Нил Шустерман - Нераздельные
Он оглядывается на пленников и встречается взглядом с одним из них. У мальчишки грубое лицо и неожиданно мягкие глаза янтарного цвета — очень странное сочетание. Глаза о чем-то умоляют, но о чем? Отпустить? Сжалиться? Объяснить, почему жизнь такая несправедливая штука?
— Чего уставился? — прикрикивает Арджент. — Все равно ничего не получишь.
— А-ффать, — мычит пацан сквозь кляп.
— Поссать? — рычит Арджент. — Обойдешься! Терпи до остановки. И кончай пялиться на меня своими щенячьими зенками! Разве что хочешь украсить их парочкой фонарей.
Еще одна пустая угроза, но ведь мальчишка этого не знает — он покорно опускает взгляд на обшарпанный пол фургона, отчего настроение у Арджента взлетает вверх.
— Эй, — говорит он. — Правда, смешно: «Утиль на колесах»? Потому что утиль — это вы. Сечешь?
— Ты когда-нибудь закрываешь хлебало? — осведомляется Нельсон.
— Уж и пошутить нельзя.
Надо признать: это очень воодушевляет — издеваться над людьми, которые не могут ответить.
— Слушай, — говорит Арджент хозяину, — а глаза этого пацана тебе не подойдут? Они у него покрасивше, чем те, что у тебя сейчас.
Длинная неловкая пауза, а потом Нельсон цедит:
— Я охочусь не за ними.
Арджент знает, чьи глаза его хозяин жаждет заполучить в качестве высшего трофея.
— Так ведь один из них даже не его собственный, — напоминает он. — Коннору вставили чужой, когда пришивали новую руку.
— И черт с ним, — рявкает Нельсон. — Дело же не в том, чьи они на самом деле, а в том, у кого я их заберу!
— Да понял, не дурак. Когда ты станешь смотреть его глазами, это будет означать, что он ими больше не пользуется, — лыбится Арджент. — Некоторые любят держать свои трофеи на полке. Во остолопы. Куда лучше, если их можно навесить прямо на морду, правда? Или это называется «навешать в морду»? Гы-гы.
Нельсон не удостаивает помощничка даже стоном досады.
— Надоело слушать твое блеяние, — говорит он. — Если ты свою жизнь на дерьмо изводишь, это еще не значит, что тебе позволено и воздух расходовать на то же самое.
— Ах вот как, да? А то, что я поймал четырех первосортных расплетов, чтобы ты их загнал своему дружку с черного рынка, не в счет?
Нельсон оборачивается к нему, показывая здоровую сторону своего лица — ту, что не обгорела до безобразия, когда он валялся на аризонском солнышке. Это еще одна черта, роднящая напарников: у обоих в порядке только одна половина физиономии. Приложи Нельсонову левую к Арджентовой правой — и получишь целое. Лишнее доказательство того, что они — одна команда.
— Никакой он мне не дружок! — отрезает Нельсон. — Дюван — самый великий торговец живым мясом в западном мире. Даже бирманской Да-Зей[3] сто очков вперед даст. Он джентльмен, для него учтивые манеры — это все; так что когда познакомишься с ним, веди себя соответственно.
— Да пожалста, — отзывается Арджент. А потом спрашивает: — А что, правду говорят, этот Дюван обращается с расплетами как Да-Зей? Ну что у него там ни анестезии, ничего?..
В ответ на его предположение в задней части фургона раздаются мычание и приглушенные всхлипы. Нельсон бросает на помощника уничтожающий взгляд:
— Мне что — опять потратить дротик, чтобы заткнуть тебе пасть?
Арджент, не особо устрашенный перспективой маленькой смерти и последующей головной боли, делает жест, будто закрывает рот на молнию — мол, буду тише воды.
Нельсон сообщает ему, что их работа не завершена.
— Мы добавим к нашим расплетам еще одного, прежде чем передать их Дювану. Раз уж нет Ласситера, хорошо бы это компенсировать грузом посолидней. — Нельсон внимательно всматривается в Арджента. — Поклянись, что выполнишь свое обещание, когда доберемся до места.
Арджент сглатывает — он вдруг чувствует себя связанным так же туго, как и ребята в кузове.
— Конечно, — уверяет он. — Я человек слова. Дам тебе код, как только вручим «товар».
Нельсон кивает.
— Ради своего же собственного блага молись, чтобы чип в голове твоей сестры все еще работал. И чтобы она по-прежнему была с Ласситером.
— Да куда ей деваться. Грейс — она как рыба-прилипала. Если уж приклеится к кому — не отстанет. Только сам Господь сможет ее отодрать.
— Или пистолет у виска, — добавляет Нельсон.
Арджента пробирает дрожь. Он, правда, зол на Грейс за то, что она предпочла ему Коннора, но поднимется ли у того рука убить ее, лишь бы избавиться от обузы? Несмотря ни на что Ардженту по-прежнему не верится, что Беглец из Акрона способен на такое. И все же лучше об этом просто не думать, и мысли его обращаются к более приятной теме.
— А у этого Дювана случайно нет детей? Например, дочки моего возраста?
Нельсон вздыхает, вытаскивает транк-пистолет и пускает в Арджента дротик с малой дозой. Дротик попадает тому прямиком в адамово яблоко — больно! Арджент выдергивает флажок из горла, но транк уже сделал свое черное дело.
— Вычту из твоего жалования, — говорит Нельсон. Это у него такая шутка, потому что никакого жалования он Ардженту не платит. Он сразу довел до сведения ученика, что тот «стажируется» за спасибо. Но это ничего. Даже получить заряд транка — тоже ничего, потому что жизнь улыбается Ардженту Скиннеру.
Погружаясь в искусственный сон, он находит утешение в абсолютной уверенности, что скоро и Коннор Ласситер тоже уснет; но, в отличие от Арджента, не проснется никогда.
3 • Коннор
В пыльном углу антикварной лавки, приютившейся в неприметной боковой улочке Акрона, штат Огайо, Коннор Ласситер замер в ожидании. Сейчас мир изменится прямо у него на глазах.
— Он где-то здесь, — кряхтит Соня, копаясь в груде древней электроники. Старуха прожила такую долгую жизнь, размышляет Коннор, что наверняка была свидетелем рождения и смерти всей этой техники.
— Помощь не нужна? — спрашивает Риса.
— Я похожа на инвалида? — огрызается Соня.
Просто голова кругом — сейчас их глазам предстанет предмет, от которого зависит будущее. Будущее расплетения. Будущее Инспекции по делам молодежи, держащей таких, как Коннор, в своей железной хватке. Он смотрит на Рису — та тоже наэлектризована ожиданием. «Наше будущее», — думает он. Трудно размышлять о завтрашнем дне, когда в сегодняшнем только тем и занят, что пытаешься выжить.
Грейс Скиннер, сидящая рядом с Рисой, нервно потирает ладони: еще чуть-чуть — и загорятся.
— Оно больше, чем хлебница? — осведомляется она.
— Скоро сама увидишь, — откликается Соня.
Коннор понятия не имеет, что такое хлебница, но, подобно всем тем, кто хотя бы раз играл в «Двадцать вопросов», представляет себе ее размеры. Только поэтому, ожидая, пока появится предмет подходящей величины, Коннор тоже еще не истер себе ладони до крови.
Слушая давешний рассказ Сони о муже, Коннор не ждал больших открытий, рассчитывая в лучшем случае на крупицу полезной информации: например, почему «Граждане за прогресс» так боятся не только самого Дженсона Рейншильда, но даже памяти о нем. Чету Рейншильдов, лауреатов Нобелевской премии в области медицины, попросту вымарали из истории. Коннор надеялся, что Соня хотя бы прольет свет на этот вопрос. Но такого он не ожидал!
— Представь себе, что ты изобрел принтер, способный создавать человеческие органы, — подытожила Соня, рассказав своим гостям о крушении иллюзий, постигшем ее мужа и приблизившем его кончину. — И представь себе, что ты продал патент крупнейшему в стране производителю медицинской техники… а они взяли и всю твою работу… похерили. Чертежи сожгли. И все имеющиеся принтеры разбили вдребезги. И сделали все, что в их силах, чтобы никто никогда не узнал о самом существовании такой технологии!
При этих словах Соню трясло от столь неистовой ярости, что маленькая женщина казалась настоящей великаншей, значительно более могущественной, чем ее слушатели.
— И еще представьте себе, — продолжала Соня, — что они уничтожили альтернативу расплетению, потому что слишком много людей вложили слишком большие деньги в то, чтобы все… оставалось… по-прежнему!
Первой о том, к чему ведет Соня, догадалась Грейс — «низкокортикальная» Грейс:
— И представьте себе, что один такой орган-принтер сохранился, спрятанный в углу антикварной лавки!
Казалось, из комнаты улетучился весь воздух. Коннор ахнул, а Риса схватила его за руку, словно не справилась бы с головокружением без поддержки.
Наконец Соня вытаскивает картонную коробку — примерно такого размера Коннор и представлял себе хлебницу. Он освобождает место на столике красного дерева, и старуха аккуратно опускает на него коробку.
— Доставай, — отдуваясь, говорит Соня Коннору.
