Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин

— В какую такую “трезвильню”?!

— Обычное дело, — пояснила Каллипига. — Трезвить будут.

Но я все равно ничего не понимал.

Милиционер и лица в штатском начали стаскивать фисиологов и философов с лежаков, правда, обходились без побоев, хотя и действовали решительно.

— Сдаемся добровольно, чего уж тут, — миролюбиво сказал Сократ, и сам полез с ложа вниз.

Пока я соображал, что тут происходит, меня дернули за руку, да так, что я сначала упал на пол, потом ощутил пинок в зад, приподнялся, получил по шее, согнулся, ударился со всей силы о чей-то кулак солнечным сплетением, выпрямился и даже встал по стойке “смирно”. Нападавшим это, похоже, понравилось.

А, в общем-то, все было спокойно, размеренно, буднично. Досталось чуть только Ферекиду, поскольку он присутствовал тут в обличии молодого человека моего, примерно, возраста. С женщинами и стариками обходились вежливо, насколько, конечно, позволял смысл работы оперативного работника милиции и его добровольных помощников.

— Проверить документы! — распорядился материалист.

А какие тут могли быть документы, если ни у кого, кроме меня, да еще самого Межеумовича, и карманов-то не было.

— Так и запишем, — сказал исторический диалектик, хотя писать все же ничего не стал. — Без документов. Что и следовало ожидать от такого сборища… Ну, да я их всех хорошо знаю! Эти трое — Анаксимандр, Анаксимен и Диоген — из ближнего зарубежья. Без виз, конечно. Сократ — тунеядец местного производства. Абориген. Каллипига — хозяйка притона, проститутка. Гетера, по-научному. Этот вообще какой-то глобальный человек. А эти…

Тут Межеумович осекся, потому что в черном небе раздался оглушающий раскат грома. Даже молния сверкнула, хотя туч-то никаких и не было. Служанки испуганно заверещали. Межеумович скоропостижно перекрестился, но все же продолжил:

— Эти…

Тут снова шарахнуло с неба, так что котилы, киафы и ритоны подпрыгнули на столиках.

— Этих отпустить, — растерянно сказал материалист Межеумович. — Господи, прости… Видать, и вправду у Пифагора сам Зевс в покровителях ходит. Свяжешься, а потом грехов не оберешься. А пусть восходят…

Участники симпосия вели себя спокойно, а Пифагор так даже стоял как-то торжественно и величаво.

— Тогда план не выполним, — сказал милиционер. — Премии не дадут.

— А если под зад коленом дадут? — спросил материалист.

— За что это?

— За то, что взяли, кого брать нельзя. Тем более, у Пифагора, по слухам, были кое-какие коммунистические идеи.

— Тогда, может, служанками заменим?

— А подносить кто будет?

— Ну, дела, ядрена вошь! — задумался милиционер.

Пифагор ласково взял своего друга и учителя на руки, чуть присел в коленях, разогнул их и плавно вознесся в черное небо, растаяв, словно его тут и не было.

— У этих умников всегда какие-нибудь причуды, — опасливо сказал милиционер и тут же громко крикнул: — Выходить по одному!

Куда тут выходить-то, подумал я. Но стражи порядка знали это с абсолютной точностью. Меня подтолкнули к стене. И только я собрался опереться на нее вдруг зачесавшимся плечом, как она как-то странно подалась, раскрылась, и я очутился в той самой крохотной кухоньке, через которую мы с Сократом уже проходили. На остывшей печи все еще стояла кастрюля с борщом из свиных хрящиков. Но из нее несло прокисшим. Я даже плесень успел заметить. Ладно… Мне и есть-то пока не хотелось. В коридорчике, как столб, стоял испуганный верзила. Тот самый, которому Сократ сказал: “Информацией интересуемся”.

— Не расстраивайся, Ност, — добродушно сказала ему Каллипига.

Я спустился по лестнице, вышел на небольшое деревянное крылечко, спрыгнул на землю и только тогда рассмотрел, что моего появления ждут человек пять непроспавшихся жильцов барака и “газик” с одной спущенной шиной.

Рядом со мной уже стояла Каллипига в своей полупрозрачной столе без поясков. Сократ еще грузно топтался на крыльце, но ему тут же помогли спуститься. А фисиологи что-то задерживались.

— А Анаксимандр где? — спросил я.

— Они же не сибирские афиняне, — ответила Каллипига. — Отпустили, наверное…

И тут начали раздаваться радостные возгласы встречавших нас. В основном почему-то женщин.

— Тунеядцы!

— Притон развели!

— Стрелять таких надо намертво!

— Бля… ди… ща!

— Да какая же я бля… ди… ща? Я люблю только того, кого хочу.

— А почем, красавицы, нынче курс доллара!? — громко поинтересовался Сократ, чем вызвал среди встречавших некоторое замешательство. Но они тут же справились со своей радостью и начали восхвалять уже вполне научно.

Одна из женщин ласково посоветовала:

— Хоть бы ты, девка, трусы семейные за три пятьдесят купила, а уж потом начала защищать “физический” идеализм копенгагенской школы во главе с Нильсой Борой. А туда же! Идеалисты сраные! Без трусов ходют!

Вторая обратилась к Сократу:

— Вишь, пузо-то какое отрастил! Материализм продал за концепцию дополнительности. А эта дополнительность так же относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относится к Христу.

— Какие вам в жопу христиане! — возник диалектик Межеумович.

— Я же фигурально выражаюсь, — испугалась женщина. — Да и Отец это говорит, а не я. А Сократ-то все и продал. Да, видно, продешевил. На сандалии даже не хватило.

— И молодежь туда же! — начала третья. Это уже, кажется, относилось ко мне. — И ведь говорится же в Писании: “Научное решение вопроса о сущности пространства и времени дает только диалектический материализм. Идеи Основателя — Отца — Соратников — Продолжателей являются путеводной звездой при рассмотрении всех научно-теоретических проблем, в том числе и вопроса о пространстве и времени”. Так нет! Вырядятся в мириканские жинсы и колбойскую рубаху! Нет, чтобы холщовые портки и рубаху из остатков кумачового флага!

— Что это? — спросил я у Сократа.

— Не видишь, что ли? Гнев народных масс. Предбанник. А сами клистирные трубки в “трезвильне” ставить будут.

Я поежился. Гнев народных масс был, действительно, страшен. И, как я понял, все это не подстроено специально. Просто водитель “газика” менял колесо. Милиционер и дружинники одобрительно кивали головами, набираясь мудрости.

Один из встречавших нас мужиков переминался с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Но ему никак не удавалось вставить праведное слово.

— А еще говорят, — пошла по второму кругу первая женщина, — что в “Колокольчике” с утра конфеты “Фруктово-ягодная смесь” выкинут.

— Да ты не врешь?! — не поверила вторая.

— Вот тебе истинный крест, выкинут!

— Так надо идти очередь занимать! — подхватила третья.

Женщины засуетились, но пока что в некоторой растерянности. Толчка какого-то им не хватало.

— А когда это-то поднесут? — спросил один из мужиков.

— Обобщающая троица, — пояснил второй.

— Это не про вашу честь, — заявил Межеумович. — И чтобы служанок пальцем не трогать!

— Ни-ни, — заверили его мужики. — Самую малость только.

— Знаю я вас. Не трогать и баста!

Тут в темноте раздался какой-то дикий вопль, повторился, приблизившись, перешел в непрерывный и надрывный вой. И вот уже запыхавшаяся от крика и бега женщина упала на руки добровольных дружинников.

— Ой, бабоньки! — отдышавшись, всхлипнула она.

— Да что случилось-то? — раздалось со всех сторон.

— Да Андромаха Филону фаллос вырвала со всеми причиндалами вместе и на помойку выбросила!

— Да ну?!

— Вот тебе и да ну! Милицию надо!

Милиционер и дружинники как-то странно поежились, но с места не сдвинулись.

— И чё теперь будет?

— Так к Андрону, наверное, переберется. У него-то не вырвешь…

— Нет, не вырвешь, — подтвердили женщины.

Милиционер и дружинники немного приободрились.

— Бежать надо, бабоньки, — сказала одна, — посмотреть.

— А конфеты, — напомнила другая.

— Да чё там смотреть-то теперь, — подытожила третья. — Да и не найдешь ночью на помойке.