Эдвард Лернер - «Если», 2002 № 01
— Не паникуй, дружок! — голос его едва угадывался сквозь адский шум. — Давай за мной, вдоль траншеи!
Глассерман развернулся и, низко пригибаясь, побежал вперед. Я последовал за ним, то и дело спотыкаясь о каски, вещмешки, винтовки, спутанные провода полевой связи, разбитые ящики, шинели… Слава Богу, трупов не было. И на том спасибо. Широкая спина Глассермана покачивалась в нескольких шагах передо мной. Было что-то покойное в его массивной фигуре. Он уже не пригибался и вышагивал в полный рост. И как его до сих пор не приметила какая-нибудь шальная пуля?..
Траншея кончилась, и мы вышли на открытое место, припустив по жухлой траве меж дюн. За песчаными насыпями я чувствовал себя увереннее, здесь можно было передвигаться не пригибаясь. Но главное, что я больше не видел картин безумной сечи. Хотя, возможно, я просто уже привык к этому зрелищу.
Глассерман остановился так резко, что я едва не впечатался в его спину. Из-за пробитой снарядом походной кухни выскочил низкорослый плечистый центурион в начищенной бронзовой броне. Оперенный шлем был надвинут до бровей. Короткая туника оставляла открытыми ноги, защищенные наколенниками из тонких бронзовых пластин. Одну сандалию он где-то потерял, из пореза на пятке сочилась кровь.
Закрыв меня своей могучей спиной, Глассерман медленно попятился назад. Центурион, хищно оскалившись, вскинул короткий широкий меч. Оказывается, меч можно держать за лезвие, как кинжал…
Против этого профессионального убийцы у Глассермана не было ни единого шанса, и я решил было броситься наутек, но воздух разрезала длинная автоматная очередь. Центурион рванулся вперед, пошатнулся и упал на колени.
Из-за ближайшей дюны вышел молоденький офицерик в черном эсэсовском мундире. На плече небрежно болтался «шмайссер». Русые кудри офицера были на редкость буйными, так что черная фуражка с серебряным черепом сдвинулась на затылок. Водянисто-голубые глаза безразлично остановились на окровавленной спине центуриона. Брезгливо поморщившись, парень ударил римлянина начищенным до блеска сапогом. Центурион, не проронив ни звука, рухнул на землю, дернулся и затих — уже навсегда.
Автоматное дуло уставилось на нас. Немец переводил взгляд с Глассермана на меня и снова на Глассермана.
— Доктор?..
— Г-хм-м… да, я доктор Глассерман. Позвольте спросить…
— Следуйте за мной, — оборвал его офицер. — У меня приказ доставить вас в императорский бункер. — Он перевел взгляд на меня: — А это кто?
— Мой ассистент.
— Насчет ассистента я никаких распоряжений не получал. — Черное отверстие ствола посмотрело мне прямо в глаза.
— Ну вот что, лейтенант! — голос моего спутника прозвучал неожиданно жестко. — Если я правильно понял, то вас прислал лично Бонапарт…
— Как вы можете говорить о фюрере…
— Могу! — зло отрезал Глассерман. — Я, старый еврей, о Бонапарте буду говорить все, что захочу. И это сугубо личное дело, касающееся только нас, и никого кроме. Что же до моего ассистента, то соблаговолите не вмешиваться в дела, в коих ни черта не смыслите.
Надменность, облаченная в черный мундир, заметно подтаяла. В офицерских глазах скользнул страх, и руки инстинктивно вытянулись по швам широких галифе.
— Мне приказано обеспечить вашу безопасность, герр доктор. Прошу вас следовать за мной… И вашего ассистента, разумеется, тоже.
Несколько минут спустя мы вышли к разбитой проселочной дороге, за которой раскинулась просторная холмистая равнина, поросшая высокой травой. Всего в полукилометре от нас римские легионеры отражали атаку конницы варваров. Канонада со стороны Дюнкерка поутихла, и теперь мой слух раздражали звон мечей и яростные вопли нападающих.
— Не обращайте внимания, — подал голос лейтенант, — у римлян ни единого шанса. Наши прадеды скоро займут Рим… Прошу вас поторопиться, машина ждет.
На дороге нас и в самом деле поджидал черный мерседес. На капоте трепетал красный флажок со свастикой в белом круге. Шофер, откормленный ефрейтор в зеленой полевой форме и с автоматом наперевес, любезно придержал рукой открытую дверцу, пока мы усаживались.
Уже в салоне автомобиля я перевел взгляд на Глассермана. Он улыбался каким-то своим мыслям и был явно доволен творившимся кошмаром. Определенно, эта отвратительная зеленая униформа без знаков отличия (такая же была и на мне) ему не шла, я привык видеть его в белом халате. Еще больше меня удивляло и смущало отсутствие столь привычных мне огромных очков, занимавших почти половину его лица. Сейчас же на нем были маленькие круглые стеклышки в стальной оправе, которые придавали лицу Глассермана какой-то беззащитный вид.
Машина подпрыгивала на ухабах, за пыльными окнами проплывали (точнее — проскакивали) холмы, рощи и долины, повсюду шли ожесточенные бои. Все перемешались в этой кровавой бойне — египтяне, вавилоняне, крестоносцы, гунны, татары, росичи…
Пришлось изрядно поколесить вдоль одной из речушек, пока нашли брод (мост оказался взорван). «Партизаны», — пояснил лейтенант. Дорога расширялась, теперь стали встречаться мотоциклисты, грузовики, крытые маскировочными сетками, колонны пехоты. Солдаты с закатанными до локтей рукавами и пилотками набекрень двигались, не соблюдая строя — по всему было видно, что они еще не обожжены тяжелыми сражениями. Глядя на их самодовольные лица, я с невольным злорадством подумал о зиме 1941 года.
Водитель снизил скорость — дорога змеилась вверх по склону высокого холма. Вдоль дороги тянулись бетонные панцири пулеметных дзотов, из окопов выглядывали солдаты с фаустпатронами и огнеметами, то тут, то там зловеще щерились в небо дула орудий и минометов. Через каждые сто метров дорогу преграждали шлагбаумы, но пропуск лейтенанта неизменно заставлял мрачных офицеров вытягиваться во «фрунт».
Наконец мы выехали на широкую, пологую вершину холма. Лейтенант остался в машине, а мы в сопровождении четырех автоматчиков с бульдожьими мордами направились к массивному бетонному строению без окон. Это и был императорский бункер. У входа, возле огромного стола, заваленного картами, теснились генералы в мундирах едва ли не всех эпох. Но вдруг гомон стих и толпа рассеялась, будто в самый центр ее упала бомба. Одни кинулись вниз по склону, другие поспешно растворились за бронированной дверью бункера. Возле стола остался тишь невысокий человечек среднего возраста, облаченный в чересчур широкую для него серо-зеленую шинель и высокую фуражку.
Небрежным взмахом руки он отослал автоматчиков и, комично выпятив грудь, приблизился к нам.
— Здравствуйте, Адольф, — улыбнулся Глассерман.
— Привет, — кивнул Бонапарт и хитро посмотрел на доктора. — М-да, доктор, наглости вам не занимать. В последнее время даже Геринг опасается обращаться ко мне иначе как «мой фюрер» или «сир». Поражаюсь, как вообще у вас хватило смелости оказаться здесь! Вы ведь теперь в моих руках, а, доктор? — он хихикнул, отчего его смешные усики вздернулись. — Одно мое слово, и вас тут же расстреляют… Или отправят в концлагерь. Знаете, я ведь построил несколько концлагерей, но учел прошлые ошибки, допущенные свиньей Гиммлером. Вот посидите там недельку-другую — глядишь, и раскаетесь в своем непочтительном отношении к Адольфу Бонапарту… Или нет! Придумал! — театральным жестом он хлопнул себя по лбу, пересеченному слипшейся прядью волос. — Сначала я отдам вас парням из гестапо. А концлагерь — потом.
Он не выглядел страшным. Он был просто нелеп, и я не сдержался.
— Вам не наскучило кривляться, Бонапарт?
Адольф ошалело уставился на меня, будто только теперь заметил.
— О-ба! А это еще кто такой?
— Мой новый ассистент, доктор Стоев. Прошу любить и жаловать. А вообще-то, Адольф, молодой человек прав. Давайте к делу.
— Ладно уж, — обиженно пробормотал Бонапарт. — Шучу. Не от хорошей жизни! Эх, да если бы я знал, сколько неприятностей свалится! Готы ни черта не смыслят в дисциплине… разбил в пух и прах англичан, а они успели улизнуть на кораблях… а для штурма Англии я еще не готов… Доннерветтер, доктор, в этом мире все не так, все наоборот! Возьмите, к примеру, Сталинград, — император неопределенно махнул куда-то в сторону от холма. — Уже три дня его атакую, а он не сдается! Я официально заявляю протест и настаиваю на санкциях против Сталинграда.
— Э-ге, — усмехнулся Глассерман. — Сами заварили кашу, а теперь пытаетесь свалить на нас. Ха, Сталинград! Так вы еще под Ватерлоо вздумаете драться!
Бонапарт презрительно хмыкнул.
— Ватерлоо! Недооцениваете, доктор. Я семь раз подряд раздолбал Веллингтона!.. Послушайте, доктор, давайте заключим сделку. Вы мне поможете со Сталинградом, а я обещаю… ну все, что хотите! Идет? А то… — голос его сорвался на фальцет: — А то — концлагерь, гестапо, расстрел!
— Опять за свое? — вкрадчиво произнес Глассерман.
