Александр Морозов - Программист
Чудак, да и только. Ну при чем здесь большинство, при чем здесь доказывать? Ну а другой сразу усмехается при этом, бормочет что-то такое или просто усмехается, но так, что и без слов ясно, что, мол, знаем мы вас не первый раз. Ну и начинается тут перепалка. И все вокруг того, что, мол, нельзя угнетать друтого, и как нечестно маскировать такое угнетение, и какие дьявольские ухищрения для такой маскировки могут предприниматься, и так до бесконечности. И уже они и меня и самую идею, которую-де только и дослеживают, и все на свете, похоже, забывают. Спросишь Комолова, например, напрямки: «Ну при чем здесь угнетение, когда я сам, понимаешь, сам вижу, что Генка здесь правильно говорит?» А он в ответ: «А в том-то и дело, что он слишком ловко тебе это преподносит. Упаковкой тебя соблазняет, уздечку на мозг накидывает». Ну, тут только руками и разведешь: выходит, чтобы никого не насиловать и уздечку не накидывать, надо просто аля-улю сплошное нести, так, что ли?
И усложняют чего-то ребятишки, усложняют и вроде бы и отказаться от этого не могут. То как бы и нормально вое идет — тут тебе и шахматишки, и диски всегда очень приличные (у Комолова), то сам Комолов анекдотец о древних греках загнет — словом, все как в лучших домах. Ну а я чувствую: на меня ведь все эти фигурки ставятся. Как будто не поделили они чего, а что именно, н сами не поймут. Только на меня где сядешь, туда примерно и доедешь. Пока они с мурой своей не выступают, ну что ж, и все вери гуд и даже о'кэй. Вы как люди, ну и мы как человеки. А вижу, что не в ту степь погнали, так я наладился на это время по телефону душеспасительные беседы проводить. Специально выбираю из записной книжки какую-нибудь из самых нелепых (по обстоятельствам знакомства) и уж очень давнишних, чтобы можно было не напрягать извилины.
Иногда удается переключить ребят на себя.
Ну а уж если напарники в клинч вошли, это уже все, гаси свет. Любой телефон перекричат. И было б о чем!
В основном это — хлебом не корми — дай вволю наговориться, кто из них кого угнетает и кто более свое угнетательство под невинность и незаинтересованность прячет. Видно, что они в этом и не первый год уже упражняются. Поднаторели здорово, собаки. Ну иногда и посущественнее что приоткрывается. В последний раз Гена, уже почти перед уходом, вышел в прихожую позвонить кому-то. Комолов начал со мной о работе, как, мол, и что. Ну я ему, естественно, все в порядке, мол, старик, машина вертится, а мы вокруг нее. И вообще ничего плохого, кроме хорошего, на горизонте, мол, не наблюдается. Тогда он опрашивает: а как у Гены? Ну я ему опять все в том же духе. А он мне: «Это я к тому, что у него там с каким-то Телешовым какие-то вроде нелады». А ко мне этот Телешов как раз накануне заходил. Я Коле вкратце рассказал. Да и дело было короткое. Поймал меня в коридоре этот их Бурый (Телешов то есть) и туда-сюда, я, мод, слышал, вы друг Генин. Я ему популярно так советую ближе к делу. Он и попер: «Я слышал, у вас в отделе Стриженова должность начальника лаборатории вакантна?» Я: «Угу», — и слушаю дальше. «Я, мол, слышал, что Стриженов с Геннадием Александровичем в хороших отношениях?» Я все слушаю и не понимаю, к чему это он. Ну он и закругляет: «Может, ему эту должность попытаться занять? Работа у вас интересная. Стриженов, конечно, такого парня с руками с ногами, в дирекции, правда, с утверждением могут задержать. Ну, главное, перейти, а там через полгодика, глядишь, и утвердят. Наш отдел, то есть начальник отдела Борисов и я как непосредственный начальник Геннадия Александровича не возражаем. Мы ж понимаем, все-таки для Гены у вас и перспективы получше, и с другом на пару работать повеселее».
«Представляешь, как закруглил, гад? И о дружбе не забыл!» — Это я уже Комолову. А Ко молов мне: «А чего же гад? Очень даже неплохое предложение для Генки». Я ему объясняю: «Хорошее или плохое, это не наше с тобой дело. Ты бы только взглянул на Телешова и — будь спок — вопросов не имел бы». Тут Коля как-то остекленел, и не только глазами, но и голосом, что-ли Да так, остекленевши, и говорит: «Ну и какая разница?» Я объяснить пытаюсь: «Да ты чего, не понимаешь, что ли? Ведь это подлость и с предложением его, и со всем прочим». А Комолов мне скороговоркой (слышал через открытую дверь, что Гена разговор телефонным уже заканчивает): «Ты не прав, Витя, ты в корне не прав. Виктуар. И придаешь значение не тому, чему нужно. По-моему, ты должен поговорить с Генкой об этом. Где рыба, а где человеки ищут, — сам понимаешь». Я даже опешил, не знаю, что и сказать, как объяснить-то, хотя для меня дело ясное. Говорю: «Да он и слушать не будет. Он там у себя какую-то программу добивает». — «А ты уговори, — говорит Комолов обычным уже своим голосом. Отошел уже от остекленения. — Ты же ему друг, наконец. Почему не расстараться, Виктуар, ели дельце стоящее?» Я тут просто взбеленился: «Да как же ты не понимаешь, — просто кричу на него, — что не может тут быть никакого стоящего дельца, если его такой тип предлагает? Ведь это ж как божий день».
Ну он еще пару раз меня Виктуаром назвал, поулыбался блуждающей какой-то улыбочкой, еще поудивлялся, почему же не сделать другу добро, если есть возможность, на том я кончилось.
И только когда я уже шел домой, докопался до того, что удивило по-настоящему. Ну ладно, пускай Комолов не знает того, что если такой, как Телешов, что предлагает, то все, амба, как раз этого-то и не надо. Наконец, Коля Телешова не знает, а мало ли что я скажу, кого я как угодно могу обозвать. У меня в случае чего не заржавеет. Пусть и по делу, да не всякий на веру брать обязан. Доказывать надо. Ну, ладно, это я еще понимаю. А вот неприятно мне стало, и здорово неприятно, как он вначале и потом еще раз про дружбу сразу что-то стал лопотать. Мол, я нехристь, и меня, туземца этакого, учить надо, что другу добро полагается делать. И как-то у него это получилось, прямо как у самого Телешова.
А насчет друга, так если это Геныч, то будь спокоен, не надо к нему ни с каким добром и вообще ни с каким товаром лезть. Он сам кому хочешь и добро, и все, что тебе положено, отгрузят. Доходило до меня что-то такое, что у них в отделе какую-то тень на какой-то плетень разные деятели наводят. Ну, особо и здесь, думаю, нечего влезать. Генка, если надо, прядет н скажет. К кому же и приходить, если не ко мне. А нет, то и сам перебьется. Он мужик двужильный, даром что профилем тонок. А вот в этом его замыкании с Комолювым, тут он, пожалуй, послабей. Комолов поспособней и срезает на поворотах половчее, не так видно, когда серчает. Да что говорить, одних языков парень знает с десятом, наверное. Ну а мы с Генной — инженерии. Известным, в общем-то, образом. Хоть и не из последних у себя, не на подхвате, конечно. Я Комолову так однажды я сказал (я вообще устаю иногда от этих бесконечных споров о том, как надо спорить): «Микола, — говорю, — ты чего всей своей ученостью трясешь, ты же Генку и половинкой сразить можешь. Давай-ка блиц сгоняем, тут тебе на твоих фолиантах не уехать». А он сначала заулыбался, разрумянился аж, ну а потом улыбка-то у него на нет сошла. Не поверил, значит. Он вообще на веру ничего не берет, доказательства любит. Ну, ну, пускай доказывает. Непонятно только, как они за двадцать лет, что друг друга знают, чего-то еще не доказать ухитрились.
12. Геннадий Александрович
Лида сказала, что сегодня вечером мы не сможем увидеться. Я огорчился, и она оказала, что очень рада, что меня это огорчает, и в заключение разговора мы послали друг другу электромагнитные поцелуи.
После этого я встал, побрился, съел одиноко мерзнувшую в холодильнике сосиску и только тогда ощутил настоящий аппетит. После того как был прибрав диван, надета белая рубашка с галстуком и костюмом, а часы доказывали 6.40, мысль о еде превратилась в навязчивую идею.
И тут я вспомнил, что еще несколько дней назад я договорился с Комоловым сегодня вечером зайти в нему. Уговор дороже денег, тем более что у Комолова их всегда можно перехватить. И к тому же моя экипировка, хоть и произведенная машинально, оказывалась теперь к месту.
Я позвонил Лаврентьеву. Подошла, конечно, Оля — его сестра, первокурсница МИНХа — плехановского института народного хозяйства. Когда я был у Лаврентьевых, я сам наблюдал одну удивительную Олину способность. В каком бы месте квартиры она не находилась, стоило раздаться телефонному звонку — чарез несколько секунд она уже держала трубку в руках. Но на этот раз опережать Оле было некого. Я попросил Олю передать Вите, чтобы он зашел к Комолову, и сказал, что иду туда сам. Потом я спросил:
— Оля, сколько у вас учиться сейчас надо, в МИНХе?
— На дневном — пять с половиной, на вечернем — шесть, — как всегда, скрупулезно точно ответила она,
— Оля, а что ты там изучаешь?
— Мой факультет называется «Экономическая кибернетика».
— Оленька, так это прямо по моей специальности. Слушай, как ты думаешь, когда ты его закончишь, ты больше будешь знать или меньше, чем сейчас?
