Сергей Попов - Небо цвета крови
Осторожно погладив Курта по спине, искрещенной чудовищными белесыми шрамами, Джин поцеловала твердое, как гранит, плечо с черной армейской татуировкой, по-матерински укрыла одеялом, оделась и встала с постели, с любовью думая:
«Спи, милый, спи. Я скоро вернусь. Спи…»
И — кошкой на кухню. По потертому полу, отполированному обувью, бегали мелкие соринки, колыхались тени. Из-под двери с нерадостным уханьем струился сквознячок. С отмытого противогаза и длинного черного противокислотного плаща на вешалке пахло хлоркой, скипидаром, болотом.
Приоткрыла дверь в комнату Клер, вошла. Дочка в красивой синенькой пижаме, купленной Куртом в Гриме, отвернувшись к стенке, урывками вздыхала, шмыгала, обняв себя за плечи.
Присев рядышком — шепотом спросила:
— Что случилось, моя хорошая? Ты чего хныкаешь? — бережно прошлась рукой по дочкиным волосам, повторила: — Что случилось? Что такое?.. А ну-ка, повернись к мамке лицом.
Клер безропотно перевернулась на спину, утиркой вытерла бусинки слезинок. Какое-то время молчала.
— Кушать хочется, мам… — наконец пожаловалась она, придерживаясь за урчащий, словно кот, животик, — уснуть даже не могу…
Джин скупо улыбнулась, потерла истощалые щеки, не находя слов для утешения голодного дитяти, — продуктов в доме почти не осталось, кладовка давно пустовала, экономились последние консервы.
— Доченька, нам всем сейчас тяжело… — уклончиво ответила мать и виновато взглянула на Клер — та, худая, как соломинка, смотрела в ответ просяще светящимися от недоедания глазами, звучно сглатывала слюнки пересохшим ртом, чмокала потемневшими губками, чуть прикрывая белые жемчужинки зуб. Повзрослевшее личико побелело, осунулось, из-под натянутой кожи, к ужасу Джин, проступали лиловые ручейки сосудов. За зиму Клер немного подросла, потихоньку начинала меняться телом. И — с сожалением: — Нужно потерпеть, котенок. Если сейчас дам тебе баночку кукурузы — папка наш и дядя Дин останутся голодными. А они — кормильцы наши. Им сила нужна больше, чем нам… — заметив у дочери накрапывающие слезы — сжалилась: — У нас помидорчик остался. Пророс вот один все же. Хочешь?..
Клер вяло повела голову влево, в перемученном взгляде зажглась искорка радости.
— Хочу, мамочка… очень-очень хочу… — и, умоляя, коснулась костлявыми пальчиками материных волос. Джин чмокнула невесомую ручку, прижала к губам горячую ладошку, едва сдерживая колющий приступ истерики. — Очень хочу…
— Сейчас, солнышко мое, сейчас… — дрогнувшим голосом протянула та и вышла на кухню. Вернулась с полубелым, недозрелым помидорчиком, блюдцем. Протянула Клер, сказала: — Кушай, принцесса, не торопись…
И — заплакала, не вытерпела: дочка устало кусала помидор, еще не давший сок, с усилием разжевывала, блаженно закатывала глазки, точно ангелочек, вкушающий райский плод.
— Мам, не надо… — попросила Клер, — мне тяжело видеть, как ты плачешь…
— Не буду… — завертела головой Джин, зажимая рот, чтобы не вырвался стон, — Бог мой, за что же ты нас…
В дверь громко постучали. Она прекратила причитать, дочка — грызть овощ.
«Опять?..» — с жаром вспыхнуло в уме и — к Клер:
— Пойду посмотрю.
— Кто там, мам?.. — пискнула вслед та, но мать не ответила, бесшумно скользнула к двери.
— Кто? — и, озираясь на спальню, где Курт, голый по пояс, светя глазами, уже сидел на кровати с винтовкой и подстерегал раннего гостя, повторила: — Кто, говорю?..
Откашлялись.
— Я это, Джин! Открывай скорее! — донесся приглушенный голос. — Упрею весь сейчас…
Узнав гостя, Джин быстро откупорила дверь, открыла — на пороге, укутанный в бледно-салатовый плащ от ОЗК[3] с натянутым до носа капюшоном, кряхтя через заношенный противогаз, стоял друг семьи — Дин Тейлор. От него дико несло гарью, каким-то солоноватым запахом.
Отбив у входа мокрую грязь с ботинок — на ходу разделся, со старческим вздохом опустился на табуретку, широко расставил ноги, взъерошил поседевшие потные волосы и, сохраняя загадочное молчание, достал из полупустого рюкзака, поеденного кислотой, сильно мятую оплавленную банку консервов, с многозначительным стуком поставил на стол.
— Держите. Клер на завтрак… — и, обернувшись на полусонную отощалую супругу Курта, не по-хозяйски скромно стоящую возле двери как не у себя дома, продолжил скорбно: — Все, что нашел — не обессудьте. Дом кислотой залило полностью — одна вот уцелела. Только немножко поело ее, но это пустяк — вовнутрь не попала, я проверял. «Свинина с гречкой», кажется. Точно уже не вспомню — этикетку намочило. Вот…
Джин молчала, со смертной благодарностью смотрела на Дина, кажется даже не дышала. Тот с какой-то застенчивостью жевал полопавшиеся губы, краснел, шевелил опалыми скулами, заросшими твердым волосом. Кадык при каждом вздохе чудно трясся, словно погремушка. Время жестоко обошлось с лицом, еще гуще исчертило морщинами, обезобразило подкрадывающейся старостью. И только глаза настырно, по-бандитски нагловато дышали черным блеском, сияли совсем молодо, юношески.
«Храни тебя бог», — мысленно помолилась Джин и вслух:
— Спасибо тебе огромное, Дин. Что бы мы без тебя делали…
Дин, вконец сконфузившись, постучал по карманам, достал пачку сигарет, задымил. Даже не столько хотелось курить, сколько просто чем-то себя занять, прикрыть смущение.
— Было бы за что, — ответил он, затянулся, с кашлем выпустил дым. Завоняло крепким табаком. Потом посопел и продолжил: — Мне все равно не спалось ночью, вот я и решил прогуляться. Опасно, конечно, было — темно еще, луж-то не видно толком, грязь скользкая, но ничего…
Не глядя на то, что Дин частенько прятал правую руку, испятнанную ожогами, Джин прекрасно знала: на ней не хватает мизинца. Обмороженный, полностью омертвевший, почерневший палец, переживший к тому же и обратный поход из Ридаса, ей пришлось срочно ампутировать, чтобы остановить развивающийся некроз, спасти руку. И долго еще выхаживала Дина, не спала ночами, переводила все лекарства, пока он окончательно не окреп, не встал на ноги. А вот левой кисти повезло куда больше — пусть обварена кожа, вся в мелких волдырях, без двух ногтей, зато вполне здоровая, рабочая. Отныне на ней красовался жемчужный браслетик сестры, ненавязчиво бросался в глаза своим нежным цветом, постукивал бусинками.
— Джин, есть чем рот промочить? Всю дорогу терплю… — негромко попросил Дин, затушил сигарету, сунул под стол рюкзак.
— Конечно, Дин, конечно… — мигом засуетилась Джин, метнулась к чайнику, налила полную кружку кипяченой воды. И пожелала, душой испытывая какую-то невероятную обязанность перед этим отзывчивым человеком, раньше вызывающим затаенную безосновательную неприязнь: — Пей на здоровье!
Из спальни вышел помятый Курт, захлопал спросонья глазами. Из детской с криками радости выбежала Клер.
— Дядя Дин! Дядя Дин!! — по-девичьи ликовала она и в долю секунды повисла на жилистой, как канат, шее, слезно нашептывая в пожелтевшее ухо: — Я так рада, что вы пришли… так рада…
Дин искренне улыбнулся, обнял ее как родную дочь, погладил непричесанные волосики.
— И я рад, Клер, и я… — и, слегка приподняв за подбородочек, заглядывая в полные слез голубые глазки, утер щечки и по-отцовски, с нежностью спросил: — Почему такая красивая принцесса, и плачет?.. Ай-ай-ай! Ну что ты, хорошая моя?.. Вон какую тебе папка пижаму подарил! Гляди, какая красивая! Сам ведь выбирал! А ты плачешь… Ну что ты, а? Ну что ты?.. Почему не в кроватке?
Клер поворочала головой.
— Не могу, дядя Дин, — и, погладив себя по животику, сетовала: — Кушать хочется…
Тот похлопал девчушку по спинке, с болью взглянул на давно не бритого Курта с прорисовывающимися из-под выбеленной кожи ребрами и подбодрил, вкладывая в каждое слово частичку сердца:
— Это мы быстро поправим! Это мы быстро! Не вешай нос! — вручил Клер банку консервов. — На вот тебе гостинчик. Прости, что так мало, но я в следующий раз обязательно принесу больше. Обещаю!
Но Клер счастлива и этому. Вцепившись в жестяную баночку, словно белка в добытый орешек, Клер пошмыгала, приподняла большие искрящиеся глазки и с лучезарной улыбкой поблагодарила:
— Дядюшка Дин, спасибо вам… — и принялась царапать ногтями крышку, желая поскорее открыть.
Дин, пронаблюдав за потугами маленькой красавицы, мотнул головой:
— Э-э, нет, Клер… так ты ее не откроешь, только пальчики испортишь. Здесь нож для консервов нужен! Специальный! Такая вот наука…
Подоспела Джин.
Забрав у дочери консервы — виртуозно вскрыла, поставила на стол, рядом — погнутую столовую ложку и пригласила:
— Клер, садись, кушай, — а сама встала рядышком.
Дин уступил место, пожелал приятного аппетита и подошел к отцу семейства. Курт громко зевал, смотрел на все сквозь дрему, чесал колючий, как наждачная бумага, подбородок. Щеки ввалились, заплыли нездоровой желтизной, остро торчали скулы. Под люто уставшими мутными глазами наплыла синева, набухли мешки, сползли на веки тяжелые дуги тонких бровей. Жухлые губы чуть-чуть шевелились, нос гулко дышал, безустанно и свирепо дулись кольца ноздрей. Смолистые волосы, отросшие до плеч, развевались от гуляющего по дому ветра.
