Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
– Позвольте, – говорили одни, – "стальная женщина" – персона без возраста, раритет, охраняемый государством. Даниил же Латунский – бывший брежневский прихлебатель, сделавших карьеру на бичевании загнивающего Запада. Ну и пусть, что рост 185 и три иностранных языка. Таких нынче и на помойке полно (имелся в виду дворник Дома с двумя университетскими дипломами и внешностью Ельцина времен путча). А вот жертву сталинских репрессий, сохранившую неувядающую женскую прелесть, яркий писательский дар и жилплощадь трагически погибшего в ресторане "Метрополь" при исполнении служебных обязанностей третьего мужа, даже иностранные репортеры днем с огнем ищут.
– Сущий вздор! – возмущались другие. – Где вы видите женщину!? Мумифицированная нимфоманка, такую только рядом с Лениным класть. А мерзкие по своей откровенной форме и лживому содержанию мемуары писал за нее Гаврила в свободное от собственной писательской деятельности и усердного интима время. И уже за столь героическое самоотречение достоин красавец Глыбанин не только заслуженно нахлынувшей писательской известности, просторной жилплощади, но и девушки Маши. А если речь зашла о юной поэтессе, пожертвовавшей собственной карьерой ради содействия любимому массами писателю, то не такая она уж и девушка, а известная в творческих кругах сожительница талантов. К тому же – как женщина на большого любителя – с той заковыристой противностью, которую обожествляют совсем уж сбрендившие творцы авангардной моды. Короче, без макияжа и к ночи Машеньку лучше бы в темном коридоре, а тем более – в спальне, не встречать. Следовательно, Гаврила не грешник, а мученик.
И те и другие представители спорящих сторон были равно близки к истине, складывающейся, как известно, из вопиющих противоречий.
Легендарная фигура "стальной женщины" предстала в полном масштабе после выхода в свет ее мемуаров "Исповедь шпионки", переведенной на двадцать шесть языков. По ходу волнующего повествования глубоко и без прикрас вскрывался не только омерзительный механизм воздействия сталинских органов госбезопасности, но и работа вполне конкретных физических органов отдельных представителей руководства страной. Жертве режима пришлось испытать на себе прямой прессинг в виде извращенной связи с Ягодой, Ежовым и Берией (последовательно). В результате чего надломленная душевно и телесно женщина, стала шпионить по ту сторону железного занавеса, выполняя самые разнузданные задания самых мрачных закулисных сил.
Мемуары "стальной женщины" соединяли в себе публицистический пафос разоблачительной самиздатовской литературы времен "застоя", сюжетные повороты в духе галлоновской "Анжелики" и пикантные подробности из арсенала незабвенной "Эммануэль". Эта была большая победа новой перестроечной литературы, но не восьмидесятипятилетней дамы, которая уже в те дни забывала смывать за собой воду в туалете, а тем более никак не могла поделиться с читателями интимными воспоминаниями. Сочинивший этот шедевр в вольном полете фантазии Гаврила впервые творил совершенно свободно и от души. Он работал на себя. Вследствие чего получил зеленую улицу как писатель триллерист после первого же бестселлера "Судьба Ссученного" и право поселить рядом секретаршу Машу.
Несколько раз жители Дома стали свидетелями церемонии вывоза в свет заслуженной шпионки. Старательно отреставрированную мумию, следовавшую на очередную презентацию своей книги, бережно усаживали в новенький "вольво" представительный супруг и милая девушка. Со стороны это выглядело смешно и трогательно, как старый водевиль. Изнутри же сквозило эротической гнилью, подобно киношедеврам в духе чернушно–демократических откровений.
За толстыми стенами Дома в квартире Глыбанина день начинался с истошных криков неопрятной старухи у дверей ванной, где в обществе секретарши, печатавшей на ноутбуке под диктовку новую главу, триллерист принимал водные процедуры. Бурление форсунок джакузи плохо скрывало инородные шумы, свидетельствующие о скотском прелюбодеянии.
– Пока я страдала в мордовских лагерях, вы тут перед властями пресмыкались! – выкрикивала "стальная женщина" единственную, засевшую в ее голове после встречи с российскими писателями фразу. После чего, смачно бросив в запертую дверь лагерные ругательства, тихонько прошмыгивала в свою комнату, опасаясь лишения завтрака. Это было тихое, затравленное существо, чье плавное перетекание в небытие озаряли внезапные вспышки животного физиологизма в виде неукротимого обжорства и следовавшей за ним ураганной диуреи.
В комнате старушки, выходящей окнами во двор, находился мраморный бюст Бетховена и облезлое пианино, сохранившиеся от старых жильцов. Иногда неукротимой шпионке в видениях являлись знакомые люди. Заливаясь покаянными слезами, она целовала им руки и просила прощение за то, что не смогла написать свои собственные – правильные, что–то, возможно, прощающие воспоминания.
Маленькая комната "живого трупа" (определение начитанной Маши) была единственным местом, не затронутым глобальным ремонтом. Ремонт произвел супруг на средства от экономически результативного выпуска мемуаров и собственной эффективной писательской деятельности. Гаврила сочинял полные напряженного драматизма истории о похищении урана, ракетных боеголовок, партийного золота, Алмазного фонда и прочих вневременных ценностей. На каждой странице его противоречивые персонажи использовали ненормативную лексику, вышибали друг у друга мозги, изощренно терзали плоть беззащитных женщин, взрывали вертолеты, грозили миру ядерной катастрофой и совершали прочие гнусности, переходящие в подвиги. Враги безумствовали, но железная рука отечественного супермена Ccученного, неизменно восстанавливала справедливость. Этот неоднозначный герой, составленный из деталей Джеймса Бонда, героя Матросова, легендарного майора Пронина и Павки Морозова имел трудную, не переслащенную украшательством биографию. Являясь потомственным стукачом, юноша прошел тяжелую жизненную школу. Выразительную кликуху, полученную в колонии строгого режима по статьям госизмены и группового изнасилования пионервожатой он беззаветно оспаривал своим героическим служением демократизировавшемуся отечеству. Ссученному приходилось отнюдь не просто. Стоило ему хоть на минуту успокоиться на достигнутом, как темные силы, клубящиеся за созидательной панорамой мирового прогресса, наваливались с новой силой – Гаврила писал следующий том Ссученианы…
Свое жилище триллерист предпочел обустроить во вкусе сугубо отрицательных персонажей, сочетавших неограниченную платежеспособность с извращенным излишествами гедонизмом. Правда, несколько скромнее. Но скорое будущее не скупилось на обещания.
В своих утренних мечтах, потея на тренажере, Гаврила видел похоронный автобус у подъезда и диктора теленовостей, объявлявшего с язвительной скорбью о кончине "стальной женщины". Вслед за тем общественность потрясало известие о скоропостижном бракосочетании триллериста, но отнюдь не с наивной давалочкой Машенькой, а с одноименной, всеми любимой певицей. Оставалось только успеть завоевать мировую известность и затмить посредством Ссученного надуманную популярность Бонда. Значительная работа в этом направлении Глыбаниным уже была проделана. Оставалось ждать – судьба с чемоданом подарков могла постучаться в двери в любую минуту.
В подобных медитациях триллерист пребывал в то декабрьское утро, когда из холла донесся требовательный звонок. Трезвонили без перерыва, пока Гаврила с тренажера звал Машу, а та, находившаяся под душем, орала старухе. В результате к двери высыпали все: разрумянившийся спортсмен в пропотевшем шерстяном белье, болезненно бледная одной и цветущая другой половиной лица девушка в банном халате и шпионка, тайно жующая вставными челюстями припрятанный в кармане арестантской робы сухарик. Вошли трое без верхней одежды, оставив таковую, очевидно, в автомобиле.
– Гавриил Абрамович? – осведомился помятый юноша, сверившись по бумажке.
– Ну? – угрожающе напряг мышцы плечевого пояса триллерист.
– Мы к вам, – радостно объявил прыткий толстяк и предъявил какое–то удостоверение.
Произошло чудо: вместо того, что бы в унизительной манере выпроводить сомнительную компанию, опытный в таких делах писатель попятился и пригласил пришедших в гостиную. Причем щуплый охламон в пенсне вместе с косоглазым коротышкой из мелкотравчатой бандитской шушеры приняли приглашение, а шустрый юнец, облаченный в обвислый ИТРовский костюмчик и галстук немыслимой откутюрности, интимно улыбнулся Маше:
– Мы на кухне с Марьей Викторовной пошепчемся, – затем сделал старухе "козу" и фыркнул: – Брысь!
Та дернулась и нетвердой побежкой крысы, погибающей от пестицида, скрылась в своей комнате.
В гостиной Гаврила предложил гостям расположиться в креслах. Но тип в пенсне не сел, а заметался по комнате, бесцеремонно рассматривая потолок, выстукивая стены и заглядывая в окна. После чего рухнул в белое кожаное кресло, закинул ногу на ногу и вопросительно поднял брови:
