Олег Верещагин - Путь к звёздам

   ...А мир между тем снова менялся. И Место видело, что меняется он - к лучшему, как ни странно. Как будто постепенно возвращались старые времена - когда в том, что делали и строили люди, были душа и смысл, когда сами люди умели и любили слушать и слышать... Вернулось солнце, пробилась вокруг зелень. И самих людей становилось всё больше, и под проснувшимися соснами играли родившиеся недавно многочисленные дети - друзья Места с самого рождения, а в поуспокоившийся океан уходили рыбачьи баркасы.

   Больше всего Место боялось, что вернутся и заснуют вокруг люди-крысы. И насторожилось, когда люди-друзья потеснились, а приехавшие незнакомые люди - деловитые, громкие - снова начали строить большие дома. Правда, эти дома были не уродливыми и бездушными, они росли молодыми и весёлыми, с некоторыми Место даже разговаривало - но они не знали, зачем их строят, хотя и были уверены, что для чего-то очень важного и нужного, а как иначе?! И Место насторожилось.

   Потом на какое-то время стало тихо. Но эту тишину однажды ранним утром весело обрушила звонкая лавина детских голосов и многоголосое пение горнов - над всем побережьем. Если можно тут мыслить человеческими категориями, то Место опешило, наблюдая за вскипевшей жизнью. Неуёмной, совсем юной, любопытной, вездесущей, весёлой и...

   ...и доброй. Место вздохнуло с облегчением. Нет. Никогда не вернутся люди-крысы. Им не пробиться, не прогрызться сквозь смех, горны и разноцветные флаги, вытянутые по ветру над посветлевшим, почти прежним океаном. Наверное, Злое Время оказалось злым и к ним - считавшим себя хозяевами всего и вся.

   Так прошло много-много лет.

   Это были очень хорошие годы. Никогда ещё не было для Места таких хороших лет... Оно дружило с теми, кто - Место иногда сравнивало это с прибоем - снова и снова приезжал на его берега. Многие приезжали раз за разом - и первым делом бежали здороваться с Местом, и учили этому новичков. Потом люди взрослели, быстро взрослели... но уже взрослыми - тоже приезжали. Не все. Но многие, очень многие. Место любило своих жителей. Помогало им. Оберегало - осторожно, незаметно, чтобы не обидеть и не стать назойливым. Показывало и открывало самые разные тайны.

   Но однажды берег опустел. Совсем. Место встревожилось, но не успело ничего понять - тревога сменилась болью.

   Боль хлынула на берега, в красивые живые дома, чёрным прибоем разбилась о скалы, и пеной взлетела к Солнцу. Не бессмысленная боль, как та, о которой Место не хотело даже вспоминать - но всё равно страшная. Очень.

   Туда, где совсем недавно жили весёлые юные друзья Места, везли и везли людей. Разных. И взрослых, и юных, и совсем маленьких даже - таких, которые не приезжали раньше. Их всех объединяло одно - Боль. Оцепенев в ужасе, Место наблюдало за этим бесконечным потоком. Оно не могло понять, кто, где, зачем калечит людские тела и души? И что такое Война - оно не могло понять тоже.

   Но оно понимало - людям - хорошим - больно. И Место, отойдя от сострадания и непонимания, само бросилось в бой. В тот бой, который понимало... Оно посылало измученным, отчаявшимся людям хорошие сны. Оно показывало в окна палат синее небо, любопытных белочек на зелёных, приветливо машущих лапах сосен - и отталкивало, оттесняло что-то жуткое, чёрными водоворотами вившееся над побережьем. Оно стражей стояло у ночных комнат, в которые тихо и вкрадчиво скреблось или уже уверенно стучалось то, что люди называли коротким страшным словом - Смерть.

   И очень часто Смерть была не в силах сладить с Местом. Смерти было всё равно, она лишь делала извечную работу. А Место любило тех, кого защищало...

   ...Весь персонал военных госпиталей сходился в одном - здесь парадоксально быстро и легко выздоравливают даже после самых тяжёлых ранений, восстанавливаются после самых сложных операций. И даже те, кто уже не может выздороветь - умирают без мучений, очень спокойно и тихо. Умирают во сне. А это очень немало. Очень.

   Объяснить это никто не брался. Может быть, лишь дворяне, да и то не все, чувствовали что-то такое... но и те молчали, чтобы не спугнуть удачу. А вообще люди в белых халатах с усталыми лицами лишь пожимали плечами и говорили, сами не зная зачастую, насколько они близки от истины: "Чего вы хотите? Место такое..."

   Взрослые, конечно, бывают дураки. Особенно те, кто в тылу, кто не воевал. И особенно насчёт военных дел. С другой стороны, конечно, вот наш завотделением Науманн - послать его на фронт - тоже глупость. Науманн человеку голову оторванную может пришить, и тот и не заметит, что без головы какое-то время был. Шутка, конечно. Но я иной раз думаю, что и не шутка. В общем, на фронт его посылать - всё равно что оптическим прицелом колоть орехи.

   Но вот такие люди глупости по военной части делают иногда. От непонимания.

   В общем, нас в тот день в палате лежало трое. То есть, лежало четверо, но Мишка как раз прошлым днём выписался и улетел домой на свой Зелёный Шар. Его как раз полностью освободили. Мишка вообще чудной был - мы все жалели, что война к концу идёт, и мы уже больше не повоюем, а он радовался. В смысле - что война кончается. И ведь он не трус, и не слюнтяй, а настоящий герой. Да ещё какой - с "Солнечным Пламенем"[4]! Мне с моими двумя медальками и даже Тодди с его Крестом Виктории - тянуться и тянуться. А уж про Мелкого - ну, про Франтика - и говорить нечего. Он так - боеприпасы подносил, воду, когда его родной Сапфир освобождали. Важное дело, конечно, это я глупость сказал. Кто без воды хоть сутки воевал - тот поймёт. Или без боеприпасов тем более. Но всё равно...

   Так вот Мишка радовался, что его выписали и что война кончилась... почти. Не знаю - может, потому что он умереть должен был, а не умер. Вернее - он умер, если уж совсем по правде. Но доктор Науманн его и спас... Да он и нас всех спас - всех, кто из палаты 24НТ. Двадцать четвёртая, несовершеннолетние тяжёлые. И из других палат тоже...

   ...Мы и правда тяжёлые. Про Мишку я больше не буду, тем более, что он улетел уже, когда эта история началась. Мне оставил свой ноут, старый, но надёжный, а главное - с большущей библиотекой, несколько десятков тысяч самых разных книг. Тодди - тульчик, замечательный просто, на двадцать четыре инструмента. А Франтику - пакет какой-то. И сказал: "Пообещай, что откроешь только когда видеть начнёшь." Франтик захрустел бумагой, закивал и захлюпал. Без слёз, одним носом и горлом - как щенок заскулил. Слёзы у него не текут пока - неоткуда... Ладно. Ему тяжелей всех. Семьи нет совсем, вообще никого, глаз тоже почти нет. Хотя Науманн говорит - будет наш Франтик видеть. Со временем - будет обязательно. Это не обсуждается. Тогда и пакет откроет; а пока он его каждое утро на грудь себе положит и ощупывает. Мордочка довольная, счастливая прямо-таки, я вам скажу...

   ...А мне щупать особо нечем. Биопротезы не прижились толком ещё. Новая технология... как вспомню, какая боль была, когда их ставили и "наживляли" почти неделю - пот по всему телу, в глазах звёздочки и во рту кисло. Но это уже прошло. А Науманн говорит - приживутся и будут почти как живые руки. Точно. А пока я стило в зубы - и тычу. Наловчился... У Тодди другая проблема - ему весь таз размололо в кашу. Ну там, на "Астре". Слышали, конечно, про "Астру" и про то, как Тодди фактически в одиночку уничтожил нэйкельский линкор? Тогда его просто-напросто пополам перебило. Почти надвое...

   ...Будет наш Тодди ходить. Это тоже доктор Науманн сказал. Будет ходить...

   ...Но всё-таки на фронте он - Науманн - не был. Иначе не знаю даже, как ему это в голову пришло, такое. Может, думал, что мы не догадаемся? Или какой-нибудь "психологический ход" - ну вроде как он по команде одного парня ходить заставил? У того паралич был - с перенапряга, ложный называется. Но серьёзный. И не ходит парень ни в какую. Так Науманн как-то вошёл к нему в палату спозаранок, да как заорёт: "Встать, боец!" Тот и вскочил...

   Но тут-то какая психология может быть?! Не знаю...

   ...Да мы, собственно, и правда не догадались. Его ночью привезли. Я как раз проснулся - от сна проснулся. Опять взрыв - и мои руки на скорострелке. Дёргаются, правая давит на рычаг - надавит-отпустит, надавит-отпустит. Пушка стреляет - короткими. А я сижу метра за три от пушки и хохочу, потому что смешно и глупо, как в дурацком доисторическом мультике.

   А потом до меня доходит, что это мои руки висят на пушке.

   Я на этом месте всегда просыпаюсь. И хорошо. Да и реже мне эти сны стали сниться, намного реже. Хорошо если раз в неделю - то есть, плохо. Но хорошо, что раз в неделю, а не каждую ночь, как сначала. И не снится дальше, как я ползаю на спине, как червяк, по дымящемуся капониру, толкаюсь ногами, переваливаюсь через трупы остального расчёта, катаюсь по гильзам и бетонной крошке, и боль такая, что даже сознание потерять не получается... и кричу в мутное, огненное от взрывов, небо: "Умеретьумеретьумереть!" Мыслей нет. Только боль и этот крик.