Александр Сапаров - Назад в юность
В оперблоке меня встретили, как старого знакомого. Да и мне все здесь было знакомо – все перемыто моими руками. Анатолий Григорьевич, увидев меня, заулыбался:
– А вот и мой второй хирург появился. Ну как, постоим еще у стола?
– Если возьмете – с удовольствием.
– Слушай, Сергей, я еще тогда понял, что у тебя талант. Так что если будет возможность, в помощники возьму. Конечно, не как в тот раз, но третьим поработаешь, тем более что ты теперь вроде уже и коллега.
А Валентина Ивановна удостоила меня отдельной беседы:
– Сережа, ты у нас человек не новый, мы тебя давно знаем. Работал ты хорошо, и претензий к тебе нет, но вот твоя мама и я тоже хотим тебя попросить, чтобы ты вел себя более сдержанно. У нас работают две новенькие молодые медсестры, и смотри мне, чтобы никаких ночных амуров здесь не было. Нам хватило и летних твоих приключений, ты меня понял.
– Валентина Ивановна, торжественно обещаю – никаких амуров. – И, не удержавшись, спросил: – А если девушки сами на меня вешаться будут, что мне делать?
– Я вам повешаюсь! Я вам всем так повешаюсь, что плохо станет! Смотри, Сережка, договоришься у меня. – И с этими словами старшая медсестра закончила разговор.
* * *Вечером пятнадцатого октября мы сидели дома. Неожиданно бабушка, смотревшая телевизор, позвала нас:
– Даша, Сережа, идите послушайте – Никитку-то скинули!
И действительно, диктор телевидения сообщила, что по состоянию здоровья Никита Сергеевич Хрущев покинул свой пост, а на его место выбран Леонид Ильич Брежнев. И показали большую фотографию Брежнева. На этом все новости закончились. Но бабушка была очень взволнована:
– Ой, да что же теперь будет! Надо, наверное, завтра бежать в магазин, а то соли у нас и спичек маловато.
– Мама, вечно ты паникуешь. У нас наверняка состоится партсобрание по этому поводу, и все прояснится. Да и в газетах завтра сообщение будет. И я тебя прошу не называть так нашего руководителя, да еще при этом обалдуе, а то ведь ляпнет где-нибудь.
Когда я на следующее утро пришел в университет, все были в возбуждении, со всех сторон слышались шепотки:
– Это его, видать, за кукурузу или за целину.
Кто-то в беседе заявил, что, может, действительно Никита Сергеевич заболел. Вокруг раздался веселый смех слушателей. Преподаватели ходили в растерянности, а пары по истории КПСС даже и не было.
«Очевидно, получают инструкции», – подумал я.
Ко второй паре некоторые студенты принесли сегодняшние газеты, но в них также ничего не расшифровывалось, а были краткое сообщение и портрет Брежнева.
И уже в коридоре кто-то напевал:
Товарищ, верь, придет она,На водку старая цена,И на закуску будет скидка —Ушел на пенсию Никитка.
А я сидел и размышлял о том, что пока мое пребывание в прошлом мире никак не повлияло на глобальные события в стране. И даже то, что я спас Машу Сидорову, пока никоим образом не отразилось даже на нашем городском уровне, а ведь это, пожалуй, гораздо более крупное вмешательство в прошлое, чем бабочка Брэдбери. Правда, и время для накопления различий просто несравнимо.
Но, кроме шепотков и разговоров в курилке, больше ничего не было, и ко второй половине дня всем уже стало неинтересно, что там случится с нашим руководителем, речи которого еще несколько дней назад часами передавали по радио и телевидению.
В понедельник, как всегда, мы пришли на физику. Уже с начала занятия было видно, что Ангелина Арнольдовна чем-то озабочена. Обычно всегда спокойная и улыбающаяся, сегодня она была как мегера: накричала на двух девушек и на меня. Но постепенно вроде все вошло в колею. Когда я зашел с ней в помещение лаборатории, преподавательница сунула мне в руку бумажку и вытолкала вон.
На бумажке были напечатанные на машинке адрес, время и приписка: «Прочитаешь – порви».
На мое счастье, ни тренировки, ни работы у меня сегодня не предвиделось. Придя домой, я поужинал. Сказав бабушке, что пошел в библиотеку и приду очень поздно, отправился в баню. Через час вышел из бани весь намытый и не спеша отправился по указанному адресу. Я долго думал, покупать цветы или нет, но потом решил, что при первом визите, который еще неизвестно чем закончится, это необязательно.
Зайдя в подъезд и подойдя к двери, я неожиданно испытал какое-то чувство робости. Хм… Андреев, что с тобой? Вспомни, сколько раз ты стоял вот так перед дверями любимых женщин. Наверное, это опять юный организм вытворяет такую штуку. И я решительно нажал на звонок.
Открыли мне практически сразу. Похоже, Вертинская меня уже ждала.
– Проходи, Сережа, раздевайся. Не смущайся, у меня никого нет.
Ангелина провела меня в комнату. По порядку в квартире было видно, что она очень долго живет одна. Я присел у стола посреди комнаты, на котором стояли кофейный сервиз и початая бутылка армянского коньяка. Вертинская была одета в открытое крепдешиновое легкое платье, изящно облегавшее ее фигуру. Она присела напротив меня на стул; складки платья стекли по бокам вниз, почти полностью обнажив ее ноги. Но в этот момент, по-моему, это ее не волновало. Скорее всего она даже ничего не заметила. Я видел, как нелегко ей начать разговор. Поэтому я просто сел рядом и, обняв, начал целовать ее шею, грудь, губы, а потом поднял и понес на кровать, стоявшую в дальнем конце комнаты. Ангелина, по-видимому, не ожидала такого начала с моей стороны, но полностью покорилась моим рукам и послушно делала все, что я хотел. Через час мы сидели за столом, и она пыталась налить мне немного коньяка. Но я, помня о возвращении домой, категорически отказался и согласился лишь на кофе.
Ангелина же сидела передо мной. Ее шелковый халатик был распахнут и открывал для обозрения все великолепное тело женщины в расцвете лет. Мы вели разговор ни о чем, она до сих пор не могла прийти в себя после моего напора.
– Ты знаешь, Сережа, я ведь в первый раз заметила тебя на экзамене, когда ты смотрел на меня и раздевал глазами. Это был взгляд взрослого мужчины. А потом, когда на первом занятии ты смотрел на меня, я поняла, что пойду на все, но ты будешь у меня в постели. Ты так меня удивил. Я думала про себя: «Как тебе, взрослой женщине, не стыдно соблазнять мальчишку» – и ничего не могла собой поделать. Но сейчас я начинаю думать, еще неизвестно, кто кого соблазнил.
Но я ее уже не слушал. Подхватив на руки, понес на постель, и мы снова на какое-то время выпали из окружающего мира.
Когда я уходил, на лице Ангелины были слезы:
– Сережа, я все понимаю, нам не следует встречаться, но я не могу преодолеть себя. Пообещай, что придешь, если я позову. И пожалуйста, прости за эти слова, но я надеюсь, что о том, что произошло, никто и никогда не узнает.
– Ангелина, я не обижаюсь, потому что ты ведь еще совсем не знаешь меня, но обещаю, что все это останется только между нами.
Я шел домой. Холодный октябрьский ветер обдувал мое разгоряченное лицо и успокаивал мысли. На душе одновременно было и хорошо, и немного грустно. Наверное, грусть была оттого, что мне было совершенно понятно: никакого будущего у нашей связи нет. Может, еще несколько раз эта женщина позовет меня к себе, но затем этому все равно придет конец. А если об этом еще и узнают, то и как преподавателю ей больше здесь не работать.
Дома я сбросил верхнюю одежду и сел за стол. Бабушка долго меня разглядывала и наконец сказала:
– Сережка, признавайся как на духу, где был? Бабой от тебя пахнет. Небось на свиданку бегал вместо библиотеки. Давай признавайся, матери не скажу.
Что за существа эти женщины! Ведь специально не пил коньяк, час бродил по улице, а все равно вычислила в пять секунд.
– Бабушка, ну что ты такое говоришь! Я в библиотеке с кем за столом сижу? Да там одни девчонки отираются. А парни, вместо того чтобы учиться, только курят под лестницей.
– Ой, врешь ты, как Троцкий, парень… Ну ладно, твое дело молодое, бегай, пока есть за кем.
На этом наш разговор завершился, и я принялся за поздний ужин.
* * *Летели дни. Учеба давалась мне легко, давно забытые знания всплывали из глубин памяти, иногда удивляя меня самого. С Вертинской я вел себя как обычно, хотя по ней было видно, что она нервничает: наверное, не очень верит обещаниям молодого парня держать все в тайне. Но после нескольких дней стало заметно, что она успокоилась и вновь принялась с интересом поглядывать в мою сторону. Это заметили даже мои одногруппницы: они со смехом однажды сообщили, что Вертинская ко мне явно неравнодушна, и поэтому физику я могу не учить.
В ночь с субботы на воскресенье я отправился на свое очередное дежурство. Когда я явился, оперблок, как всегда, уже был пуст. Только в сестринской слышались голоса. И громкий, конечно, принадлежал Пелагее Игнатьевне: та учила уму-разуму молоденькую медсестру, которую, похоже, сегодня в первый раз оставили на самостоятельное ночное дежурство. Я поздоровался с ними и ушел переодеваться, думая о том, что сейчас Пелагея в красках опишет этой девочке, какой я страшный сердцеед. Придя обратно в сестринскую, я узнал, что медсестру зовут Света и что она ужасно боится не справиться со своей работой. Мы сели пить чай. Потом мы с Пелагеей Игнатьевной принялись за дела.
