Василий Лобов - Дом, который сумаcшедший
Я плеснул в бокалы божественный нектар и провозгласил:
— Лишний зуб тебе в корону!
— Два зуба в твою! Ну?
— Ну-ну… Вот с ними, особенно с Верхом, мы и торгуем, поскольку с Низом что торговать, что не торговать — у них там точно такие же товары. Мы поставляем на Верх не-иллюзии, а они нам — иллюзии. Поскольку, кроме иллюзий, они вообще ничего производить не могут. Вот этими-то иллюзиями и иллюзиями ядовитой окружающей среды и питаются наши братцы мыслеводители. А мы питаемся продуктом переработки этих иллюзий в не-иллюзии, понятно?
Я замолчал, а когда замолчал, перестал говорить и плеснул в бокалы очередную порцию божественного нектара.
Когда мы поели, мне стало очень хорошо, а когда мне стало очень хорошо, я вспомнил, как мне было хорошо в министерском персональном автомобиле, где была ванна. До выхода за Железный Бастион оставался час, и мой ум подумал, что братцу Пилату III необходимо для еще большего улучшения настроения принять ванну, тем более что братец Пилат III ванну никогда в жизни не принимал, точно так же, как и она не принимала его, поскольку в шикарном дворце братца Пилата III ванна была накрепко совмещена с унитазом и в ней можно было разве что принять душ, да и то не очень.
— Набери в ванну воду, — приказал я братцу Клеопатре II.
Братец Клеопатра II включила кран, а когда вернулась, включила оружие массовой информации.
По телевизору показывали многосерийный художественно-документальный детектив о братце детективе, который замаскировался под братца интервьюера, и братце счастливчике, который ударно работал метлой, подметая десятый ярус, а его преследовал братец детектив-интервьюер, задавая разные остросюжетные вопросы… Это была сто сорок седьмая серия.
«— Как живешь, братец счастливчик? — спрашивал братец интервьюер.
— Хорошо живу, братец интервьюер, — отвечал братец счастливчик.
— А как будешь жить, когда дометешь этот участок?
— О, когда домету этот участок, буду жить еще лучше.
— А как работается, братец счастливчик?
— Хорошо работается, братец интервьюер.
— А как будет работаться, когда дометешь участок?
— О, работаться будет еще лучше, когда домету этот участок.
— Почему, братец счастливчик, ты будешь лучше жить и тебе будет лучше работаться, когда ты дометешь этот участок?
— А как же иначе, братец интервьюер, ведь когда я домету этот участок, на следующем участке мне выдадут метлу не с пятью железными прутиками, как сейчас, а уже с шестью, слава за это Самому Братцу Президенту, дай ему Сам Братец Президент здоровья.
— А когда дометешь следующий участок, — преследовал братца счастливчика братец интервьюер, — на следующем за следующим участке будешь жить лучше?
— Конечно, лучше, ведь на следующем за следующим участке мне выдадут метлу с семью железными прутиками, слава Самому Братцу Президенту…»
Художественно-документальный детектив был исключительно интересен, но я смотрел его уже пять раз, да и братец Клеопатра II, как выяснилось, тоже, поэтому мы переключили телевизор на другую программу.
По другой программе шел прямой телерепортаж из приемного отделения какого-то участка Ордена Великой Ревизии… В просторной полосатой приемной на табурете сидел какой-то братец в клетчатом фраке на братце и в бумажной короне на голове, на его коленях лежала раскрытая книга.
Комментатор за кадром сказал:
— Осуждают все братцы Нашего Дома. Передаю микрофон нашему главному племенному производителю романов братцу Нерону IV.
— Я, как и все наше младое племя производителей стихов и прозы, горячо осуждаю! Этот так называемый братец в своей, слава Самому Братцу Президенту, последней сказке «Исповедь одинокого братца» до полной неузнаваемости извратил замысел братцевского бытия. Да и о каком тут замысле может идти речь, когда уже в названии этой так называемой сказки зарыта собака бессмысленности!
И все же я проведу краткий разбор так называемого братца, слава Самому Братцу Президенту, уже бывшего. Вдумаемся в следующую цитату… Цитирую: «Синий цвет глаз чудовища, явившегося ей во сне…» Позвольте вас, дорогие мои братцы, спросить: что же это такое-разэтакое — синий цвет? Где, когда, в каких извращенных небратцевским развратом снах видел этот так называемый цвет этот так называемый братец? Белый и черный! Черный и белый! А посерединке — благородный серый! Вот наши цвета! И я не позволю пачкать Наш Дом! И я, как все наше младое племя производителей стихов и прозы, осуждаю!
Мне могут возразить некоторые вражеские прихлебатели мутной воды вражеского Верха, что так называемое слово «синий» — это, так сказать, некоторая гиперболизированная аллегория, некий метафоризированный плод вымысла, но я на это решительно отвечу: и в плодах вымысла нужно уметь отсеивать зерна истины от плевел вредоносного дурмана! Братцам Нашего Дома не нужны плевелы дурмана! Братцам Нашего Дома нужны только зерна истины! И, как все наше младое племя производителей стихов и прозы, я осуждаю!
Далее… Так называемое слово «цвет», употребленное так называемым и как будто бы автором в данном конкретном контексте, наводит всякого вдумчивого -да здравствует наш самый вдумчивый во всем Нашем Общем Доме читатель! — — на противоречивые, полисемантические размышления о природе некоторых явлений, лежащих за границами опознаваемой реальности. Термин «цвет» в данном конкретном контексте не несет на себе своей истинной смысловой нагрузки и поэтому является нам глубоко чуждым. Слово «цвет» может обозначать только цвет, а вовсе не то, что имел в виду так называемый. И, как все наше младое племя производителей стихов и прозы, я осуждаю!
Но оставим пока в стороне филологию и философию, займемся литературоведением, в котором я основательно поднаторел. «Синий цвет глаз чудовища…» Если уж на то пошло и поехало, то нам не нужна неясность! Нам нужно точно знать, сколько этих самых глаз было у этого самого чудовища: один, два, три, четыре, пять… Вышел зайчик погулять?! На что намекает этот самый так называемый? На враждебные нам иллюзии зайцев? К чему между строк призывает? К непредсказуемости, к насилию, к неподчиняемости, к неверию? Я осуждаю! Наш самый вдумчивый читатель так же, как я, вправе спросить: где, в каком месте эти самые глаза у этого самого чудовища расположены — на морде, на животе, хвосте, лапах или, быть может, там, где и произнести это слово страшно? Если там, где страшно, так ведь это уже порнография! Порнографию написал так называемый, а не сказку! И как все наше младое племя производителей, я осуждаю!
Какие это были глаза — вот что спрашивает меня наш самый вдумчивый читатель: круглые, квадратные, пирамидальные или нам абсолютно чуждые? Ни о чем подобном так называемый нам не сообщает. И кто такое это чудовище? Кого из нас и из вас, дорогие мои братцы, вывел на страницах и обложке своей так называемой этот так называемый? Меня? Или, быть может, кого-нибудь из наших славных, нами мыслеводящих братцев? Или, не хочу произносить. Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья… Нет слов… Мое горло сжимает костлявая рука возмущения… Но мой святой долг свято ведет меня на разбор Дальше… «Явившегося»! И этот моральный недобиток, антинашдомовская подпевала, посмел употребить это священное для всех братцев слово в своем зловонном шипении! Кто к нам, братцы, является? Кто к нам, спрошу я вас? И любой из вас и из нас ответит, что являются нам в наших благостных снах наши нами любимые братцы мыслеводители, возглавляемые Самим Братцем Президентом. Являются и несут нам и вам заслуженный отдых, являются и благословляют всех нас и всех вас на новые ратные дела и трудовые победы на нивах нашей бесконечной борьбы за наше светлое будущее, которое будет еще светлее, чем наше самое светлое настоящее…
Тут братец Клеопатра II сказала:
— Вода, наверное, уже набралась видишь, уже течет по полу.
— Ну так иди и выключи, а мне в телевизоре интересно.
— Ты же будешь принимать ванну, а не я. А если вместе, то ты никуда не успеешь.
Я досадливо крякнул. С минуты на минуту в приемном отделении должно было начаться самое захватывающе интересное: бывшего братца начнут сечь…
Я досадливо крякнул еще раз и пошел в ванну. Когда я закрывал за собой дверь и кран, братец Клеопатра II спросила:
— Ты, случайно, не знаешь, что это такое синий? Они опять повторяют это загадочное так называемое слово.
— Бывший написал, что кроме белого и черного есть какие-то другие цвета.
— Это как же?
Я пожал плечами и скинул с себя, братца Пилата III, фрак. Действительно, как можно писать о том, чего никогда не видел?
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Лампы в кабине лифта пылали вовсю, но все равно я невольно зажмурил глаза, когда двери Шлюза открылись и братцы из спецотдела Ордена Великой Ревизии вытолкнули меня во враждебную мне ядовитую окружающую среду.
