Марина Воробьева - Тут и там: русские инородные сказки - 8
Вздохнула, открыла ворд, на память быстро набила первые два абзаца. Дальше что-то застопорилось, сходила на кухню, сварила кофе с чесноком и имбирем, по простуде — в самый раз. Разбавила сливками. Бандиты потребовали себе сливок, а пить не стали, вот и молодцы. Со сливками пошло куда бодрее, доехалось почти и до конца. Делаем логический вывод, копируем и пришпиливаем к письму. Халвы тебе, о боже интернета.
Конечно, стоило расслабиться, как снова волной накатила паника. А вот, скажем, если я умру — что будет с близнецами? Так все у нас хорошо с моими мальчишками, выросли бы они, стали бы девиц к себе водить, странную музыку слушать, по лесам шляться, — и я всего этого не увижу?! Ооо, я знаю, что такое самоиндукция, спокойно: анчоус, скорей всего, все это — плод твоего больного, но богатого воображения, а если нет, то еще не факт, что завтра помирать, некоторым отрежут что надо — и живут они потом, и внуков вырастить успевают. Вон, двое за сегодняшний день написали: все в порядке, паника была на пустом месте. Пусто место твое, сиди на попе ровно. Но что-то аутотренинг не помог, словно умная разумная я выделилась в какую-то отдельную сущность, а настоящая и слушать ее не хочет, волком воет.
В кармане корабельной сиреной взвыл телефон.
— Лизка, — раздался оттуда озабоченный голос Олега, — тебе случайно отцы наши не приплачивают? Что это за розовые сопли ты мне прислала?
— Какие сопли? — вяло возразила я. — На мир смотрю я двусторонним взглядом.
— Да у тебя ж, блин, светлая сторона глаза слепит! Можно подумать, тебя все происходящее до крайности умиляет. Ну-ка ехай сюда, будем править, а то знаю я тебя. Тебе детей скоро забирать?
— Детей я забираю ввечеру. И потому сейчас к тебе припрусь я.
— Давай-давай, припирайся. Виршеплетка, — буркнул Олег и отключился.
Ехать на Выборгскую — это хорошо. Это двигаться, толкаться, смотреть. Еду, что делать. Тем более что от редакции и до мальчишек рукой подать. Люблю я, братцы, всякую халяву.
Олег сидит за компьютером как знак вопроса. Давным-давно, еще в девяностых, он тоже вот так сидел знаком вопроса, только не за компьютером, а над горой наших бумажек, раскладывая распечатки по огромному пустому листу. И тогда мы издавали районную газетку, ничего, в сущности, не изменилось.
— Очень у тебя все оптимистично, — заявляет Олег, — ты что, не видишь, что в городе происходит? Смотри, я тут набросал, чего бы хотелось.
— Да так нельзя писать ваще ни разу! — в ужасе вскрикиваю я. Я бы сказала, что Олег создал идеальный шаблон нынешнего модного негатива. Хоть в учебники вставляй.
— Ну так я тебя затем и держу, чтобы ты писала. Давай действуй.
Олег, кажется, совсем и не обескуражен моим наездом. Каждый должен делать свое дело, писака — писать, редактор — давать концепцию и собирать результаты. Как должное принимает. А я бы вот расстроилась.
Сажусь к компьютеру и начинаю править. Тут меня снова накрывает паранойя, правая грудь ноет, объяли меня воды до души моей. Автоматически изничтожаю целыми абзацами набранное редактором, что-то пишу, дописываю, перечитываю.
— Видишь ли, — продолжает излагать Олег, — времена сейчас такие, что твой оптимизм никуда не годится. Да тебя в темном углу подстерегут и наваляют за то, что тебе так хорошо. Надо как-то посерьезнее к жизни относиться. Хотя бы замечать ее иногда, тебе все-таки о ней писать. Живешь, как в розовых очках.
Кранты. С тех пор как он сбежал из Минусинска с одним жестяным чемоданчиком, в котором лежала смена белья и пара самодельных журналов, он всегда был источником идиотского, ничем не поддерживаемого оптимизма, вечно придумывал безумные прожекты, которые, как ни странно, у него работали. И на тебе. Уж если Олег призывает помрачнеть, значит, точно мир катится в тартарары. Так, собственно, мы и подозревали.
Дописываю наконец. Хочется пойти в темный угол и там самой себе навалять. Веником. Или сразу повеситься, в том же углу.
Олег, прочитав текст, смотрит на меня в ужасе:
— Нет, ну я и раньше догадывался, что ты хороший исполнитель, но знаешь, я хотел, чтобы народ в районе немножко обратил внимание, что сквериков становится все меньше, а не совершил массовое самоубийство. — И как ему удается на одном дыхании такие длинные штуки выдавать? Меня в один заход только на одностишие хватает. Потом надо ставить точку и делать вдох.
— А что, не то? Давай еще поправим, — предлагаю я.
— Прошу немедля выйти из размера!!! — Олег хлопает рукой по столу. — Это бы уже в номер поставить, а ты выпендриваешься. Как можно быть таким несерьезным существом?
Поскольку в голове у меня крутится: То сущность, а не новый выпендреж, молчу.
На этот раз к компьютеру садится Олег, а я нависаю над его лысиной. Вдвоем нам удается сделать из статейки что-то такое, от чего не хочется немедленно самоубиться.
— Все, — выдыхает Олег, — кофе?
— Да ну тебя, не пью я растворимый, — говорю я, собираюсь и ухожу.
До конца продленки еще два часа, но на Кантемировской есть стекляшка, в которой варят прекрасный капучино, а у меня с собой хорошая книжка.
Занять себя — проблема из проблем.
И вправду оказалась проблема. Уж на что книжка была хороша, но сущую фигу я в ней увидела, а вместо этого успела додумать мысль до конца, ох, глупое я, безмозглое. И про то, что из города жизнь уходит прямо на глазах, и про то, что я непременно умру, если не завтра, то уж на следующей неделе точно, и что и эта наша газетенка скоро окажется никому не нужна — даром что сейчас по понедельникам у нашего ларька даже очередь бывает. Мальчик и девочка за стойкой тоже были мрачны лицом, да и кофе у них вышел хуже, чем обычно, хотя казалось бы — автомат варит. Депрессия теперь и в автоматах.
Зато в школе мои мальчишки ссыпались на меня, растрепанные и рыжие, как всегда, как я сама. Я, правда, крашеная, зато эти — настоящие, вымечтанные. Два конопатых носа, две непокорные шевелюры — Макс и Мишка, Макс чуть меньше. Его грудь была правая, сосал он ее неохотно, может быть, потому и вырос чуть-чуть меньше, никто не замечает, кроме меня и мерной линейки. Словно заложил в меня эту бомбу, которая сейчас так меня грызет… О чем ты думаешь, дура. Пойди в чулан и веником убейся.
— Мама, мама, — запрыгали они вокруг меня, — мы почти все уроки сделали, остался только русский… И чуть-чуть математики. Можно мы потом в смешариках полазаем?
— Можно, только один ноутбук я у вас забираю, — строго сказала я, — делите второй и большой комп. Мне картинки слить и написать кое-что.
— Ладно! — синхронно махнули рукой оба. Им обычно и одного хватает, как и говорят они, уступая друг другу полфразы, — с тех самых пор, как увидели пару юных комиков, братьев Фелпс, так им и подражают. Вот разве что вместо ладных точеных носов английских юношей мы имеем дурацкие конопатые картошки и лягушачьи рты.
На ужин у нас сосиски — море сосисок, гора сосисок. Поскольку готовка для моих влюбленных в сосиски мужиков много времени не отнимает, я и опомниться не успеваю, как оказываюсь в сети, кого-то комментирую, что-то читаю, энергично проматываю толстяка с баллоном, вылезающего вновь и вновь. Хоть и крепнет мое ощущение тотального флешмоба, а хорошая все-таки штука ноутбук. Забраться в кресло с ногами, ноутбук на колени положить — и тепло, и в интернете. К популярному слогану: «Детям ноутбуки — женщинам цветы» — я автоматически добавляю: «Выдумали суки и прочие скоты» — и привожу этим в свинячий восторг моих бандитов. Маленькие ноутбуки подарили им, а подаренный мне цикламен в горшке уже зачах. Зато добрые дети всегда дают мне попользоваться одним из, хоть и не уверена я, что это к добру. Читай-читай, такого начитаешь…
Всю ленту уже прочитала, а стало только хуже. Каждая ссылка повторяется десять раз. Если у одного паника по поводу здоровья — к нему сразу еще пять таких же. Все говорят о насилии в женский адрес, действительно все, без дураков, отметиться, что ли, а то так в дураках и останусь. Теперь все говорят о той девушке. Теперь — о смерти хорошего писателя. Все хорошие люди умерли, вот и мне что-то нездоровится… Клянусь, чужого — в жизни не запощу.
Дети, зажевав сосиски, выбрали ноутбук и улезли с ним в свою нору, на нижний этаж двухэтажной кровати, завешанный ковром. Я снова осталась в одиночестве — всей своей бессмысленной тушкой ощущая, что теку в общечеловеческом меланхоличном потоке. Была водой — побыть бы чем-то твердым.
Тихонько, крадучись, я вышла в длинную прихожую и пересекла ее по направлению к закутку, куда каким-то чудом папа впихнул подобранный на помойке шкаф. Когда-то наши три комнаты отделили от остальных девяти временной перегородкой, поставили ванну, ванна, длиннющая, чугунная, не влезала, и стенку выстроили по ее форме. Так и образовался закуток, а заодно и небольшая отдельная квартира вместо огромной коммуналки. Ткнулась лицом в угол, закрыла глаза. И Тени сразу приняли меня.
