Анастасия Баталова - Исполнитель желаний (СИ)

Билл притаился в кустах, растущих вдоль тротуара, продолжив наблюдать. Магдалена и парень подходили, их голоса слышались всё отчётливее.

— Ты не можешь меня бросить, ты всё, что у меня есть, ты же мне обещала, помнишь? Вместе и навсегда! Я не стану жить без тебя, ты же знаешь.

— Но Эдвин…

— У тебя что, кто-то появился? — парень резко остановился и схватил Магдалену за руку, — говори! У тебя кто-то есть? — его голос истерично дребезжал.

— Нет… — ответила она испуганно.

— Тогда в чём дело? Что изменилось?

— Я устала, Эдвин… Прошу тебя…

— Нет. Скажи: ты больше не любишь меня?

— Люблю, — без выражения произнесла она.

— Скажи ещё раз! — воскликнул парень с каким-то жутким глухим придыханием, — скажи это искренне, а не так, как сейчас!

— Люблю, — повторила Магдалена тупо.

— Ещё… — прохрипел парень.

— Люблю… — выдохнула Магдалена, делая над собой заметные усилия. Она подняла на парня глаза, полные страстной и безнадёжной мольбы, которой всё равно не суждено быть услышанной. Биллу показалось, что девушка сейчас заплачет, — Успокойся, Эдвин, всё хорошо, — продолжила она, скрепившись, уже другим, нежным и сильным голосом, — я люблю тебя и никогда не оставлю, никогда, ты слышишь. Вместе и навсегда. Тшшш… Успокойся…

И тут случилось нечто несуразное. Огромный парень, согнувшись почти пополам, рухнул на плечо Магдалены, и принялся громко рыдать, шмыгая носом. А она обнимала его, утешала шёпотом, гладила, как мать, по плечам, по спине, по волосам…

— Ну ладно тебе, шшшшш, идём, Эдвин, всё хорошо…

Возвращаясь на ярмарку, Билл мучительно спорил сам с собой — нужно ли приходить снова, чтобы увидеться с Магдаленой, или это не имеет никакого смысла. “Если ты не попробуешь взлететь, то никогда не узнаешь, что такое небо…” Наверное, подумал юноша, это самое мудрое, что можно сказать человеку, когда он не решается что-либо сделать.

На следующий день Билл пришёл опять, и, стараясь не слушать биение собственного сердца, сунулся в ларёчное окошко.

— Привет.

— Это… ты? — Она стояла, удивлённо застыв, её густо накрашенные ресницы расходились как лучики от широко распахнувшихся глаз. На её трогательно выпуклом, напудренном лбу собралась складочка.

— Прости меня… Ладно… — невпопад пробормотал Билл.

Повисла неловкая пауза. Билл стоял, просунув голову в окошечко и преступно бездействовал. Возле ларька чуть поодаль раздражённо топтался человек в спортивных штанах с вытянутыми коленками, он, по-видимому, хотел что-то купить. Секунды шли, но Билл продолжал стоять, увязая в собственных несчётное количество раз уже передуманных мыслях. Наконец Магдалена мягко улыбнулась и, решив дать ход делу сама, сказала:

— Да всё хорошо. Не волнуйся.

Билл покраснел.

— Я… Я ведь исчез не потому… Я не испугался, ты не думай. Просто… — Слова выпадали сами собой, как мелочь из рваного кармана, неловкие, почти бессвязные; Билл чувствовал, что говорит совсем не то, что хотел сказать, совсем не то, что копил в себе так долго; такова жизнь — никогда не получается произносить заученные наедине с собой формулировки — всё надуманное неизменно разбивается о монолитную конкретность текущей секунды, разлетается, рассыпается на глазах. Он совсем растерялся и принялся вываливать на неё всё сразу, продираясь сквозь робость, пробивая ошеломляющей искренностью налёт шутливости на её на лице… — У меня ведь ничего не было тогда: ни дома, ни денег, ни даже планов… Я ничего не смог бы тебе дать. Сейчас, впрочем, мало что изменилось… Но… Я хотя бы кое-что зарабатываю. Я таскаю книги на ярмарке. Мы могли бы снять небольшую комнату и жить там вдвоём…

Она открыла боковую дверцу, древнее женское чутье подсказало ей, что такой разговор не пристало вести через малюсенькое, сходное с тюремным, ларечное оконце.

— Я серьёзно, — сказал Билл, взяв её руку. Она не отнимала, моргала длинными чуть подкрученными своими ресницами в небольших комочках туши и смотрела на него печально-печально, точно вслед поезду, увозящему кого-то безмерно дорогого куда-то далеко и навсегда.

Человек в спортивных штанах сердито сплюнул на тротуар и ушёл.

— Ты чудный, — сказала Магдалена с пронзительной нежной грустью, — Я ведь знала, что ты придёшь… Когда-нибудь… Ты ведь порядочный, а такие всегда возвращаются туда, где, как им кажется, чего-то от них ждут. Но зря ты вернулся ко мне…

— Почему?

— Я не совсем свободна, понимаешь… Я не могу.

— Из-за того парня, Эдвина? Прости, я видел вас вместе, я стоял совсем рядом и не признался. Это было вчера вечером… Вон на том тротуаре, — Билл взмахнул рукой вдоль улицы.

Магдалена сильно смутилась. По-видимому, эти воспоминания были ей неприятны.

— Он странный какой-то. Зачем ты с ним встречаешься?

Девушка молчала, и снова в её глазах на миг промелькнуло вчерашнее выражение бессильной отчаянной мольбы, она быстро отвернулась и произнесла:

— Это всё очень сложно. Не надо.

— Но я ведь тебе нравлюсь? — спросил Билл напрямик, от волнения не ощущая кончиков пальцев. Он знал, что имеет право задать вопрос, и он предчувствовал ответ, её интонации, краски лица, тело — всё это не могло лгать…

— Да, — ответила она смело, на выдохе, подняв на него свои несчастные и теперь отчего-то строгие глаза, — очень, — губы её дрогнули, — но это не имеет значения.

— Но… Что же тогда… имеет? — растерялся Билл, — ты ведь хотела бы… быть со мной… Я чувствую. А от него лучше уйти. Ваша связь тяготит тебя.

Магдалена посмотрела на Билла почти испуганно. Она, видимо, только сейчас осознала, насколько он прав.

— Ты не знаешь ничего… Я должна остаться с ним. Он любит меня безмерно. Я его единственная надежда. Он так страдает, если мы ссоримся. Он слишком впечатлителен и не совсем здоров, понимаешь… Эдвин родился не здесь, его мать — мигрантка, там, откуда они бежали, шла война, они спаслись чудом, его отца убили на их глазах… У Эдвина сломана психика. С ним периодически случаются истерики, он плохо спит, ему требуется периодическая госпитализация. Я была слишком юна, я всего этого не знала. Я качалась на качелях во дворе, а он выходил читать на лавочку. Он декламировал стихи, рассказывал анекдоты, он очаровал меня… А потом… Один раз я уже хотела разорвать эти отношения. Но он попытался покончить с собой… Моё предательство погубит его. А я, зная это, не буду счастлива всё равно. Я должна позаботиться об этом человеке, понимаешь… Так мне говорит совесть…

Магдалена положила руки на плечи Билла и посмотрела на него совершенно невыносимым, отчаянно-нежным взглядом.

— А ты… Ты красивый парень. С тобой хорошо. Тебя ещё полюбят. Много раз полюбят… А кто полюбит его?

— Ты его любишь, — сказал Билл.

— Не знаю… Может быть… — пробормотала она, понурясь, — моя набожная бабушка часто повторяла, что настоящая любовь — это жертва и сострадание; любишь — значит можешь отречься от самого себя, от своих желаний, от своего счастья ради другого человека…

"Ещё одно определение," — печально подумал Билл. Он смотрел на улицу, глядеть на девушку сейчас было слишком тяжело, и он провожал глазами скользящие мимо автомобили.

— Я сама всегда думала, — продолжала Магдалена, — что любовь — совершенно другое… И даже никак не скажешь о ней. Не опишешь никакими словами.

Она стояла прислонившись к дверному косяку; простенький профиль её и застывший взгляд были устремлены куда-то вдаль, так далеко, как не могло проникнуть ни зрение, ни мысль, никакое чувство; она смотрела сквозь пространство, сквозь время, и во всей позе девушки, в этом её застывшем, завершённом стремлении к страданию, и героическом, и обречённом, было столько смысла, что казалось, она смотрит на Бога, и — как бы кощунственно и зловеще это ни звучало — видит Его.

— А теперь уходи… — быстро сказала Магдалена, неожиданно обернувшись к Биллу. — Эдвин обычно заглядывает ко мне в это время, будет очень плохо, если он увидит тебя. И ещё… — она замялась, — постарайся больше не приходить. Никогда. Да ты, наверное, и сам понимаешь…

Билл понимал. Ничего не говоря он повернулся и медленно побрел прочь. Тонкая струйка боли зарождалась где-то в районе живота; набирая силу, боль поднималась всё выше, вдоль позвоночника, наливала тело, словно бутыль, а затем выплёскивалась через темя наружу, растворяясь в общем океане боли, простирающемся без конца без края — все существа, когда-либо жившие во Вселенной усердно наполняли его, словно огромный сосуд, этой болью, неизбежной болью несбывшихся желаний…

Но вместе с болью Билл чувствовал облегчение. Он шёл сюда отяжелённый надеждой, ничто так не притягивает человека к земле как его умозрение в будущее; ничто так не лишает человека способности решать свою судьбу, как его многочисленные планы, заложником которых он становится, сам того не замечая. Теперь же Билл был пуст. Все планы оказались разом стерты, как надпись мелом со школьной доски. Он в одно мгновение сделался совершенно свободным человеком.