Клиффорд Саймак - Зарубежная фантастика
Саттон был в такой узловой клеткой в игре. Он был такой клеткой, которую следовало занимать и во что бы то ни стало удерживать. Он был тем принципом, который стоял на пути движения людей. И коней. Он был той пешкой, которую хотели обе стороны, враждующие стороны, и они использовали все для того, чтобы приложить еще большее усилие в этой борьбе и именно в этом единственном пункте…
И когда одна из сторон получит это преимущество, тогда-то и начнется разгром.
Адамс положил голову на скрещенные руки. Его плечи вздрагивали от рыданий, но слов не было.
— Аш, дорогой, — говорил он, — Аш, я так рассчитывал на тебя, Аш…
Молчание. Затем он снова выпрямился в кресле. Сначала он не мог разобрать или определить, что случилось. Но что-то было не так. Затем он понял. Психометр перестал издавать свои булькающие звуки.
Адамс наклонился вперед, над прибором, но не услышал никакого звука, звука работающего сердца, дыхания, тока крови, пульсирующей в сонной артерии. Та сила, которая пробуждала этот прибор к действию, прекратила свое существование.
Адамс медленно поднялся в кресле, взял шляпу и торжественно надел ее.
Впервые в жизни Кристофер Адамс возвращался домой прежде, чем закончился рабочий день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Саттон было напрягся, сидя в своем кресле, но затем расслабился.
— Это блеф, — сказал он себе. — Им необходима книга, а мертвые не пишут книг.
Кейс ответил ему на это, как будто Саттон высказал свои мысли вслух.
— Вы не должны рассматривать нас как честных людей, поскольку мы даже и не пытаемся выглядеть таковыми. Прингл, я полагаю, даже в большей степени, чем я.
— Да, совершенно точно, — нагло подтвердил Прингл. — Я даже не знаю, зачем нужна такая вещь, как благородство.
_Хотя это что-то может означать для нас, если бы мы могли привезти назад к Тревору и…
— Минуточку, кто такой Тревор? — перебил Саттон. — Он что, новый?
— О, Тревор, — усмехнулся Прингл. — Разве вы не знаете? Тревор является главой корпорации.
— Корпорации, — объяснил Кейс, — которая хочет получить вашу книгу.
— Тревор осыпет вас наградами, — продолжал Прингл, — и богатством, если мы добудем ему книгу. Но поскольку вы не хотите снами сотрудничать, нам придется искать другие возможности заработать себе и то, и другое.
— Итак, — заявил Кейс, — мы изменяем позицию. Мы застрелим вас. Морган тоже много заплатит, но он хочет, чтобы вы были мертвы. Ваше тело стоит довольно дорого… Да, это непременно будет так, — добавил он после секундного раздумия.
— И вы продадите мое тело ему? — спросил Саттон.
— Определенно, — ответил ему Прингл. — Мы никогда не упускаем своего шанса.
Кейс мягко обратился к Саттону:
— Надеюсь, вы не возражаете?
Саттон покачал головой.
— То, что вы сделаете с моим трупом, — Саттон улыбнулся, — это уже не мое дело.
— Тогда… — сказал Кейс и поднял пистолет.
— Минуточку, — проговорил Саттон спокойно.
— В чем дело? — спросил Кейс, опуская пистолет.
— Он хочет сигарету, — усмехнулся Прингл, — люди, которых должны казнить, всегда просят сигарету или стакан вина, или жареного цыпленка, или что-то в этом роде.
— Я хочу задать вопрос, — ответил Саттон.
Кейс кивнул.
— Я полагаю, — сказал Саттон, — что в ваше время я уже написал книгу.
— Правильно, — согласился Кейс, — и, с вашего позволения, я должен сказать, что это очень откровенная книга.
— В вашем издании или в чьем-нибудь другом?
Кейс засмеялся.
— Конечно, в чьем-нибудь другом. Если бы она была в нашем издании, зачем бы мы вообще оказались здесь, в ваше время.
Саттон поднял брови.
— Я уже написал ее. Без чьей-либо помощи и чьего-либо совета… и без какого-то редактирования. А теперь, если я напишу ее еще раз и напишу так, как вы хотите, то могут возникнуть какие-либо осложнения.
— Нет ничего неопределенного, — осторожно возразил Кейс. — Нет ничего, что не может быть удовлетворено.
— А теперь, когда вы собираетесь убить меня, вообще не будет никакой книги. Как вы с этим поступите?
Кейс нахмурился.
— Это будет очень трудно и неблагодарно. Но мы как-нибудь справимся и с этим.
Он снова поднял пистолет.
Саттон пристально вглядывался в своих врагов.
— Они не будут стрелять, — сказал он себе. — Это блеф. Пол холодный…
Кейс нажал на спусковой крючок.
Могучая сила, словно удар огромного кулака, обрушилась на тело Саттона и отбросила его назад, так что покосилось кресло, на котором он сидел, и поплыло куда-то, как это случается с кораблем, попавшим в магнитную бурю. Огонь охватил его мозг, и он почувствовал агонию, впившуюся в него своими когтями, и эта боль потрясла каждый его нерв, царапала каждую его кость. Была одна мысль, одна ускользающая мысль, за которую он пытался ухватиться, но она вырывалась из его разума, как угорь из пальцев.
— Изменение, — вдруг ясно сформулировалась мысль, — изменение, изменение.
Он почувствовал происходящее изменение, чувствовал, как оно начинается уже в то время, когда он умирал.
И смерть была такой мягкой, черной, прохладной, сладкой и, в то же время, вызывающей чувство благодарности к ней. Он погрузился в нее, как пловец погружается в прибрежный прибой, и волна накрывает его и удерживает его тело. И он почувствовал пульсацию и биение того, что, как он знал, не имеет границ, и в то же время это потрясло его до самых невообразимых глубин.
А на Земле остановился психометр, и Кристофер Адамс впервые 0 жизни отправился домой, прежде чем окончился его рабочий день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Херкимер лежал на своей кровати, пытаясь заснуть. Но сон не приходил. И он удивлялся тому, что ему приходится спать, есть и пить, как человеку. Но он не был человеком, хотя и был очень близок к человеку и по уму, и по способностям. Близок настолько, насколько это вообще только может быть. Его происхождение было химическим, а происхождение человека — биологическим. Он представлял собой лишь имитацию, а человек был оригиналом.
— Дело в методе, — сказал он себе. — В методе и терминологии. Именно это отличает меня от человека, поскольку во всем остальном мы совершенно одинаковы.
Метод и термин, а также татуировка, которая находится у меня над бровями. Я такой же, как человек, такой же хитрый и умный. И все же я только паяц. И я буду таким же ненадежным и подлым, как человек, если мне представится для этого возможность. Да, конечно, у меня есть татуировка и мной кое-кто владеет, и у меня нет души… хотя иногда я в этом сильно сомневаюсь.
Херкимер спокойно лежал, глядя в потолок, и пытался припомнить некоторые вещи, но память не приходила к нему на помощь.
Сначала был инструмент, потом машина, которая по сути дела была сложным инструментом, и она не представляла из себя ничего иного — продолжение человеческой руки.
Затем появился робот, а робот уже машина, похожая на человека. Машина, которая выглядела и разговаривала как человек, которая ходила как человек и выполняла все, что требовал от нее человек. Но это была карикатура на человека, как бы точно она ни была изготовлена, как бы хитро ни была сконструирована. Никогда не существовало возможности того, чтобы ее приняли за человека.
А что после роботов?
“Мы уже не роботы, — грустно подумал Херкимер, — но мы еще не люди. Мы не машины, но в то же время мы не созданы из плоти и крови. Мы представляем собой набор химических элементов, принявших такую форму, которую избрали наши создатели, и нам была дана искусственная жизнь, настолько близкая к жизни настоящей, что настанет день, когда она с удивлением обнаружит — между нами и ними нет никакой разницы. Мы созданы по образу и подобию людей, и сходство так велико, что нам приходится носить татуировку. Так близки к человеку! И в то же время мы не люди.
Хотя есть какая-то надежда. Если мы сохраним в секрете тайну рождения от человека, тогда не будет никакой разницы. Настанет день, когда человек подойдет к андроиду и заговорит с ним, как с братом”.
Херкимер заложил руки за голову. Он пытался понять и проанализировать ход своих мыслей и разобраться в мотивах, их вызвавших. Но сделать это было нелегко. В этом не было какого-то вызова кому-либо, не было ни зависти, ни горечи. Было лишь ощущение близости какой-то цели, которой он так пока и не достиг, хотя оставалось совсем немного.
“Нет ощущения уверенности, — подумал он, — а между тем, именно уверенность должна быть сохранена для других младших братьев, которые были еще дальше от человека”.
Он лежал так еще довольно долго, думая об этом чувстве, следя за темным проемом окна, покрытым морозными узорами, и за звездами за окном, свет которых проникал сквозь заиндевевшее окно, слушая тонкий свист ветра и едва слышный неприятный звук, когда ветер ударялся о крышу… Сон никак не приходил, и он наконец встал и зажег свет. Трясясь от холода, он оделся, потом вытащил книгу из кармана. Склонившись к лампе, он перевернул страницу и открыл то место, которое уже много раз читал:
