Константин Уткин - Песий бунт
Умник рванул к себе домой – он нутром чувствовал, что это свое приключение или плен (пойди разбери) он сможет использовать с максимальной выгодой.
Глава 4
Скажи Борису Глебову кто нибудь всего год назад, что он будет благословлять взбунтовавшихся собак ежедневно, то рассмеялся бы Борис в лицо такому фантазеру. Он был уверен в своем будущем, в своей карьере, которая шла вверх подобно горной асфальтовой дороге, и был уверен в себе. Он знал, что никогда не будет опаздывать, подобно его друзьям из Литературного института, не будет жрать ханку в три горла накануне важной встречи, не будет являться к начальству с вызовом в глазах и нечищеными ногтями. Не будет работать с прохладцей и при этом ставить собственное мнение выше других…. Нет, он смотрел в глаза начальникам, как оголодавшая на морозе кошка, он всегда был обязателен, отутюжен и поглажен, он никогда не высовывался вперед – так что любой обличенный властью бездарь рядом с ним казался гением.
И вот, на взлете он оказался сбит чьей-то безжалостной рукой – но кто бы мог подумать, что именно это его падение станет ступенькой для нового, еще более головокружительного взлета!!
После встречи на Тверской прошло меньше месяца – и Борис, все еще не веря своему счастью, не мог не нарадоваться на судьбу. Подружка Таня, та, что так вероломно покинула его после позорного провала, вернулась воплощенной любовью, нежностью и терпением, неведомые благодетели положили ему такой оклад, какой и не снился на телевидении. При этом единственное, что оставалось ему делать – это надувать щеки, как Киса Воробьянинов, и важно смотреть по сторонам.
Он учил наизусть речи, которые готовил ему длинноволосый Евгеха – учил не просто так, а вызубривал, вдалбливал в себя каждую букву, сливался с ними в одно целое и скоро мог чесать языком без остановки. целые стопки выданных ему листков он проговаривал, как свои.
А Танечка сидела между монитором компьютера и телефоном, собирала информацию – изящно изогнутая спинка, аккуратненький задок, потупленные ресницы и порхающие по клавиатуре пальцы. Иногда Боря, просто очумев от такого чуда, подходил и нежно обнимал ее сзади за груди – Танечка с готовностью вспыхивала и сладострастно изгибалась.
Слоноподобная Анжелика сдержала свое слово – они сняли офис в центре, прямо напротив той самой кофейни, стекла которой потрясала пудовым кулаком вдохновительница и организатор ОПС – общества пострадавших от собак.
Офис появился, как только понадобилось проводить собрания членов общества, собирать взносы, вербовать людей на митинги. Квартира Бори Глебова, хоть и обставленная на зависть любому московскому снобу, для таких глобальных целей не подходила.
Офис был оформлен по последнему слову политической жизни – на стенах красовались плакаты, глядя на которые было страшно выходить на улицу. Свирепо оскаленные пасти жутких тварей с выпирающим ребрами и облезшими шкурами, ярко изображенные блохи, глисты и всевозможные болезни – гнойные язвы, расчесы, клещи и прочее. Был один плакат, на который смотреть не мог даже привыкший к своему офису Борис Глебов. На нам мерзкие, лопающиеся от жира собаки распинали маленькую худую девочку, держа ее за руки слюнявыми пастями. И надпись из кровоточащих букв гласила – «такого будущего ты хочешь своим детям?»
Стопками лежали листвки и брошюры, в которых слуги борзого пера не щадили красок, уверяя еще не прозревших обывателей в том, что все городские беды происходят исключительно от засилья этих мерзких существ. Борис Глебов блаженствовал – он наконец то смог себя почувствовать в эпицентре бурлящей жизни, в том числе и богемной. В определенных кругах стало модно быть членом партии ОПС – и когда ему, как лидеру, протягивала жеманную ручку какая – нибудь модно – сиплая певица, он был на седьмом небе от счастья. Как ни странно, но в общество пострадавших от собак потянулись даже люди, а недавнем прошлом собак имевшие и любившие. И если бы кто знал, как эта любовь выражалась, то, наверное, удивление сразу бы прошло. Одна дама так любила свою собаку, догиню, что даже в плюсовую температуру водила ее в ватной куртке. Она так любила свою собаку, что не отпускала ее с поводка – а вдруг убежит и пообщается со страшными дворнягами? Чтобы собак не подцепила какую-нибудь заразную болезнь, ей не дозволялось нюхать землю, а уж метки, расцвеченные зимой всеми оттенками мочи, и тем более. Логика у женщины была железная – мы же не нюхаем друг другу задницы, почему же собаки должны?
Когда в один прекрасный день собака, страшно щелкая зубами, пошла на кормилицу и располосовала ей кожаное пальто, то с заботливой тетей случился обморок. И вот теперь она, до смерти обиженная на всех собак мира, возглавляла в ОПС отдел нарушения прав человека. Именно к ней стекались возмутительные факты ограблений продуктовых сумок среди бела дня.
Второй отдел ОПС назывался несколько странно – за свободу распоряжения собственной жизнью. Но он был самый большой и значимый, поскольку именно в него поступали жалобы и проклятия тех бедолаг, которые себе не беду попадали в окружение собачьих глаз.
Сначала количество пострадавших исчислялось десятками, потом сотнями, потом тысячами. Только из этого отдела Анжелика требовала ежедневные сводки и читала их, хмурясь.
Третий отдел назывался поэтично – БЗП, что значило борьба с засильем псов. Но при всей серьезности аббревиатуры он, увы, бездействовал. Сидящие там испитые мужички, хоть и назывались эмиссарами по зачистке улиц, на эти самые улицы даже выходить боялись. Было всем известно, что теряет человек, попавший в песье кольцо – а пьянство возвышало их над страдающей и трезвой толпой. Мужички ничего не делали, только ежедневно сосали ханку и спали в обнимку с орудьями для лова собак, но Анжелика ими дорожила. Каждому приходящему в общество показывались родные деградировавшие физиономии и делался прозрачный намек, что не зря партия берет взносы. Они ведь тоже когда-то не пили…
Если бы не было эти мужичков, то высшие силы давно бы прикрыли ОПС за ненадобностью. Все дело в том, что она никакого толка не приносила – кроме, пожалуй, морального удовлетворения. Пострадавшие от собак люди собирались по средам и пятницам, с омерзением пили чай, и рассказывали всякие смешные истории из своего алкогольного прошлого. Становилось легче дышать…
При этом собаки, как и раньше, были неуправляемы. Они исчезали во дворах прежде, чем вооруженные человек успевал прицелиться. Они брали мзду с магазинов, мясокомбинатов – но при этом, как стало скоро ясно, любой обнищавший пенсионер мог подойти к куче истекающих запахом мясных продуктов и выбрать себе пару килограмм чего повкуснее. При этом старики и старухи, у которых были богатые дети, к такой халяве не допускались. Точно так же не удавались попытки реквизировать награбленное – смелые, но безоружные люди были быстро отправлены к хирургам для штопки.
За минуты перед приездом вооруженных людей шустрые дворняги, набив полные пасти снеди, исчезали, как дым в небесах. В общем – все шло по старому. Никто уже не удивлялся и, в принципе, никого такое странное иго уже не возмущало. Только некоторые одинокие престарелые женщины грустили вечерами, вспоминая своих Бобиков, Чап и Жучек, но утешали себя мыслью что на воле им, должно быть, лучше. Впрочем – когда человечество уже приняло то, что было навязано собаками, некоторые из представителей гладкошерстных пород вернулись к хозяевам в тепло. Но вернулись уже не те животные, что ушли – теперь за их спинами был опыт вольной жизни и умение читать мысли хозяев. Получалось, что домой пришли не игрушки для человеческих комплексов и пропадающего втуне родительского инстинкта, а равноправные члены семьи. Большинство семей, как ни странно, к такому повороту не было готово – и ненужные собаки были опять выброшены за борт.
Власть, которую собаки с сытных и теплых мест не теснили, предпочитала не замечать четвероного конвоя у входов в магазины. В конце концов, это дело лично каждого – давать собакам еду или не давать!!
Вот на таком фоне всеобщего благодушия и зародилась, чтобы встряхнуть город во второй раз, партия ОПС.
Они должны были найти друг друга – Умник и партия Бориса. Партия просто пропала бы без человека, обладающего таким талантом, как Умник, Умник бы откровенно бы спился, не найдя выхода своим силам. На помощь властей он уже не рассчитывал, хорошо помня встречу, которую ему устроили в мэрии.
Он бы действительно спился – живя в собачьем плену месяц, он, как ни странно, не подвергся тому воздействию, что собрало вместе членов ОПС. То есть – он мог хлестать водку литрами, орать, бузить, скандалить, выглядеть скотом, терять рассудок и память, потенцию и чувство юмора, будущее и прошлое…. То есть – он, счастливец, обладал тем, чего так не хватало страдающей толпе.
