Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки

Михаил долго думал и решился на номер в гостинице.

Он снял его по поддельному паспорту. Фотографию вклеил такую, по которой его трудно было бы опознать, и у стойки регистрации появился в очках в массивной оправе.

Гостиница была дорогой, безлюдной и, к облегчению Михаила, довольно чистой. Он ненадолго остался в номере, глядя на двуспальную кровать, стол перед зеркалом и телевизор, постоял, положив руки в карманы, в ванной, среди ярко-белой кафельной плитки, вдыхая запах пушистых махровых полотенец, и спустился вниз.

Девушка-администратор не обратила на него внимания, и это тоже было хорошо.

Михаил отправился в ночной клуб. Вернулся он спустя три часа, один, замерзший и злой. Ему не удалось выбрать себе девушку. Одни готовы были на все, и это лишало секс наслаждения игры. Другие, напротив, оставались холодны. Женщины теперь были только такие.

Ну и Рита.

Спать Михаил не мог, есть не хотел. Он кружил по номеру под бормотание телевизора, выходил на балкон и стоял там, на морозе, до тех пор пока его не начинало трясти от холода; согревался в комнате, потом выходил снова.

Ближе к утру отправился бродить по отелю. Было тихо. В коридорах горели тусклые лампочки, которые едва справлялись с густой декабрьской темнотой за окнами.

В одном номере работал телевизор, и Михаил остановился послушать. Сквозь неясное бормотание пробивались и другие звуки; там занимались любовью, женщина протяжно и громко выдыхала. Она стонала так, будто мужчина делал ей немного больно.

Михаил почувствовал, как его трясет.

Он ушел от двери и поднялся на другой этаж. Часы в холле показывали половину шестого утра.

Здесь, в конце коридора, обнаружилась открытая дверь. За ней горел яркий свет, в котором все выглядело желтовато-синим и больничным.

Михаил осторожно подошел и заглянул внутрь, вытянув шею. Это было хозяйственное помещение: с потолка белыми коконами свисали матерчатые полки для полотенец и постельного белья. Вдоль стен стояли мешки, набитые чем-то мягким. Пылесос выставил в проход жирное дрожащее кольцо шланга. С другой стороны на полках пестрели банки и коробки с бытовой химией. И было, наверное, еще что-то, но Михаил уже не смотрел. Он видел перед собой в узком проходе только обтянутый синей униформой зад и две женские ноги с трогательными ямочками под коленями.

— Простите, — сказал он, — вы не могли бы убраться у меня в номере?

Горничная даже не повернулась и продолжала что-то делать там, внизу. Михаил не видел, что она делает, только лопатки ходили взад-вперед и чуть двигались плечи, как будто она шевелила руками.

— Уборка номеров с восьми утра, — сказала она. Голос был молодой, и ноги Михаилу тоже понравились, хотя и были на его вкус слегка толстоваты. — Выйдите из служебного помещения.

И тогда он выключил свет. Выключатель был на уровне его бедра, и, когда горничная выпрямилась и обернулась к нему, Михаил забормотал:

— Ой, простите, я нечаянно. Терпеть не могу этих низких выключателей, вечно за них задеваю.

У горничной было обычное, немного усталое лицо. Он мог хорошо его рассмотреть, а горничная видела перед собой только темный силуэт. Она нахмурилась, и у Михаила внутри как будто что-то лопнуло. Стало радостно и немного страшно. Это было то, что надо.

— Включите свет, — сказала горничная.

— Сейчас, да… — Михаил суетился и как будто никак не попадал рукой по выключателю. — Не могу найти.

Тогда горничная наклонилась к плоской квадратной кнопке, а Михаил сделал полшага вперед и почувствовал, как она уперлась в него пышной грудью.

Горничная, конечно, уже почувствовала что-то тревожное в отсутствии света и в ненатуральном блеянии постояльца и была готова сопротивляться, но Михаил оказался быстрее. Он выхватил с матерчатой полки полотенце и прижал к ее рту. Захлопнул дверь, повалил горничную на пол, прижал, быстрыми движениями завязал полотенце сзади. Она хотела вскрикнуть, но он вдавил ей в рот жирную махровую складку, и женщина захлебнулась.

— Крикнешь — убью, — сказал ей в самое ухо Михаил и для убедительности слегка придушил. Потом сел сверху и немного подумал. Нашарил рукой еще одно полотенце, набросил горничной на лицо, включил свет.

Это было очень славно: тишина, спящий отель, запертая комната, жертва, которая слегка напугана, много чистого белья — вообще много полезных вещей…

Перекатив горничную с одного бока на другой, Михаил расстелил под ней свежую простыню. Широким скотчем закрепил на лице кляп из полотенца. Выключил яркий свет и зажег найденный здесь же фонарик с массивной ручкой, установив так, чтобы свет был рассеянным и его лицо оставалось в тени. Потом снял полотенце, закрывавшее горничной лицо.

Она дышала тяжело и часто, как будто была сильно возбуждена, и глаза ее, расширенные и блестящие, глядели на него с мольбой.

— Не переживай. Сейчас тебе будет хорошо, — пообещал Михаил. Он стал медленно раздевать ее, и вдруг пальцы его ощутили что-то прохладное, немного шершавое и липкое на ее руке.

Михаил поднес ладонь горничной ближе к фонарику: на ней были тонкие резиновые перчатки.

— О, а ты знаешь толк в играх, — прошептал он. — Это хорошо.

И он стал медленно, пальчик за пальчиком стягивать перчатки. А когда она замирала, легонько бил ее. Михаилу никогда не нравились безжизненные партнерши.

…Когда все было кончено, Михаил ударил ее. Обхватил лицо ладонями с обеих сторон, наклонился, как будто хотел нежно поцеловать, а потом резко дернул ее голову на себя и с силой опустил вниз. Что-то негромко хрустнуло.

Простыня окрасилась темным, голова потяжелела и безвольно упала на пол.

Игры играми, но Михаил точно знал, что не хочет, чтобы она кому-то рассказала об этом раньше, чем он уйдет. Теперь она точно не могла рассказать.

Он осторожно снял презерватив, и убрал его в карман, завязав узлом. Потом тщательно протер все, к чему прикасался.

Вернулся в номер, протер все и там, оделся, собрался и вышел.

Заспанная девушка у стойки регистрации сказала ему:

— Рано вы.

— У меня поезд. Так бы спал себе да спал, — ответил он.

— Как вам у нас?

— Понравилось, — Михаил ответил искренне. Ему и в самом деле было очень хорошо.

«Мне нельзя сегодня в школу, — думала Саша. — Никак нельзя».

Ей даже снилось, что она входит в класс, а там вместо историка — Вера Павловна. Смотрит на нее и говорит укоризненно:

— Опаздываешь, Александра, а еще и историка убила. Директору теперь замену ему искать. И мне, думаешь, легко? Я могла бы дома спать. А приходится вместо него урок вести, чтобы вы по коридорам не болтались. Александра, я разочарована!

Но она пошла — просто потому, что больше идти ей было некуда.

Саша уселась на место, вытащила тетрадь и учебник и стала напряженно ждать начала урока. Народу в классе было мало как никогда. Вадим не пришел, и вокруг Полины пустовали сразу несколько мест. Она выглядела так одиноко, что Саша едва не позвала ее к себе.

Дверь открылась, и историк вошел.

Первым Сашиным чувством было облегчение, но она не спешила радоваться. Она не знала, когда и что должно произойти.

Историк был не таким, как обычно: нервным, взволнованным. Часто заговаривался и замолкал посреди фразы. Что-то беспокоило его…

Саша следила за ним и украдкой оглядывалась на Черепаховую Кошку за окном.

— Ну пожалуйста, — тихонько шептала она, — пусть это не сильно ему повредит. Пусть он только отстанет от Полины.

А на первой перемене все вдруг зашептали. Лица у одноклассников стали серьезными и сосредоточенными. Ленка Рябова тихо сказала что-то Полине. Та беспомощно оглянулась на Сашу и вроде даже хотела подойти. Сашино сердце взволнованно дрогнуло.

«Что?» — спросила она одними губами, но Полина, чуть поколебавшись, отвернулась.

Саше было трудно подойти к кому-то из одноклассников. Она вдруг поняла, что очень давно не общалась ни с кем из них. Это было странно и даже немного обидно, как будто она была изгоем, которого с миром связывала только Полина. Странная Полина с сумасшедшей матерью, занавеской из волос и боязнью четверок.

— Лена. — Саша подошла к Рябовой и тронула ее за костлявое плечо. Сердце билось так, словно она решилась прыгнуть на тарзанке с моста.

— А? — Рябова выглядела удивленной, как если бы с ней заговорила картина со стены.

— Лен, что случилось? Что-то ведь случилось?

— Ну… Как бы… Как бы да, — зашептала Рябова. — Только не совсем еще все ясно. Просто, понимаешь… Понимаешь, говорят, что Вадим — наш Вадим, что он… Ну, что ли, при смерти — или как это называется. Реанимация, все дела. Как-то так, по ходу.

— Реанимация?

— Ну да.

— А что?.. А как?.. А почему?..

— Слышь, я не знаю. Разное, по ходу, говорят. По голове ему, что ли, дали. Девушку он, что ли, защищал…