Елена Хаецкая - Пришельцы и единороги (Городские легенды)
Прингл вытащил из кармана записную книгу. Назвать этот предмет «книжкой» я бы не решился: в две ладони размером, в три пальца толщиной, в кожаном переплете, с тоненькой авторучкой на цепочке, прикрепленной к корешку. Прингл раскрыл свою книгу, без единой ошибки вписал туда мою фамилию – сперва по-русски, затем, без малейших раздумий, – латинскими буквами. Закрыл обложку, подумал немного.
– Я расскажу вам, Никоняев, ситуацию полностью, – сказал он. – Но и вы должны быть более откровенны. Скажите, в этом парке проводилась реконструкция?
– А как же! – ответил я. – Пару лет назад. Разрыли тут все. Как будто тысячи кротов. Везде ямы, котлованы. Зачем-то заменяли решеточки, ограждающие газончики. Решеточки видите? Так вот. Их повытаскивали, а потом обратно воткнули. Спрашивается – зачем? В общем, почти год негде было отдохнуть…
Да уж. Реконструкция Александровского парка – просто кровавая страница в моей биографии. Нигде мне не бывает так хорошо и привольно, как здесь. А тут его закрыли, нагнали бульдозеров, везде чудовищная грязь… И для чего, спрашивается?
– Кто руководил работами? – настойчиво спросил Прингл.
Я пожал плечами.
– Какой-то подрядчик…
На щите – видимо, для утешения пропойц, оставшихся без приюта, – действительно было важными буквами выведено: «Реконструкция Александровского парка. Руководство работ: подрядчик такой-то, строительная компания СПБСПЕЦСМУ» – или еще что-то в том же роде. Как будто я запоминаю такие штуки.
Я ему так и сказал:
– Буду я запоминать…
– Зря. – Англичанин вздохнул. – Полагаю, одним из инициаторов реконструкции стал человек откуда-то из членов власти, которому известна тайна клада.
– Говорю тебе, садовая голова, про этот клад знает любая бабка, умеющая читать! Одно время только про это и печатали, потом надоело, стали про что-то другое печатать…
– Важна конкретика, – отрезал англичанин.
И снова раскрыл свою записную книгу. Оттуда извлек листок. Очень мятый листок в клеточку, вырванный из школьной тетради. Я сразу обратил внимание на то, что сейчас таких тетрадей не бывает. Во-первых, у листка были аккуратно срезаны уголки: не прямые, а закругленные. Во-вторых, цвет, которым расчерчены клетки. Не синий, а ярко-фиолетовый. Бумага – желтоватая, «слоновая кость». Ну и старая – просто видно. Жеваная. Лежала где-нибудь в конверте лет пятьдесят, не меньше.
На этом листке была криво нарисована какая-то схема. Англичанин разложил ее на колене, разгладил ладонью и показал мне.
– Это точная схема местоположения клада, – сообщил он, явно наслаждаясь торжеством.
Я наклонился, стал рассматривать.
– Вам внятна схема, Никоняев? – вопросил он.
– Отнюдь, – сказал я в тон.
В схеме действительно трудно было разобраться. Кривая линия, похожая на мятую дверную ручку, несколько небрежных прямоугольников, сбоку почему-то изображение кошки.
– Я анализировал, – объявил Прингл. – Сверял с картами Санкт-Петербурга.
– Кто это нарисовал? – перебил я.
– Отец моего садовника, – сказал Прингл. – Это бесценный документ. Он создан по памяти. Итак. Я начал анализ с изображения кошки. И пришел к выводу, что это…
Я тоже пришел к этому выводу, едва Прингл заговорил.
– Зоопарк, – сказал я.
Он поднял брови, показывая, что удивлен моей догадливостью. Хотя, конечно, сам подсказал мне решение. Поощрить решил. Ладно.
– Несомненно, это – зоопарк. Следовательно, мы имеем дело с Александровским парком, поскольку зоопарк располагается именно здесь, – сказал Прингл.
Он немного по-другому выражался, с ошибками, но я всех его ошибок не помню и потому не буду на них заострять внимание. Было много другого, куда более интересного, нежели неумение англичанина изъясняться по-русски с абсолютной грамотностью.
В общем, он рассуждал, а я терпеливо слушал.
– Эта кривая линия обозначает протоку, – сказал Прингл.
– Странно, – заметил я. – Мне кажется, при царизме этой протоки не было. Она появилась после очередной реконструкции.
Может, да, а может – и нет. Сейчас ни за что поручиться нельзя. Но возле Кронверки действительно есть небольшая протока. Она проходит по задам бывшего Народного дома, ныне Мюзик-холла, упирается в зоопарк, и там, возле решетки, ее перегораживающей, можно видеть заплывших прогуляться пеликанов, лебедей и разных уток диковинной породы.
У местных обитателей эта уединенная протока носит наименование «Темза». Места там действительно какие-то английские. Гайд-парк какой-то. Темза занимает совсем маленькую часть парка, и газончики там небольшие, деревьев растет – раз-два и обчелся, но все-таки там просторно.
Это потому, что там не все в порядке с пространством и временем. У нас есть такие участки – в городе их, должно быть, много, но мне ближе всех именно Темза. Там все растягивается. Проходит всего пять минут, а кажется, будто просидел полчаса. Бродишь, вроде бы, по пятачку размером с носовой платок, а прогулка получается полноценная, даже ноги устают. Такое это место.
Там много собак. Они тоже понимают, что здесь не все в порядке, носятся взад-вперед, нюхают, пытаются охотиться в зарослях гигантского лопуха – лопухи там, кстати, созревают просто ядерные. Утки важно плавают по Темзе. Пеликанам туда не пробраться, но уток – полно. У берега, наполовину скрытый длинной плакучей ивой, притулился маленький катер для желающих покататься по Неве. У катера тоже такой вид, будто он приплыл сюда из фильмов про Шерлока Холмса. Он полностью отражается в воде – как валет на листе игральной карты.
Вообще – удивительно там. И ужасно спокойно. Блики, время от времени скачущие по воде, придают дополнительной тишины, а стрекозы летают бесшумно и выглядят на удивление откормленными.
– Где-то там закопано сокровище Матильды, – уверенно сказал Прингл и показал на берег Темзы. – Отец моего садовника сам участвовал в похоронах.
Я вздрогнул.
– В чем?
– В похоронах, – невозмутимым тоном повторил Прингл. – Когда нечто закапывают в землю.
– А, – сказал я. – Так бы и сказали…
– Сокровища зарыты возле Народного дома, – сказал Прингл. – Вычисления показали, что такое возможно.
– Ну, – сказал я, – что ж. Будем копать?
Прингл наклонился, поднял с мостовой саквояжик, обитый чем-то вроде крокодиловой кожи, раскрыл его и вытащил оттуда новенькую саперную лопатку. Ее он отложил в сторону, на скамью. Затем явился на свет приборчик в черном пластмассовом футляре. Внутри приборчика жила стрелка. Прингл покрутил приделанное сбоку черное колесико и освободил стрелку, она сразу принялась дрожать и подпрыгивать, точно рвалась на волю.
Следующим предметом, который извлек Прингл, был очень старый спиртовый компас, немного ржавый. Далее – циркуль, подробный план Александровского парка, несколько линеек с разными делениями – дюймами – отдельно, миллиметрами – отдельно. Все это хозяйство он разложил у себя на коленях и принялся быстро что-то измерять.
– Видите? – то и дело обращался он ко мне. – Вам ясно?
Драгоценная схема на листочке в клеточку подрагивала рядом, прижатая уголком прибора в черном ящичке.
Я наблюдал не столько за результатами вычислений, сколько за самим Принглом. Он весь светился от радости. Ему нравилось заниматься распутыванием загадки. Он наслаждался, демонстрируя мне результаты своих выкладок. Я чувствовал себя ученым секретарем английского географического общества, куда вхожи одни только чудаковатые эсквайры, имеющие у себя в имении русских садовников.
– Я исходил из того, что порпорции, указанные на схеме, будут с большой степенью вероятности соблюдены идентично тем, которые имеются в реальности, на почве, следовательно, путем ряда измерений можно вычислить конкретное место на аутентичном плане Александровского парка…
Что-то в таком роде.
Затем он взял прибор и благоговейно уставился на стрелочку.
– Это индикатор близости металла, – сказал Прингл. – Велика вероятность того, что ящик, содержащий внутри себя сокровища Матильды, обладает железными деталями. Таким образом, мы установим…
Далее он перешел на английский. Я слушал и слушал, просто как музыку. Тот английский, который я изучал при помощи моих фильмов, звучал совершенно по-другому. А мой Прингл каждое слово, прежде чем выговорить, обсасывал во рту, точно карамельку и только после этого аккуратненько отправлял его в эфир. Как будто находился в постоянном размышлении о том, что всякое произнесенное слово будет потом бесконечно плыть в бескрайних просторах космоса, не исчезая, не расточаясь – плыть и плыть, покуда не доплывет до других планет. И, зная об этом, разумеется, просто обязан был – как честный человек – позаботиться о том, чтобы это слово при встрече с иными мирами обладало благопристойной внешней оболочкой.
В общем, я так понял, он намерен при помощи всех своих приборчиков откопать матильдины бриллианты и приглашает меня принять участие.
