Сергей Кузнецов - Живые и взрослые
Хотя чего уж страшного — всего-навсего мыши.
А на рассвете — началось… те, кто уцелели, обсуждали потом: мыши бава-прорыв чуют, вот и убегают.
Считай, верная примета. Может, Нике рассказать? Вдруг пригодится?
Впрочем, не дай бог. И так девочке досталось. Родители ушли, совсем одна осталась. И в спортшколе, оказывается, дети ее травили — как я только не поняла сразу? Сейчас вроде наладилось — друзья какие-то появились, даже мальчики вроде.
Ника-то уже скоро совсем большая будет. Если не уйду быстро — может, и правнуков дождусь.
А уходить — не хочется. Егоров рассказывал, что после ухода не сразу по ту сторону попадаешь: сначала бродишь в каких-то промежуточных мирах. В старые времена живые тебе помогали дорогу найти: то ли шаманов посылали, то ли молитвы читали, то ли еще чего. Опять же — все заранее понимали, что там будет, после ухода. Мертвые приходили, рассказывали, объясняли. А сейчас — уйдешь и сама не знаешь, куда попадешь. Как ночью в тумане бродить, даже страшнее.
Иногда Светлане Васильевне снится: горит спелая рожь, полыхает во мгле, а она с девчонками пробирается этим горящим полем, словно ищет брод. Все они — молодые, яростные, злые. Готовы сражаться, пока хватит сил, до последней капли крови, до последнего патрона.
Они готовы уйти этой же ночью.
Они не знают: впереди — целая жизнь.
Светлана Васильевна думает: может, в самом деле лучше было уйти тогда, в пылу битвы, в азарте схватки, там, где кровь и грязь, где душный сладкий запах мертвой разлагающейся плоти? Уйти — и не знать, что дома никого не осталось, только племянница Маша, совсем маленькая, военная сирота? Уйти — и не знать, что Маша уйдет раньше нее, что она снова останется с девочкой-сиротой на руках? Может, так в самом деле — лучше?
Так она думает — но потом успокаивается, лежит в ночной тишине, закрыв глаза. Лежит и повторяет про себя: все будет хорошо, все будет хорошо. Только бы войны не было, лишь бы не было войны.
Вжик-вжик, говорит нож, вжик-вжик. Надо все-таки научить девочку с ножом управляться, думает Светлана Васильевна. Не дай бог, конечно, но вдруг пригодится?
8
— Вы не понимаете, — говорит Майк, — вы совсем ничего не понимаете!
Руки его трясутся, по лицу течет пот, светлые волосы слиплись, голубые глаза широко распахнуты.
Никогда еще — даже месяц назад, при первой встрече — Марина не видела его таким напуганным.
Что месяц! Еще два дня назад Майк был уверен в себе, весел, остроумен. Он взялся прочитать диск Гошиной мамы, если понадобится — распечатать на бумаге, и даже обещал принести специальный движок, посредством которого можно связываться с любым человеком в любой области этого мира и Заграничья.
— Структура связи похожа на ячейки сот, — объяснял Майк, — чем больше людей будут образовывать отдельную соту, чем более надежной будет связь. Надо только знать ник-код человека, ну, что-то вроде адреса — и тогда можно связаться с ним, где бы он ни был.
— Даже в промежуточных мирах? — спросил Гоша.
— Да, даже в промежуточных мирах, — кивнул Майк, — но у твоей мамы ведь нету своего ник-кода, а если есть — мы его не знаем. Но зато мы можем связываться друг с другом, обмениваться письмами даже не приходя сюда.
Марине тогда очень понравилась эта идея — и она с нетерпением ждала, когда Майк принесет на пробу чудесный движок. В последнее время она вообще полюбила заколоченный дом — и было уже странно вспоминать, что когда-то он пугал ее, казался заколдованным, мертвым, пристально смотрящим сквозь окна-глазницы. Может, за эту зиму они обжили старое здание, наполнили его своей жизнью, которой дом не знал уже много лет, — а может, Марине просто было неприятно возвращаться домой, неприятно видеть не только отца, но и маму — как будто тот ночной разговор связал их с отцом какой-то грязной тайной, каким-то неслучившимся предательством, таким мерзким, что об этом разговоре невозможно было сказать никому, даже маме. Тем более — маме.
Вот и выходило, что заколоченный дом теперь — Маринина штаб-квартира, самое родное и любимое место в городе, единственное место, где Марина может чувствовать себя в безопасности.
И вот теперь здесь сидит Майк и, зябко обхватив плечи руками, раскачивается взад-вперед, монотонно повторяя:
— Вы не понимаете, вы совсем не понимаете!
Четверо ребят растерянно смотрят на него. Пять минут назад они вызвали Майка — но едва он появился, как тут же начал, путая живые и мертвые слова, умолять отпустить его назад. Несколько раз он пытался спрыгнуть в дыру, и каждый раз девочки удерживали его, пока Гоша не применил бойцовый захват и не отволок Майка подальше от выхода в Заграничье.
Вот тогда-то Майк сел на стул и начал, раскачиваясь, повторять:
— Вы не понимаете, вы совсем не понимаете!
Ребята стоят в растерянности. «Что же случилось? — думает Марина. — Что его так напугало? И если это что-то — в том мире, то почему он так рвется туда?»
Марина подходит к Майку и обнимает его за плечи, как папа когда-то обнимал ее, чтобы успокоить. Обнимал когда-то очень давно, когда он еще не работал ночами, не давал непрошеных советов, а только рассказывал на ночь сказки про дружбу, которую нельзя предать.
Запах Майка — терпкий, чуть затхлый, немного резкий. Это запах страха, а может быть — запах смерти. Марина не знает — она обнимает Майка за плечи и говорит:
— Успокойся, успокойся. Скажи мне, что случилось?
Марина гладит его по мокрым волосам и думает, что, наверное, со стороны это должно быть похоже на любовную сцену в кино. Эта мысль почему-то приятна Марине, и она еще раз повторяет:
— Ну, не волнуйся. Скажи мне, что случилось?
Майк поднимает огромные голубые глаза, в которых застыли слезы, еще раз всхлипывает, сглатывает и с трудом начинает говорить — сбивчиво, судорожно, то и дело путая живые и мертвые слова.
— Отстой, полный отстой. Я вляпался, да? Это так называется? Вы дали мне флоппи, а я облажался. У фатера в кабинете старый писюк, я и полез туда. Только вставил — упс, автономный режим, только копи-бар по экрану. Я пытаюсь вынуть — ни фига, заблокировано. Я — в полном дауне, чего делать — не знаю, и тут — дверь нараспашку, превед, медвед, отец пришел.
Марина слушает Майка, гладит его по голове, обнимает за плечи — и вдруг сквозь все эти всхлипы, бессвязное бормотание, сбивчивые слова проступает картинка, словно на экране старого телевизора, когда медленно разогревается кинескоп. Марина видит небольшую комнату, множество незнакомых предметов, какие-то из них, очевидно, компутеры, но совсем другие, не похожие на те, что у них в школе. Около стола — Майк, такой же перепуганный, но безмолвный. Посреди комнаты — высокий человек, Марина не может разглядеть его лица.
— Флоппи-диск копируем? — спрашивает мужчина. — Откуда антик?
Он подходит к компутеру и легко вынимает диск из щели, подносит к лицу, втягивает ноздрями воздух.
— Мне кажется, мой мальчик стал частенько наведываться за Границу, не так ли? Наверное, у него там завелись друзья, может быть, даже подружки, верно?
Майк молчит, и тогда мужчина подходит к нему и двумя пальцами берет за подбородок. Лицо совсем близко: Майк мог бы почувствовать его дыхание, если бы не замер, не в силах даже вдохнуть.
— Мне кажется, тебе лучше ответить самому, — говорит мужчина, — мне бы не хотелось поступать с тобой так, как я поступаю с людьми, которые не отвечают на вопросы.
Майк начинает тихо поскуливать, обвисая в руках отца. Брезгливым жестом мужчина роняет мальчика в кресло.
— Я помогу тебе, — говорит он, — я буду задавать очень простые вопросы, можешь только кивать. Итак, ты меня понял?
Майк неподвижен, и тут мужчина кричит, громко и страшно:
— Ты меня понял? — И Майк медленно кивает.
— Вот и хорошо, — говорит мужчина, а потом один за другим задает вопросы, и каждый раз Майк слабо дергает головой:
— Ты встречаешься с живыми? Это дети? Где это происходит? В городе? В заброшенном доме? Сколько их — четверо? Двое на двое? Прекрасно, просто чудесно, — и тут мужчина улыбается, и от этой улыбки Марину пробивает холодный пот. Она вцепляется в плечи Майка и дрогнувшим голосом говорит «не волнуйся, не волнуйся», словно несколько минут назад, но на этот раз, кажется, говорит себе самой.
— Я не должен сюда больше приходить, — всхлипывает Майк, — вы драйвовые чуваки, и мне клево с вами, но если он сказал «прекрасно, просто чудесно», то мне лучше больше никогда вас не видеть. Я не знаю, может, он даже сейчас у меня на хвосте. Может, он через минуту будет здесь.
— Не дрейфь, — говорит Гоша, — мы-то твоего отца не боимся: как придет — так и уйдет. В конце концов, здесь мы на своей территории.
