Крестики и нолики - Мэлори Блэкмен
Я встряхнул головой:
– Что ты несешь?!
– Эта Сеффи Хэдли считает, будто, если у нее папаша в правительстве, ей можно разыгрывать Леди Благородство и сидеть с нами. А сама небось пошла руку с мылом мыть, раз я ее пожала! – Шанайя фыркнула.
– Г-где она сейчас?
– Послали за ее мамой, но никто не знает, где она, поэтому за ней приехал шофер. Мамаша-то небось на маникюре…
Дослушивать я не стал. И зашагал прочь, не успела Шанайя закончить фразу.
– Эй, Каллум! Подожди меня. Пошли съедим по мороженому у…
Я бросился бежать – и вот уже ноги у меня мелькали так быстро, что я едва касался земли. Я бежал и бежал и не останавливался до самого дома Хэдли. Надавил на кнопку звонка и держал на ней палец добрых пятнадцать-двадцать секунд, пока кто-то не подоспел открыть дверь.
– Да? – Это была Сара Пайк, секретарша миссис Хэдли, и она смотрела на меня сердито и недоверчиво.
– Я хочу повидать Сеффи. Пустите, пожалуйста.
– К сожалению, врач запретил ее беспокоить. – Сара попыталась захлопнуть дверь у меня перед носом. Я сунул ногу в щель.
– Я хочу повидать Сеффи. Как она?
– Она вся в синяках и сильно расстроена. Врач рекомендует ей всю неделю побыть дома.
– Что случилось? Почему… – Договорить мне не дали.
– Сара, кто это? – При звуке голоса миссис Хэдли Сара захлопнула дверь до того поспешно, что едва не сломала мне ногу. Я толкнул дверь обратно, и Саре пришлось отскочить, чтобы не получить по голове. Миссис Хэдли при виде меня замерла на лестнице. Она сразу меня узнала.
– Ты сын Макгрегоров, верно?
– Да, миссис Хэдли.
Ей не надо было спрашивать. Она и без того знала, кто я.
– Чем могу помочь? – От ее голоса все кругом подернулось инеем.
– Я только что узнал о случившемся. Мне бы хотелось повидать Сеффи, если можно.
– Тебе не кажется, что ты и так уже достаточно натворил? – Я оторопел, и миссис Хэдли продолжила: – Я полагаю, мою дочь избили за то, что она вчера села за твой стол. Можешь собой гордиться.
Я только замотал головой. Слова не шли. Надо хоть что-то сказать – но что?!
– И, насколько я понимаю, ты отвернулся от нее и прогнал, – сообщила миссис Хэдли. – Это так?
Миссис Хэдли ничего не поняла. Никто ничего не понял. Даже Сеффи.
– Может быть, мне следовало и дальше приглашать ее за наш стол? Я же знал, что будет. Поэтому и не хотел, чтобы она сидела с нами. Других причин нет.
– Это ты так говоришь. – Миссис Хэдли отвернулась и двинулась вверх по лестнице.
– Если бы я принял ее за нашим столом с распростертыми объятиями, вы бы первая осудили и ее, и меня! – крикнул я ей вслед.
– Сара, проводите этого… юношу. И проследите, чтобы его нога больше не ступала на порог моего дома.
Миссис Хэдли отдавала распоряжения, даже не оборачиваясь. Просто поднималась по лестнице – безмятежно и аристократично.
– Пожалуйста, позвольте мне увидеться с Сеффи! – взмолился я.
– Вам пора уходить, – извиняющимся тоном сказала мне Сара.
– Прошу вас…
– Извините. – Сара мягко, но настойчиво оттолкнула мою ногу носком туфли и захлопнула дверь.
Я устало провел ладонью по лицу, покрытому испариной. Никто ничего не понимает. Никто.
Особенно я.
Глава 17
× Сеффи
По ящику абсолютно ничего не показывали. Тоже мне, выбор! Идиотские мультики, тупая викторина, новости или фильм про войну. Я со вздохом включила новости. Уставилась в экран невидящим взглядом. Ведущий заканчивал рассказывать о банкире, попавшем в тюрьму за мошенничество, потом стал рассказывать про троих грабителей-нулей, которые разбили витрину роскошного ювелирного магазина и скрылись с драгоценными камнями, украшениями и часами почти на миллион. Почему, если преступления совершают нули, всегда подчеркивают, что это были именно нули? Банкир был Крест. Об этом ведущий ни словом не обмолвился.
– Кто это сделал?
Я повернулась и увидела свою сестру Минни.
– Кто, Сеффи? – повторила она. – Кто тебя избил? Кто бы это ни был, я убью его.
Я помотала головой, выключила телевизор и перевернулась набок спиной к ней. «Уйди, Минни», – подумала я.
Приятно, что она так возмущается, хотя и неожиданно, мягко говоря. Но сейчас мне хотелось одного – чтобы меня оставили в покое. У меня болело все, кроме, пожалуй, трех ресниц на каждом глазу. Все остальное горело огнем. И мне меньше всего на свете хотелось что-то говорить разбитыми
