Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)
В памяти наконец всплыло: на Каштанном бульваре, где теперь даже кабацкие девки судачат о тайной подоплёке похода на Петерберг, проживает кто-то из списка адресатов. Вроде бы популярный лектор, читающий словесность прямо в столичном Университете. Или владелец двух доходных домов и одного публичного, важная шишка кассахской потаённой общины, но такому человеку баламутить бульвары невыгодно, у них в потаённых общинах иные методы. Или престарелый нотариус, у которого оба сына умудрились погибнуть в нашей практически бескровной битве. Впрочем, по силам ли нотариусу взбаламутить целый бульвар?
Значит, скорее лектор.
— Красавица, а чего им надо-то? Ты обмолвилась, дурное замышляют.
— Вот так сплетница я! — хватилась вдруг девка. — Голову тебе морочу-морочу — нет бы спросить, нести ль ещё пива или…
— Уже заморочила, не отвертишься, — заулыбался Мальвин. — Меня ж любопытство сгрызёт!
— Ай, леший с тобой! — Девка опять обернулась на дородного кабатчика и перешла на шёпот: — Я тут вчера… то есть не я, мне Алёшка наболтала, что они — ты подумай! — вот прямо убивать какого-то мерзавца из Патриархата навострились… Во-он за тем столом сидели, в уголочке самом, и шушукались. Патриархат-то разбегается по домам, ты слышал? Кто не из Столицы родом, тот пожитки складывает и поминай как звали. Это, значит, оттого что европейские их жмут…
Мальвин для порядка округлил глаза, но про себя озадачился. С одной стороны, согревает душу, что Столица очнулась и по стопам Петерберга пошла. С другой — ну кто ж так ходит, что аж кабацкие девки судачат! Балаболы и бездари, бездари и балаболы. Сколько ни ругай того же Твирина, а он перед расстрелом Городского совета по углам не шушукался.
Со стороны же третьей, Мальвин не знал, как ему быть с трусливой мыслишкой: кто-то незнакомый, кто-то, кого за шкирку в случае чего не оттащишь, возомнил себя достойным поднимать руку на членов Четвёртого Патриархата. И пусть скорее всего это балаболы и бездари, ни на что в действительности не годящиеся, а назойливое постукивание в висках так запросто не прогонишь.
Казалось бы, всё правильно. Казалось бы, на том и стояли расчёты хэра Ройша, что по всему отечеству непременно найдутся люди, которые возомнят себя достойными и так довершат начатое. Казалось бы, радоваться надо, да только противилось что-то внутри. Как это — сами, без нашего ведома?
Зачем же ты так велико, отечество, что даже укротителям Петерберга с тобой не совладать?
— Добрынька, а Добрынька! — гаркнул вдруг дородный кабатчик. — Совсем, паршивка, разленилась! А ну-ка иди сюда!
Девка охнула и принялась торопливо заставлять поднос пустыми плошками с соседнего стола. Мальвин еле подавил порыв показать ей, как это делается с толком.
— И что, тут у вас эти недовольные и собираются? — спросил он, силясь изобразить правдоподобного лопуха, жадного до сплетен.
— Когда у нас, а когда в саду Терентьевском в конце бульвара, — пробормотала девка и пристыженно побежала к кабатчику. А Мальвин остался в растрёпанных чувствах: в Терентьевском саду-то и была назначена у него последняя сегодняшняя встреча, часа которой он дожидался.
Назначать встречи было непросто, как непросто было в принципе заниматься серьёзными делами под чужой личиной. Подлинный талант к тому имелся у Золотца, но Мальвин дал себе зарок освоить все главные приёмы авантюрной науки — раз уж согласился отправиться в Столицу, не стоит подводить спутников, тем более что одним Золотцем все дыры не залатаешь. Тот и так ужом извернулся, чтобы и самому в Патриаршие палаты возвратиться после пары месяцев отсутствия, и за устройство Мальвина со Скопцовым похлопотать — всё ж таки туда в лакеи с улицы не берут. Хэр Ройш заниматься мог лишь тем, для чего не нужно покидать каморку за курантами, слишком уж они опасались, что фамильные черты его выдадут. Сочиняли, как быть, если кто-нибудь из членов Четвёртого Патриархата всё-таки увидит его неким немыслимым образом.
Всё утро Мальвин воровал переписку среднего (и единственного оставшегося в живых) графа Асматова, потом вынужден был отвлечься и с невозмутимым лакейским лицом помогать горничным с последствиями попойки в кабинете барона Улина, у которого от европейских новостей с таким размахом сдавали нервы, что все горничные этажа гадали, сегодня или завтра со скандалом отбудет в родной Куй его анекдотический протеже. Когда же куранты отзвенели полдень, пришлось препоручить асматовскую переписку Золотцу.
Сначала Мальвин догнал омнибус в сторону господина Ледьера, сокрушаясь, что лакеям не полагается кататься на авто, тем более петербержского производства. Крепко поселившийся в воспоминаниях путь до Столицы столь воодушевлял отчасти и потому, что больше половины его они преодолели на «Метели». Золотой человек господин Ледьер как всегда исправно обходил все почтовые отделения, куда на его имя присылали весточки для них четверых. Сегодняшнюю порцию весточек Мальвин в целом оценил как удовлетворительную, только споткнулся о письмо Вишеньки Ипчиковой, ныне гостившей у двоюродной бабки в Старожлебинске. Она в несносно витиеватых выражениях намекала, что виделась с кем-то из проезжавших недавно через Петерберг благородных иностранцев и желала знать, действительно ли «упоительный Н. слёг с язвой, уступив своё место в наших сердцах этому бесстыжему Г.». Мальвин моргал над издевательской строчкой с минуту, покуда господин Ледьер, вздохнув, не предложил всё же связаться с Петербергом, на что они четверо наложили строжайший запрет.
Если вдруг Вишенька Ипчикова не ошибается, многие прежние договорённости так и так под вопросом. Мальвин запоздало призвал толпу шельм на голову хэра Ройша: вот же упёрся со своим градоуправцем! Нельзя, ну нельзя ведь вручать всю ответственность одному конкретному человеку! Недаром они сами в Столицу сорвались вчетвером, не считая людей из Второй Охраны. Стрясись, упаси леший, с кем-то из них нечто дурное, ситуация всё равно не останется без ясной головы, способной принимать решения. Да, в Петерберге сейчас Приблев, господин Туралеев и его невероятно рассудительная супруга, но градоуправец-то — согласно проклятущей должностной инструкции! — всего один!
Впрочем, Мальвин отчего-то был уверен, что когда под вечер он поднимется в каморку за курантами, катастрофа перестанет видеться таковой. Хэр Ройш, скрючившись в гамаке, лениво пояснит, где именно он подложил соломки на случай смены градоуправца, Скопцов будет жаться и мяться, но продемонстрирует, в чём преимущество этой смены в нынешних обстоятельствах, а Золотце, убегая к горничным, озвучит по данному поводу какую-нибудь столь романную затею, что у Мальвина сведёт зубы, но после двухчасового доведения до ума она-то и станет планом действий. Быть может, экстравагантным и требующим неожиданных ресурсов, но вполне убедительным планом.
А потому Мальвин спрятал поглубже свои трепетания, возбуждённые письмом Вишеньки Ипчиковой, и отправился от господина Ледьера на следующую встречу — договариваться о дне, когда некоторые важные и хрупкие грузы будут доставлены к продуктовым хранилищам при обширной кухне Патриарших палат.
И всё-таки учреждение Второй Охраны было поистине гениальным ходом. Петерберг тогда ощутил нехватку солдат, и наиболее простой способ её устранить заключался в том, чтобы всего лишь взять и добрать новых людей. Но убеждённость Твирина в особом статусе солдат этому препятствовала, так что остальным членам Временного Расстрельного Комитета пришлось изыскивать способы посложнее. Мальвин и предположить не мог, какие горизонты откроет чуть позже само наличие Второй Охраны.
Конечно, не все, кто в неё вступил, заслуживали доверия и обладали полезными навыками, но самых непутёвых удалось отсеять довольно скоро. Те же, кого решено было позвать в Столицу, неизменно радовали Мальвина готовностью взяться за любое поручение. И держало их вовсе не жалование, недавно назначенное куда выше солдатского, но вкус власти без примеси казарменного пайка. Они хотели носить револьверы и не отчитываться ежедневно о расходе патронов; хотели действовать и понимать, что происходит, а не стоять навытяжку перед старшими чинами; хотели рисковать и получать за это не награды, но возможность влиять на то, чему отдают свои силы. Среди них имелись как бывшие головорезы из Порта, так и задушенные Конторским районом приличные сыновья приличных отцов, но они парадоксальным образом понимали друг друга благодаря общности устремлений: всё, что они делали, делали они не потому, что были должны, но потому что могли. И потому что нашли наконец не игрушечное и фальшивое, а настоящее применение своим силам.
Их незаметное присутствие на странно широких — каждая вторая точно Большой Скопнический! — столичных улицах было явлением столь же вызывающим по своей сути, как незаметное присутствие Мальвина, Золотца, Скопцова и хэра Ройша в Патриарших палатах.
