Виталий Вавикин - Третий источник

Зоя замялась.

– Я не знаю, где он находится, – выдавила она из себя. – Мы идем за Стефаном, а он, я надеюсь, идет в город.

Она посмотрела на Солидо. Молча. Но он понял ее. Достал модуль управления голограммой и вызвал образы, рожденные глазами Стефана.

– Я не вижу ни Хейзел, ни ребенка, – сказал Камеда.

– Но это не значит, что их там нет, – Бити решительно поднялся на ноги. – К тому же это лучше, чем бессмысленно бродить по лесу. Хоть какая-то надежда.

Толстяк открыл дверь, и губы его растянулись в добродушной травоядной улыбке.

– Лукас Гувер? – спросил его по обыкновению мрачный Ханк.

Толстяк кивнул и спросил, чем обязан. Ханк промолчал, повернулся боком и протиснулся в проход между дверным косяком и пузом толстяка. Женщина в кровати сонно потянулась. Одеяло сползло, обнажив смуглую грудь с изжеванными сосками. Женщина протерла глаза и наградила Ханка вопросительным взглядом. Черные волосы рассыпались по плечам. Одеяло сползло ниже. В глубоком пупке блеснула серьга. Женщина протянула к Ханку худые руки и расплылась в довольной улыбке, благодаря толстяка за подарок.

– Инесс Гувер? – спросил Ханк.

– Ну конечно, – она скинула одеяло на пол и призывно раздвинула ноги.

Ханк представился. Безразлично, обыденно.

– Черт! – Инесс глянула на мужа разгневанными глазами и, встав с кровати, начала одеваться. Толстяк кашлянул. – Ну, что еще?! – всплеснула руками Инесс.

Ее полная грудь вздрогнула. Натянутые до колен трусы снова упали на пол.

– Могла бы хоть повернуться к нам спиной, – толстяк дружелюбно улыбнулся.

– Зачем? – Инесс раздраженно фыркнула. – Ты же сам сказал, что мы здесь для того, чтобы избавиться от стереотипов.

Толстяк промолчал. Она снова фыркнула, повернулась к нему спиной, согнула колени и наклонилась, чтобы поднять с пола трусы.

– Так лучше?!

– Да, – буркнул толстяк и как-то то ли заискивая, то ли с гордостью посмотрел на Ханка. – Ох уж эти женщины!

В дверь постучали.

– Это еще кто?! – скривилась Инесс, запахивая халат.

– Наверное, твой заказ.

– Скажи ему, что я уже не хочу, – она злобно посмотрела на Ханка. – Скажи, что кое-кто все испортил.

Она ушла в ванную. Щелкнула задвижка. Толстяк открыл входную дверь и, извинившись, отослал блондина восвояси. Вернулся в комнату, обходя Ханка, словно тот часть мебели.

– И это только начало дня! – буркнул толстяк, прикуривая сигарету.

Его водянистые глаза сосредоточились на разгоравшемся угле. Мир словно перестал существовать для него. Ненадолго. Затем толстяк вернулся.

– Так чем обязан? – спросил он, устало поднимая на Ханка глаза.

Ханк посмотрел на закрытую дверь в ванную. Толстяк проследил за его взглядом и безразлично пожал плечами.

– У нас нет секретов. По крайней мере, здесь.

– Хорошо, – Ханк достал фотографию светловолосой девушки и протянул Гуверу.

– Мириил, – расплылся в довольной улыбке толстяк.

– Вы были с ней вчера ночью в клубе?

– Какое-то время, – Гувер громко щелкнул языком. – Не знаю, что на меня нашло, – он искоса посмотрел на Ханка. – Жена, кажется, сказала, что это называется эксгибиционизм. Не знаю. Но это чувство… Так хотелось, чтобы они меня приласкали. При всех. Понимаете… – толстяк замялся. – Меня теперь вышлют с планеты за этот проступок?

– Проступок?

– Ну да. Это ведь они вам рассказали? Мириил и эта, как ее…

– Фибл.

– Да. Никак не мог запомнить ее имя, – он улыбнулся. – Люди все ходили и ходили…

– Она пропала, – оборвал его Ханк.

– Пропала? – Толстяк вздрогнул. – Фибл?

– Мириил.

– Блондинка, – Гувер жадно затянулся сигаретой. – Может быть, она еще на работе? Ну, в смысле…

– Нет.

– Тогда… – толстяк затравленно посмотрел на Ханка. – Думаете, это я с ней что-то сделал? – он нервно хохотнул. – Если здесь и есть моя вина, то только в том, что я снял штаны в публичном месте. Понимаете? Даже шлюхи – и те были одеты. Но обвинять меня в похищении… Простите, но это уж слишком!

– Никто не обвиняет вас. – Ханк снова посмотрел на закрытую дверь в ванную.

– Просто я последний, с кем ее видели?

– Именно.

– И что мне теперь делать? Доказывать, что я не виноват?

– Лучше попытайтесь вспомнить подробности. Сейчас все может оказаться важным.

– Подробности? – Гувер снова нервно хохотнул. – Да какие тут подробности! Сидел и сравнивал, кто из них двух лучше умеет это делать.

– А другие?

– Другие смотрели, – он прикрыл глаза. – Помню одного за барной стойкой. Кажется, он этот… Как там их называет жена? Ах да! Вуайерист. Я даже подмигнул ему. Не знаю зачем.

– А потом?

– Потом я сказал Мириил, что ее подруга мне нравится больше. – Толстяк открыл глаза и глуповато посмотрел на истлевшую сигарету. – Думаю, нужно было взять обеих.

– А ваша жена?

– Жена? Вы думаете… Нет! – затряс головой толстяк. – Она даже таракана убить не может, а вы ее в убийстве обвиняете.

– Не обвиняю.

– Знаете, что я вам скажу, – Гувер понизил голос. – Она не изменяла мне ни разу. Только здесь. И то после того, как мы поняли, что нужно что-то менять, иначе брак лопнет, как мыльный пузырь, – еще один нервный смешок. – Она ведь у меня семейный психолог. Слушает. Советует. Вправляет, как говорится, мозги, – он глуповато шмыгнул носом. – Вот и нам решила вправить.

Сознание вернулось как-то внезапно.

«Ну и сон!» – подумала Хейзел. Повернулась на бок и попыталась отыскать Квинта. Вспомнила о Бити. Но Бити нигде не было. Вообще ничего не было. Лишь мох под ноющим телом да кроны старых деревьев, скрывающие небо. Хейзел подняла голову и огляделась. Никого. Она одна. Хейзел встала на колени и, держась рукой за кору дерева, поднялась на ноги. «И что теперь?» Хейзел сделала осторожный шаг. Сухая ветка под ногой хрустнула. Хейзел затаилась. Ничего. Еще один шаг. Еще. Она снова огляделась. Вспомнила лицо похитившего ее великана и побежала.

Страх придал сил. Ветви хлестали по телу, оставляя красные полосы и срывая одежду. В легких разгорался пожар. В ушах стучало. Черные пятна застилали глаза. Но Хейзел не останавливалась. Она бежала до тех пор, пока сознание не покинуло ее. Ноги подогнулись. Рвотные массы наполнили рот. Забвение показалось желанным. Оно прогнало боль и тошноту, забрало страх и отчаяние. Осталось лишь беспокойство. Давнее. Укоренившееся. Кривые улицы, поросшие плющом, вели Хейзел в прошлое…

Бездомные люди-свечки вспыхивают, разрезая ночь всполохами света. Разрывают тишину криками. Они кричат устами Хейзел. Они олицетворяют всю ее боль, все отчаяние и безысходность. Почему Дарман всегда берет ее у окна? Не на кровати, не в ванной. А именно у окна. Позволяя упираться руками в подоконник и смотреть, как далеко внизу ходят счастливые, замороченные своими проблемами люди. Иногда Хейзел оборачивается. По лицу Дармана стекают капельки пота. Руки сжимают юные бедра. Глаза устремлены в небо. «Он что, молится?» – думает Хейзел, стискивая зубы. Но боль отступает. Всегда. Словно бросает ей вызов – ты никогда не заплачешь, никогда не закричишь. И небо. Такое голубое. Такое чистое. Почему Дарман занимается этим лишь в ясные дни? Ему что, так лучше видно своего бога? Хейзел до слез вглядывается в бесконечную голубую даль. Но там ничего нет. Ни бога, ни надежды, ни веры. Нет. Она ненавидит ясные дни. Лучше уж дождь. Лучше уж туман и непроглядная бесконечная ночь. Там нет Дармана. Нет горящих бездомных. Она слушает их крик только в ясные дни. В те самые дни, когда Дарман ищет своего бога в проклятом безоблачном небе. И этот его подарок! Библия. Новенькая, в глянцевой обложке. Которую он заставляет читать каждый раз, когда пользует молодую послушницу. Стоя на коленях. Изображая раскаяние. Признавая свою порочность и прося у бога прощения за совершенный грех.

Горящие мышцы обожгли сознание болью, возвращая в чувство. «Уже вечер», – устало подумала Хейзел. Она разлепила губы. Каждый вдох давался с трудом. Во рту пахло рвотой и кровью. «Ничего, – Хейзел заставила себя подняться. – Бывало и хуже». Колени задрожали и подогнулись. Но воля оказалась сильнее тела. Хейзел снова побежала. На этот раз не так быстро. Соизмеряя оставшиеся силы и необходимость двигаться. Как и тогда, очень-очень давно. На планете, о которой в памяти уже почти ничего не осталось. В жизни, в реальность которой уже почти не верилось.

Мир вздрогнул и изменился. Что-то незримое, но неизменно произошедшее. Словно волна, которую невозможно заметить. Гладиатор обернулся. Шейные позвонки заскрипели до отвращения громко.

– Ты видел? – спросил он художника.

– Не знаю. Скорее, почувствовал, – по лбу художника скатилась бирюзовая капля пота.

Ка-доби на его плече тяжело вздохнул.

– Такое чувство, что тьма вокруг стала гуще, – сказал гладиатор.