Хольм Ван Зайчик - Дело жадного варвара
В ранний час отчего дня напарники оказались в еще полусонной харчевне одни – если, конечно, не принимать во внимание вечно бродящего по астралу йога Алексея Гарудина и его неизменную, как всегда уже полупустую, кружку пива. Баг ткнул пальцем в сторону Гарудина и сказал Богдану:
– Это Алексей, йог.
Потом указал на Бага и сказал йогу:
– Это Богдан Оуянцев, минфа.
Йог чуть моргнул опущенными веками, и уровень пива в его кружке существенно понизился. Богдан уважительно поджал губы и с пониманием поглядел на Бага. Истинно свободный человек достоин всяческого почтения, говорили его глаза.
Подошел Ябан-ага и принял заказ, мимоходом пополнив кружку просветленного.
Через десять минут Баг лихо завтракал; видно было, что он ушел из дому, ни крошки не кинув в рот. Богдан, преданно и заботливо накормленный в четыре руки, лишь поклевал за компанию какой-то острый салат, да запил бокалом мангового сока.
– Знаешь, еч Богдан, – за обе щеки уплетая дымящиеся, раскаленные цзяоцзы, сказал Баг. – Ко мне вчера кот пришел…
– Какой кот? – не понял Богдан.
– Рыжий такой… С наглой мордой.
– И как он пришел?
– Элементарно, еч Богдан, элементарно. Ввалился в квартиру, залез на диван и уснул, будто всю жизнь там спал.
– Ну, так что с того? – На лице Богдана было написано недоумение.
– Да ничего, в общем-то. Просто сегодня утром я проснулся от того, что этот наглый котяра забрался мне на грудь и смотрел – неотрывно так, пока я глаза не открыл. Знаешь, это довольно забавно: просыпаешься и видишь щекастую рыжую морду с немигающими глазами… Это я все к тому, – Баг отправил очередную пельменину в рот, – что, когда я проснулся нос к носу с котом, мне пришла гениальная идея. Это было как озарение.
– И у меня появились некоторые соображения. Правда, без вмешательства братьев наших меньших. Просто я мысленно по десять раз все вчерашние беседы со свидетелями в уме прокрутил. Бумажки писать будем?
Баг усмехнулся. По лоснящейся от жира пельменей щеке пробежал глянцевитый блик.
Йог Алексей вдруг шумно вздохнул.
– Будем, – сказал Баг. – У меня действительно гениальная идея. Не хочу, чтобы ты, хитрый законник, имел возможность сделать вид, будто она и твоя тоже.
Вот и еще ритуал сложился, подумал Богдан, доставая из одного из бесчисленных карманов варяжской ветровки блокнот. Что, интересно, сказал бы Учитель наш Конфуций, увидев, как быстро и как невзначай зарождаются правильные, сообразные церемонии… Наверное, одобрил бы. Сообразное – оно сразу заметно, и в душу входит легко и приятно.
Идею надо было написать максимально доходчиво. Потому что ничем, кроме правильно подобранных слов, убедить собеседника в ее справедливости было невозможно. Бог весть, как там с идеей Бага, но свою идею Богдан и впрямь считал гениальной. У нее был единственный недостаток – ее ничем нельзя было подтвердить.
Поэтому Богдан писал долго и старательно, вдумчиво взвешивая не то что каждое слово – каждую запятую. Может быть, со времен первого в жизни государственного экзамена на общегуманитарную степень сюцая он так не мучился над текстом.
Впрочем, не меньше страданий терпел сейчас и его напарник. От усердия он даже кончик языка прикусил.
Через пять минут Богдан прочитал: «Этот благоухающий хмырь Ландсбергис ляпнул про то, что у всех свои способы пополнять финансы, будто знал, что Бибигуль получила перевод, и проговорился. То ли по злобе, то ли от зависти. То ли нарочно, то ли непроизвольно. Если человек не следил специально за другим человеком, откуда он мог это знать. А к тому же он покинул территорию ризницы в ноль пятьдесят три, то есть мог отключить сигнализацию».
А Баг прочел: «Во-первых, цзюйжэнь Берзин Ландсбергис в течение почти половины временного интервала между уходом Хаимской из хранилища в канцелярию и началом взлома находился на территории ризницы, а значит, вполне может быть тем человеком, который отключил сигнализацию. Во-вторых, то, что он абсолютно достоверно прошел через охранный пост и зарегистрировал уход до начала ограбления, обеспечило бы ему абсолютно надежное алиби на случай, если бы мы приняли версию грабежа со взломом. В-третьих – но это, по-моему, самое подозрительное – он, даже если бы не был замешан в преступлении и искренне подозревал Бибигуль Хаимскую, поступил вопиюще аморально, не сказав нам о своих подозрениях открыто и честно, в присутствии подозреваемой, а попытавшись мерзкими намеками набросить на нее тень. Более всего это похоже на сознательное стремление навести нас на ложный след».
Они даже не засмеялись. Не улыбнулись даже. Наоборот, подняли взгляды от записок друг на друга и долго, серьезно смотрели один другому в глаза.
«Его мне Господь послал», – думал Богдан.
«Это карма, – думал Баг. – Что тут сделаешь».
Никто из них ничего подобного вслух, разумеется, не сказал.
– Ты как кота-то назвал? – спросил Богдан.
– Никак пока.
– Назови судьей Ди.
– Это мысль.
Помолчали, а потом Баг сдержанно проговорил:
– Ландсбергиса надо немедленно брать в разработку.
– Не просто в разработку, еч Баг. За ним немедленно надо начинать плотно ходить. Если крест еще у него…
– Ты думаешь, он не только сигнал обрубил, но и крест снял, а все эти автогены и ломы – для картинки?
– Не исключаю. Можно уточнить у Хаимской, но не хочется ее беспокоить лишний раз… Убегая к телефону ненадолго, будучи на охраняемой территории – она наверняка ключи не прятала никуда, оставила но на виду. Входную дверь захлопнула, конечно – так сделать один-единственный лишний ключик, работая в хранилищах изо дня в день… не штука.
– Слушай, еч Богдан. А может, мне просто поспрошать его… ну… как следует?
«Началось», – подумал Богдан.
– А если крест уже ушел? Ты Берзина тогда вообще ничем не прищемишь.
Баг в ответ молча показал, чем и как он в любом случае сможет прищемить Берзина.
– Нет-нет, – проговорил Богдан. – Об этом и думать нечего.
– А ты что же, полагаешь, будто на основании вот этих двух филькиных грамот, – Баг сделал небрежный жест в сторону их записочек, – твое или мое начальство разрешит брать человека под нефритовый кубок? Вот тебе – разрешит! Переродиться мне червяком!
– Тут счет идет, возможно, на часы, – задумчиво ответил Богдан. – Сегодня отчий день, в наших конторах – из начальства никого. Можно, конечно, позвонить, например, Раби Нилычу домой, но… Ты прав – это мы друг друга так легко убедили, потому что и убеждать не надо было, каждый сам к этому выводу пришел. А с начальниками мы попотеем… Нет, Баг. У нас сейчас одна дорога.
– Куда?
Богдан решительно встал и, расплачиваясь за салат и сок, кинул на стол связку чохов. Связка глухо брякнула.
– В Храм Конфуция, – сказал Богдан.
Храм Конфуция,
25 день шестого месяца, отчий день,
часом позже
Огромный и великолепный снаружи, знаменитый на весь мир Храм, помимо многочисленных иных помещений, вмещал в себя не слишком-то просторный, очень скромный главный зал, именовавшийся Покоями Совершенномудрого, где за невысокой деревянной оградой стояло раскрашенное изваяние Конфуция в два человеческих роста; здесь и совершались приятные духу Учителя сообразные ритуалы. Лицо Учитель имел одухотворенное и торжественное, а проникновенный взгляд добрых черных глаз был устремлен прямо на того, кто, дабы возжечь перед высокочтимым образом благовонные сандаловые палочки, приближался к статуе. Легкая дымка медленно поднималась от старинной бронзовой курильницы, в песке которой тлели десятки таких палочек, и незаметно рассеивалась под сводами.
По сторонам, от теряющегося в вышине потолка до самого пола, белели в сумраке длинные свитки с полным текстом «Суждений и бесед»; текст был выполнен головастиковым письмом. Свитки относились к сравнительно позднему времени, но любой желающий мог приникнуть к исконному начертанию этого кладезя правильного упорядочивания, выгравированному на двадцати двух древних треножниках, по главе на треножник, которые помещались в специальном храмовом дворе, именуемом Средоточием Мудрости.
У боковых стен зала, за такой же низкой оградой, между колонн, подпирающих свод, располагались расписные статуи семидесяти двух приближенных учеников Учителя.
Атмосфера в зале царила возвышенная и серьезная, настраивающая на раздумья о главном.
В храме располагалось также множество небольших, укромных помещений. В одно из них в половине десятого вошли напарники.
Здесь тоже было сумеречно и тихо, и гораздо обильнее дымилась единственная курильница посредине. Передняя стена тонула в мягком ароматном дыму, сквозь который лишь едва-едва проглядывали висящие вплотную один к другому вертикальные свитки с наиболее известными речениями Учителя, украшенные понизу простыми шелковыми кистями. Обе боковые стены, полускрытые двумя рядами тонких деревянных колонн, выкрашенных в красный цвет, были безыскусно просты. Аскеза. Скромность. Воистину: благородный муж не думает о вещах и удобствах.
