Михаил Успенский - Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов

– Вы совершенно правы, Билл. Эти писатели никогда ничего не знают.

– Так это все-таки вы? – он погрозил мне пальцем.

– Я предпочитаю дам помоложе.

Он почему-то захохотал. Пиво тут же попало ему не в то горло.

– А все-таки, – продолжал Атсон, отфыркавшись, – возьмите-ка все на себя, Ник.

Присяжные вас оправдают, а если нет, мы выцарапаем вас из любой тюрьмы. Гонорар можете назвать сами. Уж очень мне не хочется светиться у нью-йоркских копов.

– И сколько же дают нынче за незаконный забой скота? – спросил я.

– Столько, сколько сможешь унести, – помрачнел он. – До некрасивого деревянного стула включительно.

Я присвистнул.

– И это вам всерьез угрожает?

Он кивнул:

– Да. Им нужен только повод.

– Знаете что, Билл: Как говорят в России, у вас своя свадьба, у нас своя.

– Вы, похоже, веселый народ. У нас то же самое говорят о похоронах.

– Так вот. Ваш вариант для меня не подходит: время. Я не имею права терять ни дня. Но если уж очень подопрет, то держитесь поближе ко мне. Я выведу вас с парохода незаметно.

– Да? – он посмотрел недоверчиво. – Не ходили ли вы в учениках у Гудини?

– Нет, – сказал я. – У нас были общие учителя, и я учился классом старше.

– Я сразу понял, что вы не простой парень, Ник, – сказал он. – Но что же наш хич-хайкер?

– Кто? – переспросил я.

– Парень, который упал с неба. Почему его здесь нет?

– Об этом мы спросим миссис Агату.

– Интересно, для чего этой болонке понадобились наши родители?

– Вы же сирота.

– Ник! – он жарко зашептал мне на ухо. – Я ей соврал. Да только я скорее сдамся копам, чем мой папаша узнает, что я вляпался в такой скандал!..

– Кто же он? Рокфеллер?

– Если бы Рокфеллер: Папаша мой – квакерский церковный староста, и у него самый большой кулак между Миссисипи и Миссури.

– Сочувствую вам, Билл. А вот меня в детстве ни разу не наказывали. – Врете вы, Ник, – сказал он и отвернулся. – А зачем врете…

– Мистер Карамазов! – голос Агаты ввинтился в ухо, как мелкий буравчик. – Подойдите ко мне, пожалуйста.

Я подчинился.

– Вы жили в тысяча девятьсот седьмом году в Париже?

Я-то жил, а вот жил ли Карамазов:

– Да, – ответил я на всякий случай.

– На улице Мари-Роз?

– Нет, – сказал я. – На бульваре Сен-Жермен.

– Но на улице Мари-Роз вы все-таки бывали?

– Не помню, – честно сказал я. – Может, и бывал. Столько лет прошло.

– Вот именно, – многозначительно сказала Агата, поднимая палец.

– Значит, мы ищем человека с улицы Мари-Роз?

– Допустим. Что вы о нем знаете?

– Ну… Недавно, например, я видел его в гробу.

– В чьем?

– Трудно сказать.

– Понятно: Скажите, мистер Карамазов, не просыпаетесь ли вы по ночам?

– Только если меня долго и тщательно будить.

– Ваша каюта по левому борту?

– Да, коль скоро у нее нечетный номер.

– Номер можно было и поменять, – сказала Агата раздумчиво. – Спасибо, мистер Карамазов, вы нам очень помогли. Профессор, теперь у меня вопрос к вам: вы курите?

– Да, – чуть удивленно отозвался Петр Демьянович.

– Русские сигареты с длинным мундштуком?..

Петр Демьянович принялся рассказывать про свои табачные пристрастия, а я тем временем перенес внимание на китайца. Он страшно нервничал, что никак не вязалось с пресловутой восточной невозмутимостью. Даже воздух, казалось, вздрагивал, касаясь его лица.

– Ник, вы так пристально уставились на этого чарли, будто он ваш давно потерянный брат-близнец, – сказал негромко Атсон.

– А вдруг так оно и есть? – сказал я. – Вот вы бы удивились, если бы выяснилось, что он – ваш брат?

– Я-то? – он хмыкнул и задумался. – Нет, нипочем. Потому что у моего папаши не только кулак самый большой между Миссисиппи и Миссури!

Но тут настала его очередь идти к доске.

– Мистер Атсон, вы не помните, легко ли вам давался в начальной школе французский язык?

– Мэм, – честно сказал Атсон, – если бы в нашей долбанной школе кто-нибудь, выжив из последних остатков своего быстро высыхающего от ветров и виски ума, вздумал преподавать французский язык, его бы тут же обмазали смолой, вываляли в перьях и на шесте вынесли из города. Так что я не могу достойно ответить на ваш вопрос. Может быть, и легко.

– Отлично, сказала Агата. – Так я и думала. А вот помните ли вы бой между Джеком Дэмпси по прозвищу «Кувалда» и Филом Маккузо в тысяча девятьсот двадцать третьем году, в феврале?

– Еще бы! Проклятый макаронник обошелся мне в две тысячи зеленых.

– Вы знали, что Джек накануне говорил, что это его последний бой и он намерен завязывать с этим долбанным боксом?

– Нет, конечно, – вздохнул Атсон. – Если б знал – поставил бы на него, что ли?

– Не факт, – сказала Агата. – Если он вам за эту ставку выкладывал десять тысяч!

– Откуда вы знаете? – Атсон вдруг набычился.

– Я профессионал, – сказала она. – А профессионалу нужно лишь дать немного поработать своим серым клеточкам.

– Тихарям, что ли?

– Дорогой мистер Атсон, – Агата наклонилась чуть вперед. – У нас с вами вот здесь, – она дотронулась до лба, – по семнадцати миллиардов очень маленьких тихарей. Серых клеточек. Когда я их пускаю по следу…

– Понял, – сказал Атсон и обмяк.

– Еще один вопрос: верите ли вы в то, что именно Сэм «Вонючка» Бьюкеннен замочил Голландца?

– Не знаю, мэм, что там всякие брехуны пишут в своих грязных бумажках, которые и на подтирку-то срамно использовать, и что копы чикагские вякают, а только вот вам мое слово – слабо ему.

– Слабо?

– Слабо, мэм.

– Спасибо, мистер Атсон, вы очень помогли нам. Мистер Чен, когда вы вчера гадали по «Книге перемен», какие триграммы выпали последними?..

Вопрос поверг китайца в полный ужас.

– Попался чарли, – выдохнул Атсон. – Слушате, Ник, она что – ведьма?

– Может быть, – сказал я. – Может быть, и ведьма…

В углу Петр Демьянович нервно курил.

Мы взяли еще по бокалу пива с неоскудевающего подноса.

– Если предполжить, что Вселенная имеет форму бублика, – сказал Петр Демьянович, – то мы, хотим того или нет, становимся способны получать любые ответы на любые, даже еще незаданные, вопросы.

Атсон был близок к обмороку.

– Фраернуться хотел, – сказал он горько. – Купил самый дорогой билет. Думал, тихая компания соберется. Без стрельбы. Да. Как же. Вот фраернулся-то…

– Леди и джентльмены, прошу внимания! – Агата постучала карандашом по бокалу. – Итак, в результате обследования места происшествия, анализа так называемого завещания и бесед с вами мне удалось составить полную картину преступления. Но начать мне придется издалека. Готовы ли вы слушать?

Прекрасно: Итак: та особа, которую мы знаем сегодня как виконтессу Луизу дю Трамбле, начинала свою блистательную карьеру на подмостках кабаре «Мулен-Руж» как Катрин Лануа. В возрасте тринадцати лет она убежала из кабаре с немолодым русским моряком и родила ему в России сына Николаса. Не выдержав, однако, северных холодов, она снова бежала, оставив безутешного моряка с младенцем. Это, кстати, безоговорочно подтверждают и триграмммы мистера Чена. В родной Франции она не задержалась, путь ее лежал дальше, в Новый Свет. Там она некоторое время работала на ферме в штате Айова, и хозяин фермы уделял ей, скажем так, несколько повышенное внимание.

Излишне повторять, что она бежала, оставив безутешного отца с младенцем Уильямом на руках:

Мое запястье сдавили железные пальцы Атсона. Боже мой, мне и самому вдруг стало не по себе.

– Прибыв в Рим, она смутила покой старого князя Поццо ди Борго и наградила его близнецами:

– Бастардо! – зашипели друг на друга братцы-итальянцы. – Басссстардо!

– …лежал в Германию. Мальчик Эрнст, сын известного промышленника, и девочка Марлен…

Я уже понял, чем все это кончится, и начал нашаривать за собой кресло. Ах, Агата, ах, белокурая бестия!..

– …в Россию под чужим именем. Вот я почему спрашивала вас об улице Мари-Роз, Николас.

– Да-да, конечно, – хрипло отозвался я. В ушах пульсировала кровь.

– …и далее – в иезуитскую миссию в Кантоне. Там путь ее надолго…