Рэй Брэдбери - И грянул гром: 100 рассказов
— Покажи мне раков и бабочек, — попросила она.
Они пошли к озеру и сидели на песке, их овевал теплый ветерок, играя волосами и кружевными оборками блузки мисс Тейлор, а Боб сидел чуть поодаль; они ели сэндвичи с ветчиной и пикулями и торжественно пили апельсиновую шипучку.
— Ух, до чего ж здорово, — сказал он. — В жизни не было так здорово.
— Вот уж не думала, что когда-нибудь попаду на такой пикник, — сказала она.
— С каким-то сопливым мальчишкой.
— И тем не менее я не чувствую неловкости.
— Радостно слышать.
Больше они почти не разговаривали.
— Считается, что все это плохо, — сказал он потом. — А почему, понять не могу. Мы просто гуляли, ловили всяких там бабочек, раков, ели сэндвичи. Но если б папа с мамой узнали и ребята тоже, мне б здорово досталось. А другие учителя, наверное, тоже над вами бы смеялись, да?
— Боюсь, что так.
— Тогда, наверное, лучше нам больше не ловить бабочек.
— Сама не понимаю, как вышло, что я здесь, — сказала она.
Так закончился этот день.
Вот примерно и все, что касается встреч Энн Тейлор и Боба Сполдинга: две-три бабочки-данаиды, книжка Диккенса, дюжина пойманных раков, четыре сэндвича да две бутылочки апельсинового «Краша». В следующий понедельник, совершенно неожиданно, Боб так и не дождался мисс Тейлор выходящей из дома, чтобы идти в школу, хотя прождал ее довольно долго. Оказалось, она вышла раньше обычного и была уже в школе. К тому же к вечеру в тот день у нее разболелась голова, она ушла пораньше, и последний урок вместо нее провела другая учительница. Боб побродил возле ее дома, но ее нигде не было видно, а позвонить в дверь и спросить он побоялся.
Во вторник вечером после уроков они оба снова сидели в тишине класса, Боб, довольный, словно это блаженство будет длиться вечно, старательно вытирал доску, а мисс Тейлор проверяла тетради так, будто она тоже вечно будет сидеть здесь, в этой особой, мирной тишине и счастье. Вдруг на здании суда пробили часы. Их бронзовый, тяжкий гул доносился из соседнего квартала, заставляя все твое тело содрогнуться, стряхивая с костей прах времени, проникая в самую кровь, отчего казалось, ты стареешь с каждой минутой. Оглушенный этими ударами, ты невольно ощущаешь разрушительное течение времени, и когда пробило пять, мисс Тейлор вдруг подняла голову, долгим взглядом посмотрела на часы и отложила ручку.
— Боб, — окликнула она.
Он испуганно обернулся. За тот блаженный, исполненный покоя час, который они провели здесь, никто еще не нарушил тишины.
— Подойди, пожалуйста, — попросила она.
Он медленно положил губку.
— Хорошо, — ответил он.
— Сядь, Боб.
— Хорошо, мэм.
Какое-то мгновение она пристально смотрела на него, пока он не отвел взгляда.
— Боб, ты, наверное, догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить? Верно?
— Да.
— Может, будет лучше, если ты первый мне скажешь?
— О нас, — помолчав, сказал он.
— Сколько тебе лет, Боб?
— Скоро будет четырнадцать.
— Тебе тринадцать лет.
Он поморщился.
— Да, мэм.
— А знаешь, сколько мне?
— Да, мэм. Я слышал. Двадцать четыре.
— Двадцать четыре.
— Через десять лет мне тоже будет двадцать четыре… почти, — сказал он.
— Но сейчас тебе, к сожалению, не двадцать четыре.
— Нет, но иногда я чувствую, будто мне все двадцать четыре.
— Иногда ты даже поступаешь так, как будто тебе двадцать четыре.
— Правда?!
— Посиди немного спокойно, не вертись, нам надо многое обсудить. Очень важно, чтобы мы поняли, что происходит. Ты согласен?
— Да, наверно.
— Прежде всего давай признаем: мы с тобой самые лучшие, самые большие друзья на свете. Признаем, что никогда еще у меня не было такого ученика, как ты, и еще никогда ни к какому другому мальчику я не относилась так хорошо.
При этих словах Боб покраснел. А она продолжала:
— И позволь мне сказать за тебя: я для тебя самая милая учительница из всех, каких ты встречал.
— О, гораздо больше, — сказал он.
— Может быть, и больше, но надо смотреть правде в глаза, надо учитывать уклад жизни в городе, что скажут люди, и подумать о нас — о тебе и обо мне. Я размышляла об этом много-много дней, Боб. Не думай, что я что-либо упустила или не отдаю себе отчета в своих чувствах. При определенных обстоятельствах наша дружба и впрямь была бы странной. Но ты не обычный мальчик. Кажется, я неплохо знаю себя и знаю, что совершенно здорова, как умственно, так и физически, и каковы бы ни были наши с тобой отношения, они возникли потому, что я реально оцениваю в тебе незаурядного и очень хорошего человека, Боб. Но в нашем мире, Боб, это не в счет, разве что если речь идет о человеке взрослом. Не знаю, понятно ли я говорю.
— Все понятно, — сказал он. — Просто, если б я был на десять лет старше и на пятнадцать дюймов выше, все было бы по-другому. Но ведь это же глупо судить о человеке по его росту, — добавил он.
— Но все люди считают, что это разумно.
— А я — не все, — возразил он.
— Понимаю, тебе это кажется нелепым, — сказала она. — Ты чувствуешь себя вполне взрослым и правым и знаешь, что тебе нечего стыдиться. Тебе действительно нечего стыдиться, Боб, помни об этом. Ты был совершенно честен и чист, надеюсь, я тоже.
— Да, вы тоже, — сказал он.
— Может быть, когда-нибудь в какой-нибудь идеальной стране, Боб, люди научатся так точно определять душевный возраст человека, что смогут сказать: «Это уже мужчина, хотя физически ему всего тринадцать лет; каким-то чудом, по какому-то счастливому стечению обстоятельств, он — мужчина с присущим мужчине сознанием своей ответственности, своего положения, своего долга». Но пока, Боб, боюсь, нам придется мерить все годами и ростом, как делают обычно в нашем обычном мире.
— Мне это не нравится, — сказал он.
— Мне, возможно, тоже это не нравится, но ведь ты не хочешь, чтобы все стало гораздо хуже, чем теперь? Ты же не хочешь, чтобы мы оба были несчастливы? А это обязательно случится. Поверь, тут ничего не поделаешь, даже то, что мы разговариваем о нас с тобой, уже достаточно странно.
— Да, мэм.
— Но мы, по крайней мере, понимаем все, что с нами происходит, и сознаем, что мы правы, что мы честны и вели себя достойно и что нет ничего дурного в том, что мы понимаем друг друга, и ни о чем дурном мы вовсе не помышляли, потому что даже не представляем себе, что такое возможно, верно?
— Да, знаю. Но ничего не могу с собой поделать.
— Теперь нам надо решить, как быть дальше, — сказала она. — Пока только ты и я знаем об этом. Потом, вероятно, узнают и другие. Я могу добиться, чтобы меня перевели в другую школу…
— Нет!
— Тогда, может, тебя перевести в другую школу?
— Вам не нужно меня никуда переводить, — сказал он.
— Почему?
— Мы переезжаем. Предки и я будем жить в Мэдисоне. Мы уезжаем на следующей неделе.
— Но это никак не связано со всем этим?
— Нет-нет, все в порядке. Просто мой папа нашел там новую работу. Это всего в пятидесяти милях отсюда. Когда я буду приезжать в город, я смогу вас видеть? Вы не против?
— Думаешь, это будет хорошо?
— Нет, думаю, нет.
Некоторое время они молча сидели в тишине классной комнаты.
— Когда же все это успело случиться? — в беспомощном отчаянии спросил Боб.
— Не знаю, — отозвалась мисс Тейлор. — Никто никогда не знает. Тысячи лет никто не мог этого сказать, и, думаю, никто никогда не узнает. Люди либо любят друг друга, либо нет, а бывает, что полюбят друг друга те, кому не следовало бы. Я не могу объяснить, почему это со мной происходит, и ты, конечно, тоже.
— Пожалуй, я лучше пойду домой, — сказал он.
— Ты не злишься на меня, нет?
— Нет, ну что вы, как я могу злиться на вас?
— Вот еще что. Я хочу, чтобы ты помнил: жизнь всегда что-то дает взамен. Всегда, иначе невозможно было бы жить. Сейчас тебе плохо, и мне тоже. Но что-то непременно произойдет, и все встанет на свои места. Ты веришь?
— Хотелось бы верить.
— Так вот, это правда.
— Если б только… — начал он.
— Что?
— Если б только вы меня подождали, — выпалил он.
— Десять лет?
— Тогда мне будет двадцать четыре.
— А мне — тридцать четыре, и, возможно, я буду уже совсем другим человеком. Нет, вряд ли это возможно.
— А вам бы хотелось? — воскликнул он.
— Да, — тихо ответила она. — Это глупо, и, конечно, ничего не выйдет, но мне бы очень этого хотелось.
Он долго сидел молча, а потом сказал:
— Я никогда вас не забуду.
— Спасибо за эти слова, хотя это и невозможно, потому что жизнь устроена иначе. Ты забудешь меня.
— Никогда не забуду. Я придумаю способ, чтобы всегда о вас помнить, — сказал он.
Она встала и пошла вытирать доски.
— Я вам помогу, — предложил он.
