Александр Селин - Видео Унтерменшн
– Не знаю, кто «они». Одно уже хорошо, что это были не менты, раз оружие на месте. Сволочи… так все разбросали, что и за два дня теперь не разобраться. Пожалуй, сегодня я и не буду собирать… В конце концов, не я же все это разбрасывал! Завтра соберу. Или послезавтра.
Роман подошел к входной двери и внимательно осмотрел замок.
– Чисто открыли! Профессионально. А ключей от этих замков ни у кого, кроме тебя, не было и быть не должно. Ты не давал никому ключи? Нет?
– Нет. И копий, разумеется, тоже не делал, – вздохнул Садовников.
Всякий человек почувствовал бы себя неловко, даже если он теоретически мог быть причастен к случившемуся. Эту неловкость ощутил Руденко.
– Да ладно, не сердись. Извини, пожалуйста, что я про ключи спросил. Когда такие дела, даже себе не доверяешь. Ладно, будем считать, что ничего страшного не произошло, – попытался взбодриться Роман. – Хотя надо будет иметь в виду, что кому-то от меня что-то понадобилось. И понадобилось из бумаг… Но что?! Никаких секретных документов у меня нет. С иностранной разведкой я не сотрудничаю. Сценарии кому-то нужны? Не похоже. Попроси, я и так дам. Зачем, спрашивается, квартиру захламлять? Документы, слава Богу, не взяли… Даже деньги на месте! Представляешь, Садовников, чисто вошли, все вверх дном перевернули, а денег не взяли. Понимай после этого телезрителей!
– Каких еще телезрителей?
– Каких-каких? Тех, что в мою квартиру залезли, вот каких! Мало того, что лесопарк загадили, они еще и в квартиру залезли. Ну чего так смотришь? Я же тебе говорил, что есть три категории: телезрители, телевизионщики и собственно люди. Вот. Нормальные люди, сам понимаешь, в чужих квартирах погромов не устраивают. Остается кто? Телезрители…
– Или телевизионщики, – добавил Сергей.
– Существенное замечание, – согласился Руденко. – Надо подумать. Да, кстати, насчет телевизионщиков… Иди-ка ты сегодня, пожалуй, к себе домой. Тебе как-никак над рок-оперой надо работать, а здесь, уж извини, слишком творческая обстановка… Да не грусти так, а то Галина Васильевна грустных не любит.
Он еще долго ходил по комнатам, вспоминая вслух про отдельные важные для себя предметы. Но в конце концов находил все то, о чем вспоминал, и постепенно успокаивался, сопровождая очередную находку облегчающей матерной тирадой. Несколько раз подходил к окну и вглядывался в темноту, словно домушники могли затаиться за деревьями, ожидая новой возможности, чтобы забраться в квартиру. В конце концов, громко объявив о своем намерении поменять замки, «да на такие, что ни одна сволочь не откроет», Руденко прилег на диване, чтобы восстановить потраченную нервную энергию. Садовников в это время послушно сидел на стуле, пытаясь строить версии, но так ничего и не высказал вслух.
– Может, тебе помочь убраться?
– Нет.
– Может, милицию вызовем?
– С ума сошел?! Да, вот еще, вспомнил. – Роман поднял с пола какую-то зеленую папку, отряхнул от пыли и вручил ее Сергею. – Смотри, какая красивая папка! Это я вот к чему говорю… Ту, черную, с солнышком в уголке, что я тебе в прошлый раз одолжил, верни при встрече, пожалуйста… Она апоковская и дорога мне как память. Черную вернешь, а вот эту возьми. Раз уж такая инвентаризация случилась в моем доме, то надо бы и в самом деле привести в порядок дела. Начну-ка с малого. На, бери папку! А черную принесешь.
Садовников открыл портфель, с которым он сегодня не расставался. Положил туда зеленую папку, тут же увидел сушеного карася, которого так и не съел. Оставив карася пострадавшему, поехал к себе домой.
Глава 11
В библиотеке Историко-архивного института
Садовников давно уже сидел и скучал в одной из шаболовских студий, где, по обещаниям Иквиной, сегодня должен был появиться Болгарин. Ему предстояло, и это опять же со слов Галины Васильевны, лично познакомиться со знаменитым эстрадным певцом, найти общий язык и выслушать, какие же есть идеи у самого Филиппа Болгарина относительно содержания планируемой рок-оперы. На вполне законный вопрос Сергея: «Почему нужно разговаривать с исполнителем, а не с режиссером?» Иквина ответила, что режиссера пока еще не подобрали, и высказала сомнения, – нужен ли он вообще, когда в работу вовлечены такие люди, как Гендель, Вранович, Гусин и сам Апоков. Впервые в жизни Сергей вслух согласился с подобными аргументами и даже сделал Иквиной комплимент, похвалив ее новый костюм. А теперь, довольный своей выдержкой, сидел и ждал, как было велено, скучая и ежась от сквозняка, хотя уже был уверен, что никакой Болгарин сегодня не приедет.
Студия была старая и нуждалась в хорошем ремонте, впрочем, как и вся находящаяся в ней аппаратура. Толстые кабели, покрытые известкой и пылью, софиты, отчасти с разбитыми стеклами и вывернутыми лампами, богом забытые позеленевшие кран-стрелки и обшарпанные стены не вселяли ни грамма уверенности в том, что здесь когда-нибудь что-нибудь еще будут снимать. Время от времени в студию забегали незнакомые люди, в основном лица женского пола, выкрикивали какие-то фамилии и, не услышав ответа, убегали. Складывалось впечатление, что сотрудники телекомпании постоянно находятся в поисках друг друга, и в то же время друг от друга прячутся. Впрочем, ничем, наверное, нельзя было больше заниматься в этой унылой тусклой пустоте. Сергею же не хотелось даже читать книжку. Поэтому, сходив в раздевалку за пальто, он закутался поплотнее и, чтобы скоротать время ожидания, с удовольствием начал дремать. Он верил, что во время сна могут приходить хорошие идеи в голову, как это случилось однажды с Менделеевым, открывшим периодическую систему элементов.
Закрыв глаза, он представил себе опять эту же самую студию с затоптанным полом и раздолбанной аппаратурой, мысленно поместил в оркестровую яму саксофонистов и скрипачей, дал им играть музыку из рок-оперы «Иисус Христос» Ллойда Уэббера (другого музыкального варианта пока не мог себе представить). Затем стал выводить на сцену известных персонажей, одевая их в подобающие костюмы, покрывая гримом и наделяя вокальными способностями.
Вот на сцене появляется Алексей Гусин, исполняющий арию Иуды из Кириафа. Он страдает, пытается понять себя и весь этот несправедливый мир. Несмотря на то что походка Гусина остается все такой же комсомольско-административной, терзания его искренние, однако философские вопросы, которые он задает себе и всему залу, очень скоро переходят в рекламную кампанию центра компьютерного дизайна «Два с половиной крыла», который возглавляет он сам. Гусин восклицает, что на самом деле в жизни он никого не предавал и предавать не собирается, а наоборот, предавали все время его самого. И сотрудники, и заказчики, и бывшая жена из Пенсильвании, а Мария Магдалина (как-то легко Садовников решил, что эту роль должна исполнять Иквина) не ответила взаимностью, более того, испортила ему отношения с самим Понтием Пилатом. (Ну конечно же, Леснер! На роль Пилата – Михаил Леснер!) И теперь он, Гусин, ищет утешение во встрече с Пророком, мечтая, чтобы исцеляющая десница осенила его полысевшее чело. А заодно – и дала заказы на компьютерную графику для канала.
С новой силой грянул оркестр. Сцену заполнил народ. Это – народ Иудеи, по сути – полный состав «Видео Унтерменшн». Растворив в себе Гусина, толпа дружным многоголосым хором начинает славить Мессию и расступается, обозначая дорожку, по которой из глубины сцены должен, наверное, выйти Пророк. В один миг скрипки и трубы затихают. В студии воцаряется торжественная тишина… И вот, потупив взгляд, умиротворенно скрестив на груди руки, слегка повиливая задом, на дорожке появляется Александр Буревич. Мягким, вкрадчивым голосом он выпрашивает у народа Иудеи эфирное время на новую семейную телеигру. «Я тебе покажу эфир, толстозадый хрен! – негодует Понтий Пилат – Где откаты с прошлого раза? Где?!» «Где отка-аты! Где отка-аты!» – скандирует народ Иудеи. Раз за разом скандирования убыстряются. Увеличивается требовательность в интонациях и общая голосовая мощь.
Буревич мечется по сцене, раздираемый внутренними противоречиями, наконец выхватывает из-за пазухи конверт и протягивает Леснеру. Но между ними неожиданно вырастает Гусин: «Не-ет! Он не Мессия! Вспомните лучше, Михаил Юрьевич, как мы вместе ходили ловить леща-а! А потом сазана-а!» «Закройся, гнида! – речитативом перебивает его Понтий Пилат. – Не буду я смотреть твою передачу про опарышей. Юра, уведи его! И Буревича!» Одетый в длинную тогу, обутый в плетеные сандалии, с лавровым венком на голове, Юрий Михайлович Эзополь уводит обоих с заветной дорожки, а сам пристраивается возле кресла прокуратора Иудеи.
– Короче, пацаны! – Леснер встает с кресла и решительно выходит на авансцену. – Короче, вот что. Я решил, что исполняющим обязанности пророка пока буду я, поскольку вы тут все гондоны и даром икру жрете. Только не радуйтесь, на кресте висеть я не буду и веночка на голову, как хохляцкая красавица, не напялю. Но тем не менее, как пророк, предупреждаю, что если хоть одна сука схалтурит на президентской кампании, которую мы скоро начинаем, то я, оставаясь Понтием Пилатом, прежде чем руки умывать, кому-то так жопу начищу, что никакое иудейское происхождение не спасет! Поняли или нет?!
