Владимир Соколовский - Последний сын дождя
Он еще не дошел до леса, как из-за деревьев выскочил человек. Это был егерь Кокарев Авдей Николаич. Увидав Федьку, он вскрикнул, упал вперед себя на руки и, раскинув лыжи в стороны, на четвереньках нелепо пополз по лыжне. Остановился, посоображал, что же ему мешает в таком передвижении, выдернул валенки из лыжной сбруи и, встав на ноги, ходко помчался к деревне, где скоро и исчез за домами.
«Ать ты!..» — подумал Федька.
Подойдя к земляночке, он долго стоял над ней, полный грусти. В ней было пусто, никаких следов друга-сердяги. И кругом — ни следа, указавшего бы дорогу, которой он ушел. Только неподалеку темным большим пятном лежал мертвый медведь.
Жерди с крыши были разбросаны вокруг словно какой-то неведомой силой, а в саму землянку еще не насыпался снег, она лежала внизу перед Федькой, и ему казалось, что в ней все так же тепло и темно, как и тогда, когда они вдвоем с Мироном коротали здесь дни и ночи. Вот Миронова лежанка, баклага и ковшик, из которого он пил, недоеденная хлебная корка в углу… Эх, друг! Федька подобрал валяющееся возле землянки ружье егеря, подумал, куда можно бы его приспособить для своей корысти, но, решив на всякий случай не связываться, сделал по-другому: размахнулся, ударил по дереву, еще раз… Исковерканное, бросил тут же. То, что он так обошелся с вещью, принадлежащей самому всесильному Авдеюшке, наполнило смелостью и отвагой маленькое Федькино существо: похлебав ртом крепкий густой воздух, он распер им грудь и закричал на весь лес:
— Эй, Миро-он! Эй, друг-сердяга-а! Сиктын-мактын, ёкарный бабай!..
Но было тихо, и даже эхо не отозвалось.
39
Сгорая от нетерпения, Иван Кривокорытов выждал ровно час после Федькиного ухода и двинулся к нему. За этот час он еще раз уточнил вопросы, которые должен задать нездешнему разумнику, хотел даже записать их на бумажку, но потом все-таки решил не делать этого, чтобы обойтись без подозрения. Иван дрожал от возбуждения; наконец-то он все узнает, все ему станет ясно в жизни, и в соответствии с этим знанием он будет строить свое отношение к миру и людям и самих людей учить хорошим, правильным, вытекающим из единственно возможной линии делам.
Уже выйдя из дома, он вспомнил о Мильке. Почему она заболела? И зачем, когда она лежала больная, Федька выгнал его из своей избы, не дал побыть с ненаглядной, ведь он, Иван, по сути, имеет на нее больше прав, чем законный муж? А если Иван и сегодня придет, чтобы увидеть Мильку, Сурнин снова может его выгнать, очень даже спокойно. Скорей бы уж она выздоравливала, тогда снова будут встречи на высоком бережку, над речкой, за далекими деревенскими избами. Сначала речка будет подо льдом, и они протопчут туда тропочку по снегу, потом весна сгонит лед, забормочет, зазвенит по камушкам-кругляшкам чистая холодная вода, пойдет в рост клейкая верба. Настанет лето. И однажды, встретившись с Милькой на закате дня, он, Иван, перенесет ее через эту речку по мелководью. Что будет дальше? Все пойдет, как раньше, пятнадцать лет назад, или будет по-другому?.. Что ж, как-нибудь да будет…
Так думал Иван Кривокорытов по дороге к Федьке Сурнину, и шаги его становились все медленнее. Наконец он остановился, постоял, грустно тряхнул головой и пошел обратно.
Вечер стоял над деревней, и в вечере этом, с каждым новым мгновением, происходила и новая жизнь, такой не было ни вчера, ни час, ни минуту назад; вот она прошла — и исчезла, ее тоже не будет никогда больше.
В избе Сурниных лежала тихая выздоравливающая Милька и мечтала, как она снова увидится с Иваном, и тогда пусть Иван поцелует ее, и пусть побудет хоть немного сладко на душе, а уж дальше — хоть в омут…
Дашка-растрепка суетилась по избе, отыскивая новые варежки: сегодня Колька Кривокорытов назначил ей свидание за школой; сердчишко в детской груди билось скоро и томительно.
Бригадир Гриша Долгой вбил наконец последний гвоздь в крышу нового свинарника. Он горделиво выпрямился и закурил.
Учительница Ксения Викторовна Кривокорытова торопилась, бежала домой с уроков. Надо было доить и кормить корову, топить печку, готовить еду ребятам, мужу, проверять тетрадки…
Дед Глебка у окошка жевал хлебную мякоть, подслеповато оглядывал деревенскую улицу и думал, что жизнь свою он прожил очень хорошо, да и сейчас она у него совсем неплохая, жалко только, что вот не сегодня-завтра надо будет помереть. И совсем неважно, сколько народу придет на похороны, кто-нибудь да все равно придет. Федька, да Милька, да ихние ребятишки — вот и будет ладно…
А Федька Сурнин сидел на крыльце своей избы и глядел на темное небо. На нем блестели ранние звездочки, и ему казалось, что где-то там, среди проступающих россыпей, тоскливо бродит и никак не может до него докричаться одинокая душа его друга.
Примечания
*
Икотками в некоторых местностях на Урале называют колдуний — считается, что они могут напускать неудержимую икоту.
