Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
Он не знал, что затронул во мне самый болезненный рычажок. Я часто нажимал его в своем воображении — и результатом были такие кошмары, какие не снились (Ни одному наркоману. Мечтаешь о власти, чтобы образумить людей, чтобы сделать жизнь хоть чуточку сносной, и кончаешь обратным. Власть — могила самых лучших начинаний, это я уразумел для себя давным-давно.
Мефистофель почувствовал, что проиграл. И тогда он подкинул мне свой последний соблазн.
— Сдаюсь, Трид! Видно, твоему гороскопу не сбыться! А жаль! Никого в своей жизни я не любил, кроме тебя. Даже собственных сыновей. Один погиб в Арденнах, другой при испытании бомбы на Бикини. Будь они в состоянии говорить, наверно, сказали бы: “Гордись нами! Мы погибли за Америку!” Вот, какие у меня были сыновья! Наспех оструганные древки — к одному концу прикрепляют звезднополосатое знамя, а другим пользуются в качестве палки. А ты, Трид, ты иной, и потому не в силах выносить эту жизнь… Но ведь существует еще один путь — средний!
— Средний между жизнью и смертью! — Я захохотал. — Значит, вы верите не только в астрологию, но и в магию? Насколько помню, даже самый отчаянный мистик не решался утверждать, что существует промежуточное состояние!
— Существует! — Мефистофель загадочно улыбнулся. — Анабиоз!
Мне было двадцать лет, когда я прочел в газете о калифорнийском профессоре с неизлечимой раковой опухолью, велевшем себя заморозить — в надежде, что будущее поколение сумеет оживить его и заодно избавить от рака. Я тогда удивлялся его мужеству, но еще более тому — как это на фоне свойственного нашему времени безверия все еще не переводятся безнадежные оптимисты. С тех пор про анабиоз писали часто и много. Изобретали все новые капсулы для хранения мороженой человечены, которые доверчивые чудаки предпочитали обычным гробам. Были проведены многообещающие опыты с многолетним охлаждением внутренних органов, их удавалось оживлять и даже пересаживать. Но анабиоз в целом по-прежнему оставался мечтой. Самым острым умам человечества, занятым более актуальной проблемой массового истребления, было не до него.
— Удивлен, Трид?! Разве ты не заметил, что в течение ряда лет мы вкладывали немалые деньги в герметические капсулы новой системы?
— Ну что из этого? Моему приятелю принадлежит фирма вроде Объединенного Пантеона, с той разницей, что гарантируется уход в течение ста лет не за могилами, а за морозильными контейнерами. Но сам он купил себе место на мортоновском кладбище.
— Твой приятель просто жулик, — отмахнулся Мефистофель. — А нам попало в руки изобретение, которое способно перекроить всю человеческую психологию. Бегство из действительности — не в помешательство, не в смерть, а в новую жизнь!
— И многих вы таким способом уже переправили в двадцать первый век? — пошутил я.
— Ты будешь первым! — торжественно заявил Мефистофель.
Мы поехали в лабораторию на телемортоновском броневике. Вместе с нами ехали два оператора, было тесно от аппаратуры и кассет с видеопленкой. Один из них все время пытался рассказать мне, как чуть не погиб во время чилийского землетрясения. О собаке, которой предстояло вернуться к жизни после долгого небытия, никто не говорил. Они привыкли снимать смерти, чье-то воскрешение представлялось им скучнейшим делом, интересным лишь для самого воскресшего.
Сначала нам демонстрировали фильм. Ньюфаундленд с толстой добродушной мордой выпрашивает подачку, гонится по двору за кошкой, примостив голову на передних лапах, видит собачьи сны. Изобретатель, сморщенный старичок в огромных очках, сидел рядом со мной.
Он почему-то все время волновался, а я думал, как несправедливо устроен мир. От анабиоза ему никакой пользы, все равно таким же стариком родится заново, изобрел бы лучше чудо-средство от морщин. Потом в фильме показали, как собаку замораживают, как пломбируют капсулу, а затем и дверь лаборатории, за которой ей предстояло проспать десять лет. Свидетели этого исторического события (среди них я узнал Мефистофеля, Лайонелла, моего двоюродного брата) подписали акт и, в последний раз заглянув в защищенное толстым непробиваемым силиконом окошко лаборатории, прямо с экрана спустились в просмотровый зал. Так мне по крайней мере показалось, когда зажегся свет. Все свидетели сидели в первом ряду. Все, кроме Болдуина.
Я нахмурил брови, Мефистофель, перехватив мой взгляд, отрицательно покачал головой:
— Можешь не волноваться, Трид. Лайонелл просто принял меры предосторожности. Твой двоюродный брат под домашним арестом.
— И он подчинился? — удивился я.
— Попробуй не подчиниться медицине! — довольно улыбнулся Лайонелл. — За сравнительно небольшие деньги наше величайшее светило по тропическим болезням констатировало, что его ездивший в Индию с небезызвестным тебе поручением доверенный слуга завез оттуда страшнейшую, почти неизлечимую инфекцию. Болдуин находится в карантине. И что самое важное, к нему никого не впускают. За его телефонными и видеонными разговорами следят, так что в течение трех месяцев ты в безопасности.
— Спасибо, Лайонелл. Но вряд ли я воспользуюсь этой отсрочкой.
Мы перебрасывались фразами через спины оттеснивших нас в противоположные углы репортеров. Их набилась целая туча. Для газет и остальных телекомпаний, не обладавших возможностями Телемортона, это была первейшая сенсация. Они долго снимали — сначала запломбированную панцирную дверь, потом окошко, потом через окошко темное помещение лаборатории со смутно виднеющейся в глубине капсулой. Я тоже заглянул. В это время кто-то схватил меня за руку:
— Она воскреснет! — это был изобретатель. — В том возрасте, когда другие мечтают изобрести универсальную шпаргалку, я уже думал об этом. Три университета, биология, электроника, физика сверхнизких температур, строение клетки, сорок лет исследований — вся моя… жизнь потрачена на осуществление этой мечты… По правде говоря, я страшно волнуюсь, но об этом не пишите. Пусть читатели думают, что я ни минуты не сомневался в успехе… Да, совсем забыл, — вы из какой газеты?
— Я Тридент Мортон.
— Очень приятно. А меня зовут Мильтон Анбис. Звучит почти как анабиоз. Удивительное совпадение, не правда ли? — Он протянул мне руку, но тут же отдернул: — Кажется, нас уже знакомили? Я даже вспоминаю кто! Господин Эрквуд! Так это вы Тридент Мортон? — Он уставился на меня сквозь огромные очки, снял их, снова оглядел слезящимися близорукими глазами, а потом даже ощупал дрожащими пальцами, словно не веря в мою телесность.
Уж не сумасшедший ли? — подумал я. Умертвил собаку, обставил склеп нелепыми аппаратами, а теперь уверяет себя и других, что, покажи ей только кошку, и она сразу пустится вдогонку.
— Так это вы? — Он все еще не отпускал меня. — Вы, Тридент Мортон? Первый человек, который ляжет в анабиоз! Это самый великий час в моей жизни!
Значит, Мефистофель уже предложил меня в качестве следующего подопытного кролика. Но пока что я предпочитал более прозаический способ побега. Если я и дал себя заманить сюда, то из чистого любопытства.
Не каждому удается за несколько дней до прощания с жизнью увидеть собаку, которую, после десяти лет счастливого отсутствия, снова обрекли на ту же собачью жизнь.
— Пора открывать дверь! — Лайонелл взглянул на часы. — У меня сегодня еще масса дел.
Мильтон Анбис засуетился. Щелкнули кусачки, свинцовые пломбы рассыпались по полу и тут же исчезли в карманах суеверных на современный лад репортеров, повидимому считавших, что пломба от анабиозированной собаки принесет не меньше счастья, чем подкова от неанабиозированной лошади.
— Господина Ноа Эрквуда к телефону! — раздался чей-то подобострастный голос.
Пока он разговаривал, операторы и газетчики шумной ватагой ввалились в лабораторию. Я не торопился, успею наглядеться на четвероногое чудо. Уж я-то знаю, какая мысль отразится на его добродушной собачьей морде, когда на него, полумертвого, набросится двуногая волчья стая. Бедняга отчаянно завоет, а газеты будут расписывать захлебывающийся радостный лай, которым ньюфаундленд приветствовал жизнь.
— Отлично! — отойдя от телефона, Мефистофель мечтательно поднял не замеченную никем пломбу.
— На счастье? — спросил я с издевкой.
— На память о еще одной победе.
— Жизни над смертью? — я все еще злился на него за заботу о моем скорейшем усыплении. — Еще ничего не известно. Может быть, ваши денежки вложены в жалкий трупик? Хотя с телемортоновской точки зрения мертвый пес даже привлекательнее живого.
— Злишься, Трид? Это хорошо. Значит, опять вошел во вкус жизни. Жить и злиться — почти одно и то же. А праздную я первый побочный результат сегодняшней битвы. Ассоциация кинопрокатчиков только что подписала соглашение. Мы предоставляем им по полчаса старых видеопленок на каждый сеанс, за это получаем треть кассового сбора и решающий голос в выборе фильмов. Ты понимаешь, что это значит, Трид? Вся американская промышленность находится сейчас в зависимости от нас!
