Георгий Марчик - Трудный Роман
Крыть нечем. Стой и помалкивай. А Женя даже пританцовывает от удовольствия: что, мол, съел? Получить отповедь от Марианны, конечно, обидно, но еще терпимо. Она искренняя. Всегда такая, какая есть. Возможно, поэтому с ней просто физически невозможно хитрить или быть хуже, чем ты есть или чем она о тебе думает. Ее и любят за искренность и чуткое сердце. И еще за особый душевный такт. И потому она как центр притяжения. К ней бегут и с серьезным, и с пустяками. «Марианночка, послушайте… скажите… помогите…» И с каждым она говорит, как равная с равным.
Кажется, она и о нем все знает, только не спешит, не лезет в душу. Ждет, когда сам придет… Не дождется.
Марианна с Женей давно ушли, а Роман все стоял и смотрел им вслед.
– Мама! – крикнул Костя, широко распахивая дверь комнаты. – Ты дома?
– Ты чего шумишь? – удивилась мать. – Соседи уже спать легли. Кушать хочешь? Есть макароны и сардельки. Пойду разогрею.
Она отложила книгу и направилась к кухне. Костя подошел вплотную к ней, положив руки на ее худенькие плечи.
– Это восхитительно! – говорил он, понизив голос. – Это прямо божественно! У меня даже слов нет. Это просто по-царски.
– Что – по-царски? – не поняла мать.
– Сардельки с макаронами! – закричал Костя. – Я ведь прямо с тренировки. Быка бы сейчас съел. Со всеми его рогами и копытами.
Мать улыбнулась. И Костя по ее глазам вдруг понял, что случилось что-то очень хорошее. Как будто лицо у матери засветилось изнутри.
– Мама! Ну, говори скорей – что случилось?
Мать – невысокая стройная женщина. Каштановые волосы тугим узлом уложены на голове. Бледное тонкое лицо ее выглядит молодым. Она счастливо улыбалась и молчала.
– Кот, – наконец негромко заговорила она, – ты хочешь жить в отдельной квартире?
– Хочу, – немедленно откликнулся Костя с набитым ртом. – А разве это зависит от моего желания?
– Котенок ты мой большой. – Она взяла его голову в свои мягкие теплые руки и покачала ее. – Представь, на самом деле зависит… Помнишь, мы сочиняли заявление в завком?
– Ну, помню.
– Так вот. Ответили положительно. Ты понял? По-ло- жи-тельно. Через месяц получим с тобой отдельную квартиру.
– Вот здорово, мама! – Костя внимательно, словно первый раз видел, оглядел их маленькую, более чем скромно обставленную комнату – две кровати, стол, шкаф, стулья.
– А я привыкла к нашей каморке. Даже жалко будет расставаться. – И мать снова, но уже с оттенком грусти улыбнулась. – Сколько лет мы здесь прожили… Зато у тебя будет своя комната. – Она словно уговаривала его.
– Я тоже привык, мама. Знаешь, и к переулку привык. И в школу будет далеко. – Костя повернулся лицом к матери. – Вообще-то я обойдусь и без своей комнаты. Пусть лучше она будет у тебя.
Они оба, довольные, улыбались.
Все-таки удачный день всегда оставляет в душе что- то хорошее. Сегодня Женя грызла орешки, один дала Косте. Он не съел и теперь, ложась спать, положил под подушку. Во-вторых, здорово провел тренировочный бой. Даже тренер похвалил. Погоди, Адик Круглов! Мы еще посмотрим, кто кого. Костя тихонько засмеялся в темноте. Мать окликнула:
– Ты чего, сынок? Спи…
Послание одиннадцатое. Синицына – Табакову.
«Голубчик мой, Тибальд!
Я хочу поговорить с тобой на совершенно неожиданную тему. О любви.
Костя, что же это такое… любовь?
Все во мне волнуется в ожидании необыкновенной радости.
Меня переполняет синий ветер. Во мне плещется море. Жить, жить, жить! Это так прекрасно.
Я пишу тебе и ловлю лучи солнца, а они убегают, проскальзывают между пальцами. Вместе с воздухом я вдыхаю солнце, и вот оно у меня в сердце. Огромное, горячее, яркое.
Костя, со мной творится что-то загадочное, во мне оживает прошлое, я чувствую в себе лужайку с ромашками и колокольчиками, по которой мы бегали, сухие доски крыльца домика у леса, запах соснового бора, лунный берег тихой речушки и нежные руки Марианны, обнявшие меня, и глухой стук ее сердца, к которому я прижалась щекой, и колючую стерню (помнишь, мы называли ее небритой землей), по которой мы шли босиком, поднимая, как цапли, ноги.
Костенька, милый, я не могу спокойно жить. Я постоянно волнуюсь, что потеряю или не найду что-то очень важное. Я знаю, ты поймешь меня. Мы ведь всегда были Самыми близкими друзьями.
Сейчас я почему-то представляю, как вы вдвоем с Черникиным воодушевленно декламируете на сцене (такие смешные мальчишки):
А все-таки было бы хорошо,Чтоб в людях жила отвага,Чтоб каждый по городу гордо шелИ сбоку болталась шпага.
Что-то стало меняться во мне. Костенька, кажется, это всерьез. Раньше представляла своего героя высоким, стройным, с мягкими, вьющимися волосами, теплыми серыми глазами, сильным, подтянутым, умным. А потом однажды в толпе увидела его глаза… Он внимательно смотрел на меня. И что-то во мне ухнуло, оборвалось. Потом он шел сзади, и у меня не было сил идти. Я шла и спотыкалась. Потом он взял меня под руку, и я как-то сразу присмирела.
Потом он помогал мне спять пальто. Мне было как-то не по себе и в то же время удивительно приятно! Мы смотрели друг другу в глаза. Ах, Костя, мне стыдно признаться, но мне хотелось, чтобы он обнял меня. Его серые глаза действительно были теплыми-теплыми и очень гордыми.
Наверное, я не смогла бы сказать этого тебе. И пожалуйста, никогда не подавай вида, что ты что-то знаешь. Когда я бегаю по школе или иду по улице и мне вдруг покажется, что навстречу идет он, – я вздрагиваю. Каждый вечер, засыпая, я говорю: «Ну, мой всесторонне развитый, с гордыми, умными глазами, спокойной ночи». А просыпаясь, тут же вспоминаю его. Я сама не знаю, что это – любовь или сумасшествие. Во всяком случае «он» толкает на тысячу маленьких безумств. Это – как полет в неизведанное. От него то замирает, то чаще бьется сердце и кружится голова. Для тебя заново открывается мир. Наверное, любовь самое счастливое чувство. И я удивляюсь: как же это я могла раньше жить без нее? Как бедна была моя жизнь!
На днях после уроков я спросила у Марианны, что такое любовь. А она засмеялась и сказала: «Я сама не прочь узнать, что это за зверь, за которым все так охотятся».
Ах, Костя, так что же такое любовь? Почему она дарит такую огромную радость?
Ж. С.».
Шестеро из 10 «Б» дежурили в вестибюле, гардеробе и на этажах. Среди них Костя и Роман. Их пост – у главной входной двери. Беспокойно было только первый час, когда прибегали опоздавшие и каждому нужно было открыть дверь.
По распоряжению завуча главную входную дверь держали во время уроков запертой.
После второго урока к ним независимо, словно два королевских мушкетера, подошли дежурившие на втором этаже Чугунов и Черникин и попросили открыть дверь, чтобы покурить за углом.
– Никому не положено, – невозмутимо ответил Роман, не трогаясь с места. – И вам в том числе. Правила для всех одинаковы.
Чугунов и Черникин смерили Романа уничижительным взглядом и, ни слова не говоря, направились дальше все той же независимой походкой королевских мушкетеров.
Спустя четверть часа Черникин и Чугунов, оказавшиеся каким-то образом на улице, тарабанили в дверь. На шум пришел завуч, стал отчитывать ребят. Они объяснили, что их выпустила на минутку нянечка, а кто-то закрыл дверь.
– Ты зачем это сделал? – спросил Чугунов Романа, когда все вышли из учительской.
– Буду я перед тобой оправдываться, – проворчал Роман. – Много чести…
– Да это уборщица, наверное, сама и закрыла, – высказал предположение Костя. – Правда, Роман?
Роман не ответил.
– Но пасаран! – твердо заявил Черникин. – Этот номер ему не пройдет. При свидетелях обещаю!
… Накануне школьного вечера отдыха Женя носилась по школе как угорелая. Роман несколько раз пытался поговорить с ней – безуспешно.
– Некогда сейчас, Ромка, потом, потом, видишь, сколько еще надо успеть, – на ходу торопливо и возбужденно говорила она и скрывалась из виду.
Она мелькала то тут, то там: с одним о чем-то договаривалась, другого ругала, кому-то давала последние наставления. Но Роман не намерен был отступать. Он решил во что бы то ни стало объясниться с ней именно сегодня.
Уроки кончились, когда он снова подступился к ней:
– Женя, всего минуту… Это очень важно.
– Да ты с ума сошел! – изумленно уставилась она на него. – У меня ни минуты свободной… Неужели потом нельзя?
– Не хочешь, очень жаль, – огорчился Роман.
– Да не могу, о господи, занята, – всплеснула Женя руками. – Вот чудак человек…
Ни слова более не говоря, Роман круто повернулся. С непроницаемым лицом, холодным огнем в глазах, твердо сжав губы, он направился прочь. Он был ужасно, до слез обижен.
