Вячеслав Морочко - Египетские сны
Площадь тянется с запада на восток метров на сто. А в ширину вдвое меньше. На углу с Риджинт Стрит, громоздится похожее на корабль шестиэтажное здание, округлая «корма» которого во всю ширину и высоту являет собою сплошной экран электронной рекламы. Рекламируется почти то же, что и в Москве: «Самсунг», «Макдональдс», «Нескафе», «Кока-кола» и прочее. На «экране» – много чистого цвета (зеленого, красного, белого, синего).
Через переулочек – длинное изысканно подсвеченное желтое здание в классическом стиле с портиком и колоннами – «Трокадеро Центр» – молодежный развлекательный комплекс. Во чреве этой громады, занимающей целый квартал, – масса аттракционов, где молодые люди за деньги могут испытать свое счастье и мужество. А еще там – выставка рекордов Гинесса.
Здание напротив занимает всю южную часть площади. В восточном углу его ниша, а в ней, под светящимся козырьком – компактный фонтан со скульптурной группой «Кони, вставшие на дыбы». Осатаневшие скакуны «взвились» в крошечном закутке над струями вод.
В нижних этажах здания размещается «Критерион» (Criterion) – театр, где играют Шекспира. Маленькую площадь украшают углы. В сумерках при искусной подсветке девять углов создают впечатление вычурной гравировки по серебру. По мере движения, они выявляются один за другим, поражая фантастическим (в лучшем смысле этого слова) смешением стилей.
В центре «сэркэс», (она была вовсе не круглой, а ломаной, в этом тоже проявлялся ее скандальный характер) напротив «Критериона», над роскошным резным пьедесталом парит фигурка, похожая на мотылька, с телом длинноногого юноши. По замыслу она была воплощением ангела христианской любви, однако, об этом давно уже мало, кто помнит. Влюбленные здесь назначают свидания, ища высокого покровительства у обнаженного юноши.
Пикадилли Сэркэс – не «пуп» Лондона, скорее – его «лобок». Окружающий площадь развеселый Вест-Энд (район купцов, живописцев, поэтов и проституток) давно переименовал «ангела» в бога любви Эроса. На бронзовой ноге, «выброшенной» назад, проделывал обезьяньи фокусы хухр. Он крутил «солнышко», сидел, болтая ногами или, свесившись, строил публике рожи. Последняя, аплодируя и гогоча, во всю веселилась. Рукоплескания раздавались при каждом трюке пушистика. Для меня в этом было что-то чужое. Мы (в общей массе) не привыкли так выражать одобрение, во всяком случае, спонтанно. Когда у нас аплодируют, все время, кажется, кто-то подсказывает: «Встречаем аплодисментами! А теперь похлопаем, товарищи!» Театр в России – мода, привнесенная и лакомство до сих пор – не для всех. Как писал поэт, когда на Руси одобряли: «Кричали женщины „Ура!“ и в воздух чепчики бросали». Впрочем, и «чепчики» – понятие привнесенное. Но «Ура!», это, верно, – кричали.
Ваятель вознес над фонтаном «крылатого негра», который, судя по масти собравшихся, тут хорошо преуспел.
В этом бронзовом парне была тайная сила. Он завораживал. Он царил не только над площадью, – над всем королевством.
«Горели» тысячи молодых глаз: латино– и афро-американских, китайских и чуть-чуть – европейских. Орлиные очи блондинок высматривали добычу.
Мужчины одеты как, кому нравится – от изысканных фраков до лоснящихся джинсовых курток с выпущенными наружу рубахами.
Люди встречались, обсуждали вечерние планы. Вокруг – океан развлечений на любой вкус: театры, кинотеатры, интернет– и найт-клубы, дискотеки, бордели и прочее. Сюда идут «расслабляться» после работы. Работают здесь напряженно и отдых воспринимают, как расслабление (relaxation), тогда, как у нас отдыхают с бутылкой и не особенно напрягаются даже в постели.
По проезжей части, будто красные рыбы, проплывали автобусы в два этажа.
Толпа на другом конце здания, неожиданно, вскрикнула «Вау!» и «выплеснулась» на проезжую часть. Издавая громкое ржание, фыркая, встряхивая тяжелыми гривами, кони вырвались из фонтана и, стуча копытами, понеслись в сторону Трафальгарской площади, где под колонною Нельсона их ожидали чугунные львы.
Вернувшись в гостиницу, я выхлебал йогурт и, решив лечь пораньше, выполнил это решение.
Казалось, при моих отношениях с музыкой, я мог бы устраивать себе праздники отхода ко сну – этакие медленные, навевающие негу, концерты.
У Клода Дебюсси, например, есть вальс, который так и называется: «Более чем медленный вальс». Но классика, по природе, заряжена индивидуальностью автора, и усыпляет только того, кого не может растрогать.
Иными словами, в качестве колыбельной, музыка мне не подходит. У каждого свои способы погружения в эту бездонность.
11.
Азарт предчувствия – одно из значительных впечатлений локаторщика. Когда же отметка явно высвечивается на экранах, в права вступает рутина.
Но скверно, если цель сама тебя обнаружила и включила помехи. Тогда экран «воспаляется», покрывается пятнами, почти слепнет. Аппаратура не в состоянии полностью справиться с «отравлением», и ты ощущаешь себя больным.
Для работы в помехах существуют специальные сменные блоки и специальные методы. Техника периодически совершенствуется: то помехи уже никому не мешают, то от них не отстроишься. А между заменами блоков – работа на пределе возможного, на чутье, на отчаянных пробах, «тыках» и озарениях. Это – игра, истощающая нервные клетки, но дарующая, при удаче, счастье победы.
Жизнь в помехах и есть наша жизнь.
С этой мыслью я засыпал.
Пришел в себя в карабельной каюте. Меня выворачивало наизнанку, как будто опять была качка. Надо мной хлопотал суетливый раввин. Я гнал его от себя, как пьянчуги гонят, «чертей». Снова впал в забытье. А, очнувшись, снова увидел раввина.
Извините, зашел посмотреть, не нужна ли помощь.
Не нужна.
Тогда все в порядке. – Он повернулся, чтобы уйти.
Постойте, – я знаком попросил его сесть. – Объясните, зачем меня отравили?
Боже мой! Да с чего вы взяли!? – удивился священник.
А что это было?
– Вы еще не оправились. А эль оказался крепким, о чем вас, предупреждали. Но вы «полезли в бутылку».
Не вставая с койки, заплетающимся языком я поведал, раввину, как Мей высаживался на «Святую Терезию», и признался в своих подозрениях. Он рассмеялся: «Мы так и подумали!».
Кто – мы? – спросил я.
Да мы, с Александром.
Вы давно его знаете?
Очень! Вообще-то, он личность известная, по крайней мере, в Средиземноморье. Что касается красной рубахи, – это особая история. Граф возвращается домой, после участия в погребении Великого Мужа. Друзья покойного специально надели форму, в которой шли в бой… Когда-то их была тысяча… Остались десятки.
«Форма?» Что-то, вроде масонской ложи? А его нос? Что с его носом?
– Однажды, при штурме крепости раненый, он упал со стены лицом вниз, но, как видите, выжил. Большего сказать не могу. Остальное узнаете, если сам сочтет нужным вам рассказать.
Услышанное мало что прояснило: не очень-то я доверяю этому племени. Оставалось внимательно наблюдать, делая выводы. Объект наблюдения не заставил себя долго ждать. Не успел раввин выйти, как Мей заглянул в каюту.
– Господин лейтенант не будет против, если я войду?
– Не будет, – ответил я.
Я по-прежнему сомневался, что ночной гость – действительно, «граф Александр Мей». Он выглядел авантюристом… и не пытался это скрывать. Но как раз это меня интриговало.
– Так, значит, мы уже не сердимся? – Продолжал он, как бы испытывая мое терпение.
– Не сердимся, – сказал я, опуская ноги с койки.
– Хочу посоветовать вам, когда прибудем в Неаполь отправить письмо.
– Кому? – Спросил я, ожидая подвоха.
– Ну, не мне вам об этом рассказывать. В самом деле, разве вы не хотели бы сообщить Бесс, что, по крайней мере, до Неаполя добрались благополучно.
Меня поразило упоминание о Бесс. Но чтобы не выдать себя, я придрался к другому.
– Что значит «По крайней мере до Неаполя?» А потом? Со мной должно что-нибудь случиться?!
– Не обязательно. Может и не случиться.
– И на этом спасибо. А теперь ответьте, какое вам дело до Бесс?
– Мне не хотелось бы, чтобы девочка переживала. Видите ли, в ее положении…
– Что такое!? – я снова сорвался.
– Господин лейтенант, если будете так нервничать, не дотянете и до Неаполя.
Я что-то кричал, но слова заглушил рев паровичка. Мы замолкли одновременно. В дверь просунулась голова Стюарда. Он объявил: «Господа! Господа! Неаполь!»
– Слава Богу, дотянул, – улыбнулся Александр, выходя на палубу. Я вышел следом.
Навстречу нам, как облако, поднимался Везувий.
«Святая Тереза» входила в Неаполитанский залив (длина около десяти, ширина около пятнадцати миль). У восточного берега громоздились, как бы вставленные один в другой, три конуса вулкана. Наружный конус Везувия (Монте-Сомма) сильно разрушен. Его склоны на две трети высоты покрыты виноградниками и сосновыми рощами.
Город у подножия невысоких гор сверкает, точно горсть выброшенной на берег соли.
