Евгений Кривенко - В землях Заката
Варламов снова вздрогнул: похоже, Уолд не причислял себя к людям. С сомнением поглядел на топчан.
Уолд засмеялся, будто закаркал:
— Нет вшей… Вся живность боится Уолда. Чувствует… у него дар.
— Спасибо, — вздохнул Варламов. Потянулся рукой снять рюкзак и обнаружил, что того нет. Даже не помнил, где оставил: сумасшедший выдался день. Варламов отодвинул топчан подальше от лампы, лёг на спину и, подложив руки под голову, стал смотреть на потолок, где вздрагивала тень Уолда.
— Ты не говори… что видел меня, — проворчал тот. — Мы одной крови… ты и я.
«Где-то я это читал…», — сонно подумал Варламов. А Уолд продолжал:
— Обычно у людей в сердце тусклый огонь… Чёрный свет делает его ярче… Но большинство не выдерживает.
Варламов зевнул: «Что за бред?».
Он слишком устал. Повернулся на бок и, подтянув колени, накрыл голову полой куртки. Потрескивало, по стене уютно колебался красноватый свет, и Варламову показалось, что он снова в Кандале: отключили электроэнергию, мама зажгла керосиновую лампу и читает про чудеса Моисея. А он натянул одеяло на голову, следит сквозь щёлку за её колеблющейся тенью и постепенно погружается в сон…
Словно почувствовав его мысли, Уолд хрипло и почти без запинки прочитал:
«Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошён и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя».
Пошелестел страницами и добавил:
«Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули». [3]
«О ком это он? — сонно подумал Варламов, погружаясь в дремоту. — Об Америке, что ли?»
…Яркий свет пробивался сквозь веки. Ещё не совсем проснувшись, Варламов блаженно потянулся, почувствовал под собой голые доски и рывком сел.
Комната была пуста, Уолда и след простыл. Солнечный свет пробивался сквозь грязноватое окно и золотой пылью дрожал над полом. Варламов встал и подошёл к полкам: книги по биологии, философии, зоологии, ботанике — странное чтение для лесного бродяги. От воспоминания о вчерашней встрече по телу пробежали мурашки, захотелось скорее уйти.
Варламов взялся за ручку двери и вздрогнул снова: вспомнил про чёрных волков. Достал из кобуры пистолет и, проверив патроны, выглянул. Никого не видно, хлам и запустение под солнцем. Варламов вышел и быстро миновал площадь: ничего не осталось от ночного очарования, только мусор и битый кирпич.
Зелёные холмы манили свежестью — за ними ждала дорога, машина и завтрак. Варламов здорово проголодался. Он перешёл поле и углубился в лес, найти путь по солнцу не составляло труда. Шёл недолго, уже близко была вершина холма, когда услышал выстрел и крик впереди.
Болдуин!
Варламов закричал в ответ, и через несколько минут они встретились — и без того широкое лицо Болдуина расплылось в улыбке.
— Как умудрились потеряться? Я ходил, звал тебя, а потом добрался до машины. С утра снова пошёл искать. А ты где ночевал, в лесу?
— Нет. — Варламов смутился, вспомнив просьбу Уолда не рассказывать о нём. — Вернулся в городок, отыскал помещение.
— Брр, — Болдуин передёрнул плечами. — Призраки не являлись? Ладно, пойдём к машине. Поохотились, называется!
Через пять минут они любовались пейзажем с вершины холма: зелёные с желтизной волны гор, дальше синие, а у горизонта призрачно-голубые. Прохладной белизной блистала гряда облаков. Болдуин покрутил головой:
— Собаки, слышишь?
Варламов стал вслушиваться и различил лай собак, а потом лошадиное ржание. Болдуин нахмурился:
— Что они, всё бесноватого гонят? Скверно, как раз в нашу сторону.
У подножия холма была прогалина, потом снова лес, а за ним поблёскивала речка. Лай становился громче.
— Толково гонят, — пробормотал Болдуин. — Как же нам пробраться к машине? Бесноватому нельзя попадаться, но и стрелять в него неохота, мы не полицейские. И собаки могут накинуться сворой.
Лай и ржание стали громче, через прогалину перекатилась чёрная точка, следом замелькали точки поменьше…
— Вот что, — решился Болдуин. — Давай обратно в городок. Спрячемся там, где были. Они пройдут стороной.
Спуск не занял и пятнадцати минут, подгонял истерический лай собак. Перебежали поле, кинулись к знакомой двери. Мёртвые волки отвратительно смердели, после лесного воздуха хотелось зажать нос. Поднялись в гостиную, где сквозь выбитые стёкла из окон тянуло свежестью. Болдуин придвинул к двери тяжёлый стол.
— Опять мы тут, — поморщился он.
Варламов подошёл к окну осторожно выглянул: пустая площадь, белые колонны, пристальный глаз солнца. Сердце тоскливо сжалось, возвращался вчерашний кошмар. Трижды на них нападали волки, возникая хищными тенями из залитой солнцем чащи или из белых стен заброшенного городка. И в третий раз он, Варламов, попадает в этот город, где колонны напоминают потрёпанный временем античный театр.
Что за представление ждёт их на этот раз? Варламов вздохнул… И затаил дыхание.
Он не увидел бесноватого, как ожидал. И орущей своры собак. И полицейских на лошадях — взору Варламова предстали не полицейские.
Странная группа появилась на площади — люди в чёрных балахонах шли неровным кругом, а посередине волокли дёргавшуюся фигуру — очевидно, пленника слегка оглушили из прализатора.
Варламов вгляделся… Грязно-белая шапка волос, тёмное лицо с белками глаз — Уолд! Не помог ему Дар.
Болдуин тоже приблизился к окну и тихо свистнул:
— Да это совсем другие! И не бесноватого поймали, а парня из Тёмной зоны. Эти твари ещё хуже.
Варламова передёрнуло, остатки неприязни к Уолду исчезли при виде его жалкой участи.
— А кто эти люди в чёрном? — прошептал он.
Болдуин сплюнул:
— Поклонники Трехликого вышли на охоту. Они носят чёрные балахоны в подражание этой… Тёмной Воинственности, есть такой китайский божок. Не высовывайся, они посторонних не любят.
Появилось ещё два десятка в балахонах — шли поодиночке и группами. Варламов заметил женщин: длинные волосы спадали на элегантные, в виде коротких плащей балахоны. Все молчали, слышался только лай собак, но самих не было видно: наверное, привязали. Иногда доносилось ржание лошадей.
Пленника швырнули на землю. Его освободили от пут, но привязали к рукам верёвки, натянутые в разные стороны, так что Уолд мог только корчиться как почерневший дождевой червь. Двое сели, чтобы держать пленника покрепче. Остальные устраивались, как попало: открывали сумки, из рук в руки передавались бутылки.
Рот Варламова наполнился слюной. Это надо же — ни завтрака, ни глотка воды; так торопился уйти от Уолда, что не поискал питья. Желудок заворчал, напоминая, что ужина тоже не было.
— Что они собираются делать? — Варламов попытался забыть о чувстве голода.
— Всякое рассказывают, — пробурчал Болдуин. — Будто устраивают охоту на выродков, что остались жить в Тёмных зонах, совершают обряды в безлюдных местах… Сами увидим. Выходить нельзя, собаки почуют. А попадаться поклонникам Трехликого в глуши не советуют.
Внизу послышался шум. Варламов приник к окну: два чёрных балахона волокли по бревну — похоже, столбы от веранды. Когда дотащили до колонн, началась возня, раздался стук. Уолд попытался вскочить, но сидящие упёрлись ногами, натянули верёвки, и он опять ткнулся лицом в землю.
Хотя солнце поднялось высоко, и должно было пригревать, Варламов задрожал: приближалось нечто отвратительное. Чёрные балахоны подняли сооружение, оказавшееся грубым крестом, и привязали к колонне. Потом, подойдя к Уолду, взяли у сидевших верёвки. Те поднялись, что-то проделали со своими одеяниями — и вдруг оказались в красном, даже на головах красные капюшоны.
Болдуин снова присвистнул.
— Ага, — возбуждённо зашептал в ухо Варламова. — Всё, как рассказывают. У них балахоны с красной подкладкой. Раз сменили цвет на красный, значит, собираются приносить жертву Лилит. Скорее всего, обольют этого чёрного бензином и подожгут. Будут плясать вокруг горящего креста и, как говорят, трахаться друг с другом. Тогда к ним можно даже присоединиться — это приветствуют. Может, подойдём, а?
— Ты с ума сошёл? — Варламова затрясло.
Выходит, не суждено Уолду вернуться в свой дом на берегу сумрачного озера, не суждено читать и бродить по лесам. Пусть у него и жуткий дар…
Двое в красном снова перехватили верёвки и потащили брыкавшегося Уолда к кресту. Собравшиеся стали что-то выкрикивать, некоторые тоже сменили наряд на красный, кое-где на расстеленных плащах начались недвусмысленные ласки.
Вне себя, Варламов потянул из кобуры пистолет.
— Ты что? — зашипел Болдуин. — Нас же растерзают!
Уолда прикручивали к кресту. Руки развязать не посмели, и обе перекладины остались свободными. Варламов навёл прицел, совсем близко увидел возбуждённые, блестящие от пота лица под капюшонами. Когда оба сместились влево, поставил локти на подоконник, прицелился в правую перекладину, успел упереться ботинком в диван и потянул спуск.
