Сергей Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы
Во всяком случае, я тебе этого желаю.
— Ну как, зелень плюгавая? Полегчало? — Сидящий без штанов, с аккуратно затянутыми в эдакие «онучи» ногами, он напоминает калеченого Буратино, которому вдруг по пьяни решили приладить набитые ватою тряпичные ноги. В огромных крепких башмаках, благодаря которым не пострадали его стопы.
Выглядит он комично, — худющий и нескладный, с болезненного вида кожей и в сильно несвежем белье, — но мне не до смеха. Самое бы время сладить ему подобие штанов, а то так и заморозит задницу-то…
Оглядываюсь по сторонам, придирчиво выбирая, кто из начинающих коченеть трупов в клёшах пошире. Поняв мои мысли, курчонок начинает лупить испуганно глазами — думаю, ему и в страшном сне не могло привидеться надевать одёжку мертвяков.
— Надо, дурень! Иначе подохнешь раньше, чем дотопаешь… хм!.. домой. Заразу подхватишь, а то и морозы, того и гляди… Да что я тут с тобой нянчусь, мать твою так?! А ну-ка, сдирай быстро штаны во-он с того, с самой толстой жопой! — Показываю на дымящийся на краю догорающего костра труп.
Подзабывший о боли хлопец почти бегом, насколько позволяют ему его «протезы», бросается выполнять моё приказание. Думаю, он правильно рассудил, что куда лучше щеголять в штанах не по размеру, от которых ещё пока не несёт мертвечиной, но остервенело тянет чужой застарелой мочой, чем лежать в этой же куче. Да ещё и с почти голой задницей, наслаждаясь посмертным бездельем…
И пока он с превеликими предосторожностями натягивал это вонючее тряпьё на себя, оберегая целостность повязок, я случайно бросаю взгляд на то, что ещё можно назвать костром, предварительно оживив его буквально несколькими ветками. Чай же, поди, согреть ещё надо! И тогда мои глаза находят то, что совсем недавно варилось в том злосчастном котелке…
Откровенно говоря, поначалу просто не поверил этим своим собственным глазам…
Бугрящееся прокипевшими и сильно вываренными выпуклостями «крупянистых» волокон, все в ошмётках коричневой белковой пены, — в серо-коричневой глинистой жиже и разном мелком лесном мусоре лежало нарезанное крупными кусками белесое человеческое мясо…
…Сколько ни услышь о той или иной дичи в мире, сколько ни сталкивайся с ней в реальной жизни, — всегда найдутся вещи, к которым просто нельзя ни привыкнуть, ни которые можно понять. Каннибализм — одно из таких непотребств, которым нет ни понимания, ни прощения.
— Пацан… Как это назвать?! — мой глухой голос заставил мальца оторваться от застёгивания тугих пуговиц на ширинке, и затравленно глянуть на меня, хмуро смотрящего на ЭТО.
Не знаю, понял ли малолетний болван, что я в курсе того, что ЭТО такое, — сам ли догадался, или это было написано, выжжено на моей физиономии, — но только он сдуру и с перепугу истолковал моё потрясённое молчание по-своему. Скорее всего, он вообразил, что я ору на него из-за того, что так бесхозно и расточительно в грязи и золе валяется мясо… Еда. Одна из главных и истинных ценностей этого мира…
Похоже, среди своих «товарищей» он, в силу возраста и неопытности был, скорее всего, кем-то вроде служки.
Потому как он максимально быстро, насколько позволяло его положение и непривычная стеснённость в ногах, бросился к котелку… Подхватил его… и начал торопливо набивать валявшимися тут и там кусками…
При этом он сбивчиво твердил, выковыривая из почвы втоптанные в неё ошмётки, словно оправдывался передо мною за допущенную ранее неловкость и собственную медлительность:
— Сейчас, дядя… Сейчас… Если его хорошенько в ручье помыть и снова подогреть, мясо можно будет есть… Я сейчас, я мигом…
Кровь ударила мне в голову…
Кажется, я тоже ударил. Его.
Ударил сильно и не раз, потому как придя немного в себя, я обнаружил, что пацан лежит в странной позе, неподвижно, разметав руки и ноги, словно выброшенная на берег дохлая морская звезда.
Мне показалось, что я убил этого дурака. Меня колотило при одной мысли о том, что мне почти предлагали есть ТАКОЕ!!!
До чего дошёл этот сифилитичный, конченый мир…
Жалел ли я о сделанном? Имеется ввиду убийство сего малахольного отрока. Что решил, будто я такое же позорное животное, как и он сам?
Гм…
Чести мне и доблести в его кончине, конечно, немного… Но и потакать ТАКИМ ребятам не стоит. И чем меньше их сейчас останется, тем честнее будет жизнь.
Так что вполне, я подумал, закономерно, что в конце концов он отправился вслед за своими дружками-людоедами…
Мне хочется только одного, — присесть на поваленный ствол, закрыть глаза… и закурить в полную силу лёгких…
…Тихий, едва различимый стон заставляет меня оторваться от полуяви, в которой я пребывал последние три минуты, и удивлённо повернуть голову на звук.
Разбитые в труху губы салаги пытались расклеиться, разжать почти высохший клейстер намертво сцепивших их кровяных сгустков. При этом они дрожали от боли и усилия, а сквозь них действительно рвался наружу мучительный стон.
Ишь ты, гнида зелёная… Не добил?! Со мною такого почти не бывало и со взрослыми «особями», а ты ведь совсем задохлик!
Вот падла…
Ну ни хрена ж себе, какой тебя мать Природа живучестью наградила… Сейчас, сейчас я это исправлю…
Решительно встаю и достаю нож. На какие-то секунды задерживаюсь, решая, как его лучше порешить…
"Не суетись, остынь… Чего ты разошёлся?", — кто-то серьёзный и спокойный словно придерживает мою руку. "Не делай того, за что потом будешь жрать сам себя".
Я не страдаю страхом как проявлением физической немощи или поносом духа. И не крещусь после каждой перебежавшей дорогу кошки. Но этот, лениво бормочущий откуда-то из глубин мозга собственное разумение правды голос… — я научился его слушать. Внимательно и не отмахиваясь. Может, поэтому всё ещё не раздаю щедро куски своего тела червям.
Хм… ну, раз ОН говорит мне, что не стоит… Значит, не стоит, и дело с концом!
Ну, и что мне тогда с ним делать, мой вечный умник? Может, и на это у тебя есть рецептик?!
"Решай сам…, устал я что-то"… — голос утомлённо зевнул и, похоже, решил повернуться ко мне спиною, улечься поудобнее и заснуть. Мол, своё я сказал, а теперь шевели ушами самостоятельно…
— Ну и хрен с тобою! — я в сердцах пнул распростёртое тело. Последние слова относились скорее к моему «советчику», чем к куску юной плесени, притопленной во впадине на краю поляны. Здесь бы его и оставить, чтобы снова усиливающийся дождь окончательно скрыл его никчёмное тело… Ну, раз нет — значит, НЕТ…
— Вставай, животное!!! — на этот раз я пнул куда злее, и уже точно по адресу отношения. — И смотри, не устань молиться на то, что я чокнутый, внимающий всякого рода "голосам"…
Нереализованное бешенство всегда чрезмерно давит на нервную систему, а потому, чтобы отвлечься, я иду за деревья и снимаю с развилки дерева свою собственную поклажу, которую я туда определил незадолго до того, как начать «играть» с этим стойбищем вооружённых каюров. Его тяжесть, потраченные на всю эту «операцию» усилия и время немного сбивают дыхание моей злости. Возвращаюсь я назад лишь психованным, не более того.
И что теперь мне делать, скажите на милость? Со всем этим жалким человеческим «хозяйством», валяющимся, словно гнилая колода, посреди этого свежего незарытого "кладбища"?
В это время юнец зашевелился, открыл заплывшие глаза и попытался сесть. Его трясло и колотило так, будто он сидел верхом на вибропрессе.
Будь у него кариесные старческие зубы, враз половина бы вылетела. Так они стучали от бьющей его лихорадки. Да и немудрено, — весь насквозь мокрый, продрогший, избитый, ошпаренный… Видевший смерть так близко. ТАКУЮ смерть. И чуть живой от туманящего сознание животного страха. Пожалуй, многовато впечатлений на единицу молодости для одного дня.
На какое-то мгновение я даже испытал к нему что-то вроде жалости. Чей-то сын, несостоявшиеся надежда и чаяния…
— Ну, что скажешь, морда? — наверное, в моём голосе было столько гнева и желчи, что на измазанном грязью лице отразился разом весь спектр негативных переживаний, присущих человечеству.
— Я…за что Вы меня…так…? — только и смог пролепетать юный пожиратель падали.
Я одним прыжком оказался возле него, приставил к его веку нож, несильно надавил…
— Ты что, выродок… трупоед хренов?! — прикидываешься или издеваешься?! — я буквально задохнулся от душившего меня негодования. — Ты жрёшь, как потный ишак воду, человечину — и при этом строишь тут из себя оскорблённую невинность?!
Схватив за шиворот, я легко оторвал его тощее тельце от земли и ткнул, буквально швырнул, почти вбил лицом в покрытые рыжей слизью от глины, куски.
Мне стоило немалых усилий не отрезать ему его дурную башку. Я ждал всего, — оправданий, слёз, падений ниц и на колени, сбивчивых объяснений типа "бес попутал, жить шибко хотелось"… Вместо этого в ответ криком раздалось то, что даже впечатлило меня неожиданно проявленной твёрдостью из губ этого мозгляка:
