Владимир Аренев - Душница
— Что будем делать?
Лебедь подумал с полминуты. Пожал плечами:
— А что делаем в школе? Проситься в туалет. Раскрывай свой рюкзак, бум готовиться к операции «Прорыв».
Они перепаковали мяч с дедовым шаром в Сашкину сумку, выглядела та теперь подозрительно пухлой, но что делать.
— Тётка надвое не разорвётся. Значит, будет шанс отвлечь её внимание, — успокоил Лебедь. — Теперь так… — Он разложил на столе ворох своих листов, что-то разглядывал, хмыкал. — Нет, — пробормотал, — конечно, это здесь не отрисовали. Блин. Но если прикинуть… «Мысль проницает всякие препоны»! В общем, — поднял он голову, ты, Зимина, идёшь с ним. Тётку отвлекать. Скажешь: живот заболел.
— И долго нам отсиживаться?
— Тебе — до упора. А тебе, Турухтун, — пока она не заманит тётку в женский. Если я всё правильно себе представляю, в туалете должен быть общий предбанник…
— Чего там представлять? — удивился Сашка. — Я там был раньше. Так и есть.
— Хм… Ну класс! А где-то сбоку дверь в служебные помещения? А? Ну, в общем, на месте разберёшься.
— С чем разбираться?!
— Коридор, балда ты, служебный. Значит, не заблокирован. Найдёшь лестницу, поднимешься этажом выше, а оттуда — в обычные помещения и на балкон. Только быстро, пока они там не сообразили что к чему. А сообразят они, — добавил Лебедь, хмуро глядя на сумку, из которой по-прежнему доносилась дедова песня, — сообразят они скоро.
* * *— Что? Что ты говоришь? Сильно болит? О, Боже ты мой… — Зашуршали по кафелю тапочки. — Мальчик, ты как?
— Я в порядке, — сказал Сашка. — Вы за меня не беспокойтесь, я скоро. Вы Настей займитесь. Она с утра говорила, что живот крутит. А мы её предупреждали, чтобы не покупала тот пирожок.
Тётка шумно и безнадёжно вздохнула. Она, подумал Сашка, сейчас сама грохнется в обморок. Вот цирк.
— Жди меня здесь, я сейчас, хорошо? Тебе самому здесь ходить нельзя. Нельзя, да.
Сашка пообещал, что не будет.
Открыл сумку и взял в руки мяч — и едва не отдёрнул руки. Ощущение было как от лёгкого удара током.
Шар вибрировал. И пел. Пел!
Сашка прижался губами к липкому кожаному боку.
— Деда, ты не волнуйся. Я тебя обязательно отсюда вытащу. И отсюда, и вообще. Слышишь? Ты только потерпи, хорошо? Это я не ради мамы; просто нельзя, чтобы такое делали с человеком, я только сейчас это понял. Ещё немного, деда. Потерпи.
Услышал ли дед? Стал ли петь хоть чуточку тише? Сашка не знал.
А время шло.
Он положил мяч в сумку, забросил её на плечо. Осторожно повернул ручку и выглянул в предбанник: пустое, залитое ледяным светом пространство. Слева два зеркала, умывальники, мусорный бачок. Пахнет земляничным освежителем.
— Господи, девочка, просто открой мне!.. — доносилось из-за двери напротив. — Ну как я могу помочь, если…
Он на цыпочках подошёл к двери справа («Служебное помещение. Посторонним вход запрещён!»). Не заперто. Узкий проход, какие-то стеллажи, вёдра, швабра, пластиковые бутылки с моющим средством.
— Ну вот, молодец, что открыла… Выглядишь ты вполне…
Гневно зазвонил мобильный.
Сашка полсекунды стоял, будто заяц в свете фар летящего на него автомобиля. Потом метнулся внутрь, запер дверь и — вперёд по проходу. Сзади забарабанила тётка Аннушка, молча и яростно, рванула ручку.
Сашка наконец догадался сбросить звонок, проход закончился, тут была ещё одна дверь, заставленная всяким барахлом, он в две минуты раздвинул все эти веники, картонные ящики, тряпьё, отпер, выскочил… Лестничная площадка. Снизу — неясный шум. Хватаясь рукой за скользкий пластик перил — наверх.
Шар, торжествуя, пел.
Пропустив этажа три, Сашка ввалился в очередную подсобку, споткнулся и полетел, выставив перед собой руки, прямо на стеллаж. Что-то загрохотало, закапало. Вскочил, перепрыгнул, добрался до двери.
Туалет. Никого.
Мобильный опять зазвонил, он опять нажал «отбой» и, зачем-то пригладив волосы, вышел в коридор к мемориям.
Мягкий свет, шорох невидимых мёртвых голосов. Пауза — и тишина взорвалась криками.
Дед продолжал петь.
Балкон, сказал себе Сашка, найти балкон и не паниковать. Они тут сами все будут сейчас носиться как угорелые. Я смогу, успею.
Истерично завизжал звонок-сирена. Сашка побежал — коридор изгибался плавной дугой, по обе стороны темнели дверные проёмы, из некоторых удивлённо выглядывали люди. Вдруг — развилка, на стене — указатели: к лифту, к мемориям, к внешней дуге коридора, к хранилищу.
К внешней дуге. Впереди заметил высокие стеклянные двери. Не заперты.
Выскочил — и тут же попятился, захлёбываясь от тугого, стылого ветра. Внизу виден был сразу весь Парк — словно поле, расчерченное на клетки для какой-нибудь сложной игры. Линии — нити душеловов, все — слишком далеко. Неопасны.
— Получилось, — прошептал Сашка. — Получилось…
Он упал на одно колено, поставил сумку на пол и догадался наконец посмотреть по сторонам. Никого. Справа балкон уходил вниз, слева — загибаясь, тянулся кверху. Он охватывал всю башню тугой узорчатой лентой, сжимал, словно пружина. По идее, любой, если бы захотел, мог подняться или спуститься по нему пешком, но на деле всегда какая-нибудь секция была в лесах. Душницу бесконечно подновляли, восстанавливали, улучшали…
Здесь лесов не было — и не было сетки, предохраняющей от случайного падения. За всю историю душницы никто ни разу не пытался, выпрыгнув с балкона, свести счёты с жизнью. Здесь не полуостров, здесь заботятся о душе.
Сашка расстегнул «молнию» и достал мяч. Снова вздрогнул, когда коснулся его поверхности.
И ещё раз — услышав голоса этажом ниже.
Хриплый:
— …безумие какое-то.
Нарочито спокойный, рассеянный:
— Мне только что звонил Григорьев с двести пятого. И Храпко: у них на сто девяностом то же. Как будто эпидемия, цепная реакция.
— Бр-р-ред! Боже, какой бред! Ты связывался с патриархом?
Собеседник хриплого затянулся папиросой, выдохнул.
— Велели стравливать пар. Точней — выпускать.
— Что-о-о?! Они вообще понимают?.. И кто это «велели»?
— Успокойся, решение согласовано на высшем уровне. Времени нет, надо всё делать оперативно. Я уже велел поднять списки. Тех, кого не посещали больше года, — в первую очередь. — Ещё одна затяжка. — Уже должны были объявить, что поступил звонок, якобы кто-то из застенных радикалов пронёс бомбу. Эвакуация, полная блокировка. К вечеру управимся.
— А если они не уймутся? Ты помнишь, как в семьдесят втором?..
— Выпустим столько, сколько потребуется. Всё, точка.
— Но мы же… это ведь хуже убийства, Вадим! Ты же верующий человек, должен понимать…
— Что я должен понимать? «Лишаем их шанса на искупление грехов»? «Ввергаем в пучину огненную»? А может, наоборот? В любом случае сейчас это не имеет никакого смысла. Диспуты потом, сначала — дело. «Мёртвые к мёртвым, живые — живым». Классиков надо читать, Андрюша, классиков.
Они ушли, точно ушли, но Сашка ещё какое-то время так и сидел: упершись одним коленом в ледяной пол балкона, сжимая в руках пульсирующий мяч. Из оцепенения его вывел звонок мобильного.
— Да? — Он прижал мобильный плечом к уху и начал отрывать полоски скотча. — Да, я слушаю, говорите.
— Турухтун?
— Курдин?!
— Ты чего не отвечал? Слушай, я только сообразил… Ты сейчас вообще где?!
— Какая разница? И лучше давай потом…
— Только трубку не бросай, слышишь! Обещаешь? Это важно!
Сашка оторвал последнюю ленту, разломил мяч и вынул оттуда дедов шар. Тот рванулся кверху, струной натянул цепочку.
— Алло! Чего молчишь?
— Обещаю, — сказал Сашка. — Только быстро давай, мне некогда.
Он встал и отошёл подальше от дверей, чтобы случайно не заметили. Давно надо было, дурень.
— Мне мать сказала, что Настя уезжает. Я звонил попрощаться — а её нет дома. Вроде как с тобой и с Лебединским ушла в душницу. Тут я и сообразил. Если бы с тобой одним — ладно. Но с Лебединским!..
— Ну и что ты там сообразил?
— Зачем тебе деньги, — тихо ответил Курдин. — И зачем она помогла тебе пройти в душницу.
— Ну и зачем? — так же тихо спросил Сашка.
— Это ветер, да? Ты уже наверху? Не бойся, Турухтун, я не выдам. Я тебе завидую, Турухтун: я бы так не смог.
— Ты говорил — у тебя что-то важное. Если нет… у меня мало времени, честно. Лучше созвонимся…
— Не отпускай его!
— То есть?
— Я ведь тоже думал о таком. Ну, чисто теоретически. И как быть с душеловами — тоже; и, конечно, вариант с душницей рассматривал. Не получится, Турухтун.
— Представь себе, я уже здесь, — зло сказал Сашка. — Стою на балконе и трачу на тебя время. Понял?!
— А дальше что? Отпустишь шар — лети в небо? Душеловы далеко внизу, всё такое… Ага, сейчас! Она вся — один сплошной душелов, понимаешь? Почему, по-твоему, у неё этот балкон спиральный? Да потому что в сам балкон душеловы и вживлены, в узоры эти уродские.
