Игорь Подколзин - Когда засмеется сфинкс
— И его ненавижу, твоего Бартлета, жалкого противного ханжу.
— Джин, — ласково проговорил Фрэнк, — ты устала и слишком расстроена, не отдаешь отчета в том, что говоришь.
— Нет, отдаю! — упрямо и истерично выкрикнула она, но взглянув на Фрэнка, сникла. Руки упали на колени, опустились плечи. Она всхлипнула и по-детски кулачком вытерла глаза. — Извини меня, мне очень тяжко.
— Пойдем, я уложу тебя. Ты отдохнешь и хорошо выспишься. Поговорим завтра. — Он приподнял ее, взял на руки, отнес в спальню и уложил в постель. Затем заботливо накрыл одеялом и отправился в кухню за снотворным.
Когда он возвратился, девушка лежала на спине, подложив ладони под затылок. Глаза широко открыты, взгляд обращен к потолку, в плавающие там темные тени.
— На, прими. — Фрэнк протянул две таблетки.
Она послушно приподнялась и, открыв рот, вытянула губы.
Грег положил ей на язык снотворное. Дал запить из стакана с соком и медленно опустил ее голову на подушку.
— Вот так. Хорошо. Отдохни, любимая. Завтра, если будешь чувствовать себя сносно, мы все обсудим. Спокойной ночи.
Фрэнк поцеловал ее, погасил свет, вышел, осторожно ступая из спальни, выключил магнитофон, захлопнул дверь и спустился по лестнице к машине.
Всю дорогу домой у него из головы не выходила Джин. Ее странное поведение. Неужели девушка так привязана к Бартлету? Но откуда появилась эта неожиданная ненависть к шефу и старому слуге? Ведь когда она говорит о них, ее бьет дрожь, голос становится злым и неприятным. «Нервы. Выспится и придет в себя, — с нежностью подумал он. — Она как отца родного любила Бартлета — этого хорошего и доброго человека. Да, жалко старика, очень жалко, но что поделаешь…»
На следующий день, едва Грег переступил порог конторы, навстречу ему, благо еще никого не было, бросилась О'Нейли. Она, вероятно, хорошо выспалась, выглядела юной и свежей. Девушка прошла за ним в кабинет, прижалась к его плечу щекой, смущенно и робко сказала:
— Ты не сердишься за вчерашнее? Ну, пожалуйста, дорогой, забудь все ради бога, я болтала какую-то галиматью. — Она подняла голову и крепко поцеловала в губы. — Хорошо?
— Ну что за глупости. — Фрэнк обнял ее за плечи. — У тебя чисто по-женски разыгрались нервы. Как себя чувствуешь сейчас?
— Откровенно?
— Конечно.
— Плоховато. — Она виновато потупила глаза. — Я бы хотела попросить об одном одолжении — дать мне отпуск на две недельки. Я съезжу к тетке, развеюсь. Там, на природе, окончательно приду в себя.
— Может, мне поехать с тобой?
— Не надо, милый. — Ответ прозвучал поспешно. — Я побуду одна. Только не обижайся — ведь это совсем ненадолго, десять-пятнадцать дней. Будь умницей. — Она нежно обняла его и снова поцеловала в губы. Потом отстранилась и посмотрела прямо в глаза. — Не обидишься?
— Что ты! — Фрэнка переполняла нежность. — Поезжай, отдохни, наберись сил. И знаешь, что мы сделаем? — Он присел на подлокотник, притянул ее и посадил на колени. — Я тоже смотаюсь куда-нибудь отдохнуть. Идет?
— Ты? — удивилась Джин.
— Конечно. Как же без тебя может работать контора «Гуппи»? — Он захохотал. — Все. Устроим отпуск…
Одна рука Грега лежала на баранке руля, другой он обнимал прильнувшую к нему Джин. Ее чемоданчик и плащ лежали на заднем сиденье.
— Ты будешь скучать? — Она снизу вверх бросила лукавый взгляд. — Или ждешь не дождешься, когда я исчезну, чтобы, как шкодливый щенок, удариться в разгул?
— Несомненно, — отчеканил Фрэнк, захохотал и, повернувшись, чмокнул ее в нежную, украшенную изумрудными клипсами мочку уха.
— Зазнайка.
— Ну знаешь, — притворно возмутился Фрэнк.
— Знаю, милый, знаю. Не оправдывайся. — Она скрестила на груди руки и посмотрела в окно. Их как раз обгонял длинный золотисто-фиолетовый «седан», за рулем его, тараща круглые рачьи глаза на девушку, сидел толстощекий лысый тип.
— Ох, Фрэнк! — Она всплеснула руками. — Какая прелесть!
— Что, малышка? Ты называешь прелестью эту мерзкую рожу?
— Нет, машину. И до каких пор нам раскатывать на этой колымаге?
— Ты о чем? — Он вопросительно скосил глаза.
— О твоей груде металлолома, которая только не рассыпается из тщеславия. Когда наконец и у нас будет такой же авто? — Она пальчиком указала на удаляющуюся машину.
— Ах вот что! — Он улыбнулся. — Надеюсь встретить тебя на новой.
— Правда? — Она захлопала в ладоши. — Фрэнк, дорогой. Я так рада. Ты уже говорил с кем-нибудь об этом?
— Несомненно, — соврал он и подумал — ехать в отпуск придется в третьем классе, а жить где-нибудь действительно в хижине из пальмовых листьев, но зато он сделает приятное Джин.
Посадив ее в поезд, Грег отправился на аэродром и на следующий день туристским рейсом вылетел на острова южных морей.
На душе было спокойно. Вчера адвокат Ренс сообщил: обвинение с Мартина снято, и он выпущен на свободу. Старый крючкотвор не удержался, чтобы тут же не упомянуть: счет на двести долларов за хлопоты он выслал на имя Грега.
Глава VII
Инспектор полиции
У Джона Кребса, инспектора полиции центрального района города, очень болела голова. Впрочем, болела — не то слово, она трещала, раскалывалась и гудела. Он ходил, переваливаясь с ноги на ногу, по маленькому неуютному кабинету, пропахшему мастикой для натирки полов. Слегка постанывая, потирал средним и безымянным пальцами ноющие виски, покачивал, как маятник, головой. Боль начиналась чуть-чуть выше спины, в ямочке под затылком, растекаясь, ползла вверх и раздваивалась, уходила вперед к ушам. Кроме этой противной, в такт шагам боли, посасывало под ложечкой, поташнивало. В довершение ко всему порой появлялся озноб, но не простудный, с ломотой в суставах, покалывающий, словно мелкими иголками кожу, а нервный, с мерзкой холодной испариной.
События последних дней начисто выбили его из привычной, как хорошо наезженная проселочная дорога, колеи. За двадцать пять лет государственной службы он никогда не только не сталкивался ни с чем подобным, но не мог даже при полном напряжении своей фантазии, правда, не отличающейся большим разнообразием, придумать или представить ничего похожего. Уж каких только преступлений не повидал инспектор за четверть века.
В данном случае творилось что-то сверхъестественное, выходящее за рамки обычных полицейских будней, помимо воли и здравого смысла заставляющее скатываться в какую-то мистику.
Время от времени он останавливался у низенького, на крутых растопыренных ножках журнального столика, на котором в беспорядке валялись пухлые, растрепанные пачки газет. Несколько минут стоял в неподвижности, кряхтел, будто силился что-то сообразить, затем, безнадежно махнув рукой, снова продолжал неторопливо и монотонно мерить шагами комнату. «Вот уж действительно, если начинает не везти, так это надолго, — подумал он. — Все одно к одному: и дома и на службе. Подлый закон бутерброда, падающего всегда маслом вниз».
Кребс был образцовым полицейским в полном смысле этого понятия. Он начинал с самой первой ступеньки, с рядового. Исключительная добросовестность и трудолюбие мало-помалу помогали ему карабкаться по тернистой служебной лестнице. Инспектор был в меру суеверен, но не религиозен, хотя свято поклонялся двум идолам: семье и закону. И первого и второго он буквально боготворил. Уж что-что, но жаловаться было грех: с семьей ему повезло. Женился на тихой и хозяйственной девушке-сироте, воспитаннице детского приюта. И хоть трудно было обнаружить в этом ревностном служаке какие-либо сентиментальные или романтические струнки, но женился он по любви.
Постепенно наладилась жизнь, о которой в его положении можно было только мечтать. И хотя невесть какого заработка полицейского еле-еле хватало на более-менее сносное существование, но они с женой не сетовали и не унывали. Как птицы, кропотливо, по веточке, по шерстинке создавали немудреный, без претензий, домашний уют. Год спустя после свадьбы родился сын, щекастый крепкий и здоровый мальчуган. Залезая в долги, как-то ухитряясь сводить концы с концами, дали ему сносное образование. Он женился. Женился удачно. Словно по хорошо отработанной программе, через год Кребс стал дедом. Но как раз перед этим событием жизненная кривая резко покатилась вниз…
В тот день, когда на свет появился внук, в дом доставили официальную казенную бумагу-извещение, в нем сообщалось, что Кребс-младший погиб во Вьетнаме, защищая «бога, президента и нас». Невестка, и без того слабая здоровьем, не перенесла удара, слегла с сильным психическим расстройством и вот уже два с лишним года не вставала с постели. Ее отец с матерью, мелкие фермеры с юга, и слышать не хотели, чтобы чем-то помочь молодой женщине. Трудно, но все-таки их можно было понять — в семье еще пятеро детей, а доходы с небольшого клочка земли невесть какие и то, когда смилостивится погода и не выгорит дотла урожай. Все заботы легли на плечи деда и бабушки. Оставалась лишь одна.
