Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина (сборник)

Он заглянул к себе в душу и не обнаружил там потаенных грехов, за которые Божество могло бы обрушить кару на него самого и на Маджипур. Он не домогался трона; он не злоумышлял против своего брата; он никогда не использовал во вред власть, полученную неожиданно для себя; он не…

Он не…

Он не…

Валентин сердито тряхнул головой. Что за глупая, напрасная трата душевных сил! У земледельцев возникли некоторые совпавшие по времени трудности, а ему приснилось несколько нехороших снов: просто нелепо возводить все это до уровня ужасного катаклизма вселенских масштабов. Со временем все уладится. Болезни растений будут побеждены. Его правление не забудется в истории не только из-за омрачавших его бедствий, но и благодаря гармонии, равновесию и радости. Ты хороший король, сказал он себе. У тебя нет причин сомневаться в себе.

Корональ поднялся и вышел из каюты на палубу. День клонился к вечеру: громадное бронзовое солнце нависало над кромкой воды на западе, а на севере как раз всходила одна из лун. Небо переливалось разными цветами: коричневатым, бирюзовым, фиолетовым, янтарным, золотистым… На горизонт наползали тяжелые тучи. Валентин немного постоял в одиночестве у поручня, глубоко вдыхая соленый морской воздух. «Со временем все уладится», — сказал он себе еще раз, но почувствовал, что его вновь исподволь охватывают беспокойство и мучительные колебания. Казалось, нет никакой возможности надолго избавиться от этого настроения. Никогда в жизни ему не приходилось так часто предаваться тоске и отчаянию. Он не узнавал того Валентина, каким стал: мнительного человека на грани меланхолии, чужого самому себе.

— Валентин?

Карабелла! Он заставил себя стряхнуть мрачные раздумья, улыбнулся и предложил ей руку.

— Какой чудный закат, — сказала она.

— Просто великолепный. Один из лучших во все времена. Хотя и есть сведения, что однажды, в правление лорда Конфалюма, был один закат еще красивее, чем этот, на четырнадцатый день…

— Этот лучше, Валентин, потому что сегодня он наш. — Она взяла его под руку и молча встала рядом. Рядом с ней он уже не помнил, почему всего буквально несколько мгновений тому назад был погружен в беспросветное уныние. Все будет хорошо. — А это не морской дракон, вон там? — услышал он голос Карабеллы.

— Морские драконы никогда не заходят в здешние воды, любовь моя.

— Тогда у меня галлюцинация. Но очень убедительная. Разве ты не видишь?

— А куда надо смотреть?

— Вон туда. Вон, видишь, где от воды отражается полоска пурпурно-золотистого цвета? А теперь немножечко левее. Вон там. Там…

Валентин прищурился, напряженно всматриваясь в море. Поначалу он не увидел ничего; потом ему показалось, что на волнах качается огромное бревно; а потом море осветил последний луч заходящего солнца, пробившийся сквозь облака, и у него не осталось никаких сомнений: да, это, несомненно, морской дракон, медленно плывущий к северу.

Он почувствовал озноб и прижал руки к груди. Насколько он знал, морские драконы передвигаются только стадами и всегда странствуют вокруг света примерно одним и тем же маршрутом: в южных водах с запада на восток, вдоль южной оконечности Зимроэля, вверх — вдоль побережья Гихорна до Пилиплока, затем в восточном направлении на широте Острова Сна и вдоль знойного южного берега Алханроэля до какого-то места в не нанесенных ни на какие карты просторах Великого океана. И все же это был дракон собственной персоной, и он плыл на север. Пока Валентин наблюдал за ним, исполин расправил громадные черные крылья и стал бить ими по воде, медленно и размеренно — хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, — будто собирался совершить невозможное, оторваться от поверхности моря и подобно колоссальных размеров птице улететь в затянутые туманом полярные дали.

— Как странно, — пробормотала Карабелла. — Ты видел когда-нибудь что-либо подобное?

— Нет, никогда, — Валентин содрогнулся, — Знамение за знамением, Карабелла. Что все это мне предвещает?

— Пойдем, выпьем теплого вина.

— Нет. Пока нет.

И он стоял как вкопанный на палубе, напрягая зрение, чтобы различить в сгущающихся сумерках темную фигуру на фоне темного моря. Огромные крылья раз за разом вспенивали воду; но вот дракон свернул их, выпрямил длинную шею, откинул назад тяжелую треугольную голову и издал рокочущий скорбный крик, напоминающий звук горна, что пробивается сквозь туманную мглу. Потом дракон нырнул и скрылся под водой.

Глава 4

Когда шли дожди — а в это время года дожди в долине Престимиона шли непрерывно, — кисловатый запах обугленных растений поднимался от сожженных полей и проникал повсюду. Когда Аксимаан Трейш в сопровождении своей дочери Хайнок, поддерживающей ее под руку, приплелась в зал муниципальных собраний в центре города, вонь настигла ее и здесь, в нескольких милях от ближайшей из преданных огню плантаций.

От запаха спасения не было. Он стоял над землей, как вода в паводок. Удушливые испарения проникали сквозь все двери и окна, добирались до винных подвалов и портили вино в запечатанных бутылках. Ими пропитывалось мясо на столах. Никакие средства не могли избавить от вони одежду. Смрад проникал во все поры и пачкал плоть. Аксимаан Трейш уже начинала думать, что даже душа постепенно покрывается пятнами копоти. И когда подойдет ее время вернуться к Источнику, если ей ког-да-нибудь вообще будет позволено завершить свою нескончаемую жизнь, Аксимаан Трейш не сомневалась, что стражники на мосту остановят ее презрительными словами: «Нам не нужен здесь скверный запах пожарища. Забирай свое тело, старуха, и уходи отсюда» — и хладнокровно отправят назад.

— Присядешь сюда, матушка? — спросила Хайнок.

— Мне все равно. Куда угодно.

— Здесь удобно. Тебе все будет слышно.

В зале возникла легкая суматоха: люди в ряду сдвигались потеснее, чтобы дать ей место. Сейчас все к ней относились как к выжившей из ума старухе. Конечно, она стара, чудовищно стара, она пережила времена Оссиера, она стара настолько, что помнит дни юности лорда Тиевераса; но ведь ее старость ни для кого не новость, так почему же все вдруг стали относиться к ней так снисходительно? Она не нуждалась в особом отношении. Она по-прежнему способна самостоятельно передвигаться; она видит еще достаточно хорошо; она все еще может выйти в поле в страду и собирать стручки… и собирать… выйти в… поле… и… собирать…

Несколько неловко, но почти не спотыкаясь, Аксимаан Трейш подошла к своему месту и села. На произнесенные шепотом приветствия она ответила слегка отчужденно, потому что сейчас с трудом припоминала имена тех, кого видела. Когда люди из долины в эти дни разговаривали с ней, в их голосах всегда проскальзывало сочувствие, как будто над ее семьей витала смерть. Так оно в некотором роде и было. Но не та смерть, которой она искала, не та смерть, которая от нее отказалась, не ее смерть.

Наверное, тот день никогда не наступит. Ей казалось, что она обречена вечно продолжать свой путь в мире разрухи и отчаяния, бесконечно вдыхать едкую вонь. Она сидела тихо, устремив в пространство невидящий взгляд.

— По-моему, он такой отважный, — услышала она голос Хайнок.

— Кто?

— Семпетурн. Тот, который будет выступать сегодня. Его пытались остановить в Мазадоне, обвинив в том, что он ведет изменнические речи. Но он все равно выступил, а теперь разъезжает по всем сельскохозяйственным провинциям и пытается нам объяснить, почему уничтожен наш урожай. Сегодня здесь все жители долины. Это очень важное событие.

— Да, очень важное событие, — сказала Аксимаан Трейш. — Очень важное. Да.

Из-за такого большого количества людей вокруг она ощущала себя немного не в своей тарелке Вот уже несколько месяцев она не была в городе, да и вообще редко выходила из дома, едва ли не целые дни напролет проводя у себя в спальне спиной к окну, чтобы не видеть плантации. Но сегодня Хайнок проявила настойчивость. Она без конца твердила, что это очень важное событие.

— Смотри, матушка! Вот он!

Аксимаан Трейш едва заметила, как появился на возвышении низкорослый краснолицый человек с напоминающими звериную шерсть густыми волосами, черными и уродливыми. Как странно, подумала она, насколько за последние месяцы мне стал ненавистен вид человеческих существ с их мягкими дряблыми телами, бледной потной кожей, отвратительного вида волосами и слабыми водянистыми глазами. Человек взмахнул руками и начал говорить противным скрипучим голосом:

— Жители долины Престимиона… с вами мое сердце в час тяжких испытаний… в зловещую пору, когда на вас неожиданно обрушились великие несчастья… эта трагедия, это горе…

«Так вот оно, очень важное событие, — подумала Аксимаан Трейш, — этот шум, эти причитания… Да уж, чрезвычайно важное». Вскоре она перестала вникать в суть выступления. А оно явно было весьма серьезным, потому что доходившие до нее отдельные слова звучали очень весомо: «Рок… судьба… наказание… прегрешение… невинность… совесть… коварство…» Но слова, сколь бы значимыми они ни казались, пролетали мимо как некие бесплотные крылатые создания.