Влада Воронова - Крест на моей ладони
— Замечательно, — ответила я. — Тогда зажигай. Но обратись не к Сумраку, а к столь любезному тебе Свету.
Вероника озадаченно хлопала глазами.
— Тебе Свет разонравился? — повторила я. — Не хочешь его? Надоел?
Вампирка отрицательно качнула головой.
— А раз нужен — иди к нему! Зажги «белую розу», докажи, что действительно стремишься к Свету. Или твоя преданность ему пустые слова, ложь и предательство?
От ярости у Вероники засверкали глаза, растопырились крылья.
— Чокнулась девка, — долетел до меня шёпот волшебников. — Кровохлёба предателем называть. За такие слова они высшим ранговикам печень вырывают, и трибунал их оправдывает.
— Предательница, — чётко повторила я. — Как трепаться о своей любви к Свету, так ты первая, а как до «белой розы» дошло, так сразу струсила. Ты предала свой путь.
— Нет!!! — крикнула разъярённая Вероника. — Я верна своему пути!!!
На ладони у неё засияла белая огненная роза.
— Что и требовалось доказать, — сказала я. — Любой путь открыт тем, кто действительно хочет по нему пройти.
У Вероники задрожали крылья. Она погасила «розу», посмотрела на меня, обвела растерянным взглядом зал, и на ладони у неё опять засиял белый огонь.
— Свет, — тихо сказала вампирка. — Он не отверг меня. Свет меня принял.
В зале повисла мутная, полуобморочная тишина. Замерли эльфы и домовые, оцепенели волшебники, застыли вовлеченцы.
— …….!…..!!…!!! — прозвучал у меня за спиной каскад матюгов. — Вляпались вы, девоньки, по самые уши, — сказал Люцин. — Это Верховный трибунал и смертная казнь.
— Пусть, — ответила Вероника. — За прикосновение к Свету можно и умереть. Цена как цена. Невысокая.
Меня трясло будто в лихорадке, кожа на груди болела словно от ожога. Я зло глянула на блаженно улыбающуюся вампирку. Цена ей невысокая… А мне-то за что подыхать?! За Свет её сраный? Да пошёл он вместе с Сумраком и Тьмой на ишачью пасху!
К нам протолкался Павел.
— Никакого трибунала быть не может! — заявил он. — Всё сделано в соответствии с Генеральным кодексом.
Я сжала кисть так, что ногти до крови вонзились в ладонь. Лопатин — лучший юрист Серодворья. Он найдёт способ…
Грудную чакру пекло всё сильнее, я кусала губы, чтобы не закричать от боли.
— Это происшествие вне статей Генерального кодекса, — ответил Люцин. — Его будет разбирать Верховный трибунал.
— Сначала вам ещё надо доказать, — разъяснил закон Павел, — что это происшествие выходит за рамки Генерального кодекса, затем — что деяние Лемке и Дробышевой является опасным для Троедворья, и лишь тогда вы получите право говорить о трибунале.
— Я не собираюсь препираться с простенями, — ответил Люцин и жестом подозвал охрану. — В камеры их.
— Директор Люцин, — сказал Лопатин, — я обвиняю вас нарушении равновесной присяги. Правомочность моих слов и ваших действий оценит «мост истины».
По залу пробежал шепоток. У Люцина слишком мала возможность удержаться над Бездной. И слишком серьёзное обвинение предъявлено, чтобы отделаться болевым шоком. Приговор здесь может быть только один — смерть.
— Открывай «мост», — сказал Люцин. — Ты знаешь новый закон об изначальном суде. Открывать «мост истины» обязан истец, а не ответчик. Если истец по любой причине откажется от открытия, это означает признание вины. — Люцин улыбнулся: — Со всеми должными последствиями.
У меня тоскливо сжалось сердце. Люцин всегда славился предусмотрительностью. Мы проиграли. Теперь расстреляют всех троих. И какой чёрт меня за язык дёргал?
К нам подошёл Ильдан.
Грудь мне запекло ещё сильнее. Я тихо застонала и опять прикусила губу.
— Я беру право открывателя, — произнёс ритуальную фразу Ильдан. — И согласен разделить судьбу взывающего к изначалию полностью и до конца.
Люцин полузадушено охнул, такого он не ожидал. В зале загалдели, задвигались — дело приобретало новый оборот, для директора весьма опасный.
Ильдан движением пальцев сбросил заклинание и открыл «мост».
Выглядит он неказисто — два желтоватых плоских камня высотой около тридцати сантиметров, на них положена полутораметровая доска шириной сантиметров двадцать, вот и вся конструкция.
Павел глянул на нас с Вероникой, на Ильдана, улыбнулся и прошёл по доске. Та даже не шелохнулась. Люцин шумно сглотнул.
— Я… — с трудом выговорил он, горло перехватило спазмой, — …я признаю свою вину и прошу тебя о выкупе.
Возможно и такое. Если Люцин выплатит выкуп, поединок будет признан ничейным, а правыми станут считаться оба.
Павел молчал.
— Ты обязан назвать выкуп, — сказал Ильдан. — Это правило «моста истины».
— И какой может быть выкуп? — спросил Павел.
— Любой. За исключением чьей-либо боли, смерти и рабства. В том числе и Люциновых. Потребовать его отставки ты тоже не можешь.
— Чушь какая, отставка, — фыркнул Павел. — Всё равно лучших кандидатур нет, зато худших — навалом. Люцин Хамидович не такое уж и дерьмо. Терпеть можно.
— Лестный комплимент, — оценила я.
Люцин зло сверкнул глазами, но промолчал, сейчас время права и силы истцов.
— За исключением боли, смерти и рабства, — повторил Павел. Немного подумал и сказал: — Все простени Троедворья в настоящем и будущем становятся его полноправными кавалерами и дамами.
— Это невозможно, — ответил Люцин. — Такого не было от начала времён. Назови другую цену.
— Торговаться позволено, — сказал Павлу Ильдан.
Если верить летописям высшего арбитража, торгуются всегда и все. И часто добиваются уступки — у тех, кто просит о выкупе, обязательно есть сладкая и желанная приманка для оппонента.
В груди полыхнуло так, что от боли на мгновение потемнело в глазах.
— Ты разделил судьбу истца, — сказал Ильдану Люцин, — и теперь только ты решаешь право выкупа.
— Я слушаю вас, — ответил Ильдан.
— Твоего сына можно полностью излечить. Я сам проведу обряд.
С «мостом истины» не лгут. И Люцин действительно вылечит Сашку. Будут потрачены все неприкосновенные запасы волшбы, активированы запретные талисманы, поколеблется магическое поле планеты, будет сильнейший скандал с Лигой и Альянсом, но Сашку исцелят.
Ильдана бросает в дрожь. Сын для него вся жизнь. За его выздоровление Ильдан отдаст что угодно.
— А простени останутся рабами, — тихо говорит он. — Нет. Сашка не примет исцеление такой ценой. Никогда меня не простит. И себя. Я подтверждаю выкуп Павла Сергеевича Лопатина.
Люцин закрыл глаза. В зале опять онемели. Такого не ожидал никто.
— Я плачу выкуп, — тихо сказал Люцин. — Простени равны волшебникам. Вампиры могут выбирать любую из первооснов и проходить церемонию посвящения.
«Мост» исчез в золотистой вспышке. Высший арбитраж завершён и неоспорим.
Боль в груди прошла как и не было.
Свидетели загалдели будто стая ворон. Каждый орал своё — кто возмущался, кто радовался, кто пророчил беды. Люцин презрительно посмотрел на толпу, плюнул и пошёл к выходу. В дверях задержался, смерил меня оценивающим взглядом.
— Начертательница пути, — сказал он. — Глупо было спорить с тобой прилюдно. Мы должны решать свои дела вдали от посторонних глаз.
Люцин ушёл. Все уставились на меня. Под испытующими взглядами я поёжилась, прикоснулась к груди.
— Да, — подтвердил Ильдан. — Грудная чакра изменилась. Ты действительно стала начертательницей пути. Как и Люцин.
— Но я ничего не делала!
— Начертательнице и не нужно ничего делать. Всё, что тебе надо — указать новый путь. Ты указала сразу три. Вампирам, простеням и… — он запнулся, но сказал: — И волшебникам.
Ильдан взял мою руку, развернул ладонью вверх, пробормотал короткое заклинание, и следы ногтей исчезли. Кудесник осторожно прикоснулся кончиками пальцев к перекрестью шрамов.
— Праздник продолжается, начертательница? — спросил он.
— А почему бы и нет, — сказала я. — Но без меня. Хватит на сегодня начертательств.
Я уехала домой. Разъехались по домам Ильдан, Павел и Вероника. В зале этому только обрадовались.
«-7»
У нас в отделе опять сломался кондиционер. Время половина третьего, и солнце жарит вовсю даже через плотные шторы. Два вентилятора гоняют по кабинету горячий воздух.
Сейчас середина июля, и впереди ещё полтора месяца пекла.
Домовиня Аполлинария Дормидонтовна — крашеная синеглазая блондинка лет сорока на вид и двухсот восьмидесяти от роду, элегантная стрижка, тёмно-синий брючный костюм, туфли-лодочки на высоченных шпильках — принёсла из буфета две полуторалировых бутылки минеральной воды, и теперь эльфы готовят чай. Их у нас пятеро, обычная бригада. Три девушки и два парня. Домовиня одна.
