Сергей Николаев - Записки ангела
Он отодвинул ладони от лица, и я увидел, что сановная голова его перевязана по-пиратски белым бинтом, скрывающим от мира левое око. Правый же глаз Сонечкиного папы печально воззрился на окружающих. Долго и пристально смотрел Антоний Петрович на них, но, так и не дождавшись ответа, снова закрыл лицо ладонями.
Тревога висела в воздухе и была гуще, чем папиросный чад.
Я подустал изрядно торчать на рогатине, к тому же мне Сонечка была нужна, а не эти задумчивые дельцы, и я уже намеревался оттолкнуться от стены да полетать вокруг дома, не слышно ли где девочкиных всхлипов, как вдруг дверь отворилась и на пороге возникла она сама с подносом, полным кофейных чашек. С трепетным вниманием вгляделся я в лицо моей милой, надеясь найти на нем следы слез, волнений, бессонной ночи. Но лицо Сонечки было неподвижно, как маска, глаза, словно остекленевшие, глядели только на чашки с кофе. Поставив поднос на стол, Сонечка вытряхнула в печь окурки из пепельницы, водворила ее на прежнее место, затем подошла к отцу и что-то шепнула ему. Антоний Петрович взглянул на дочь своим одиноким глазом и молча кивнул. Когда Сонечка вышла, Антоний Петрович обратился к гостям:
— Товарищи… Кофе… Прошу… — попытался произнести он по-прежнему мощно, но вышло неуверенно и даже робко. — Я должен выйти… Пришел врач…
Присутствующие никак не отреагировали на его слова, и, окончательно смутившись, хозяин дома скрылся за дверью.
В этот миг с другой стороны простенка, где я стоял на ржавой рогатине, засветилось еще одно окно, и, в надежде увидеть Сонечку, я заглянул туда. Но обнаружил там не ее, а, к удивлению своему, врача нашего Александра Иваныча, уже представленного вам, дядюшка, в самом начале тетради. В усталой позе изрядно потрудившегося человека сидел доктор в кресле, держа на коленях извечный свой саквояж. Глаза его были прикрыты. Казалось, едва присев, наш эскулап тут же задремал. Но недолго суждено было ему отдыхать, потому что в следующую секунду, резко открыв дверь, ввалился в комнату Антоний Петрович.
— Что же вы, доктор, задерживаетесь? — Голос звучал уже властно, как в прежние времена.
Александр Иваныч, тряхнув головой, отогнал сон и, ничего не ответив, поднялся.
— Я жду, жду… — продолжал ворчать Сонечкин папа.
— Работы много, — поправил сползшие на нос очки невозмутимый доктор, — только что с вызова… — И, забирая инициативу в медицинские руки, кивнул на освободившееся кресло. — Посмотрим, что у вас…
Подчинившись, Антоний Петрович уселся и откинул голову назад, как в парикмахерской, словно его собирались брить.
— Тэк-с, тэк-с… — Доктор разминал застывшие с холода руки. — Ну-ка…
Крошечными ножницами, извлеченными из саквояжа, он перерезал бинт и стал разматывать его. Вскоре открылась нашим взорам ужасная картина заплывшего гнойной опухолью глаза.
— Тэк-с, тэк-с, — Александр Иваныч удивленно покачал головой, — кто же это вас так?
— Да сам… — поморщился Антоний Петрович. — Споткнулся…
— Ну, ну… — судя по тону, не поверил доктор. — А шерсть под повязкой откуда?
— Шерсть? — заметно покраснел Сонечкин папа. — Не может быть…
— Как не может? — Александр Иваныч изящным пинцетом очищал рану. — Вот… — Он поднес к здоровому глазу Антония Петровича невидимую мне шерстинку. — Белая… Как у вашего Рэма… Вас, случаем, не собака укусила?
— Нет, что вы… — Антоний Петрович хотел затрясти головой, но доктор стиснул ее руками.
— Но все равно против заражения нужно пару уколов сделать…
— Это пожалуйста… — охотно согласился Сонечкин папа.
Не буду описывать вам, дядюшка, как очищал доктор боевую рану Антония Петровича, как обрабатывал ее и обматывал бинтом, не буду распространяться также и о том, как расстегивал фирмовые джинсы Сонечкин папа и, ложась животом на кровать, показывал нам с эскулапом пышные, будто два снежных холма, ягодицы, скажу только, что, когда доктор достал из саквояжа шприц и какую-то коробочку с лекарством, Антоний Петрович озабоченно обернулся к нему:
— Какой укол хотите делать?
— Пенициллин… — безразлично ответил Александр Иваныч, погружая в ампулу иглу. — А что?
— Получше ничего нет? — пренебрежительно спросил Сонечкин папа. — Я заплачý…
— Скажите спасибо, хоть это есть… — Александр Иваныч надавил на поршень шприца, и струйка лекарства брызнула из иглы. — Приготовьтесь, сейчас уколю. — Он наклонился к белоснежным холмам Антония Петровича и, вонзив иглу, потер ранку ваткой. — Это-то не знаю, каким чудом учитель достал… Наводнение, черт бы его побрал…
— Какой учитель? — вскочил с постели Антоний Петрович, судорожными движениями застегивая штаны.
— Зимин… — забыл, видно, свое обещание Александр Иваныч.
— Зимин?! — У Антония Петровича перекосилось лицо.
— Зимин… А что? — ничего не замечал усталый эскулап.
— Да так… — успокоил себя Антоний Петрович. — Где же он достал?
— Не знаю… — Александр Иваныч протягивал Сонечкиному папе ту самую мою коробку. — Вот возьмите. Тут еще одна ампула. Чтобы мне не таскать. Пусть у вас будет…
— Хорошо, хорошо… — положил коробку на стол Антоний Петрович, потом полез в карман и извлек оттуда красную купюру. — Это вам…
— Спасибо, не надо… — даже не взглянул на деньги доктор. — Мне за работу больница платит… — И направился к двери.
Но Антоний Петрович не побежал за ним, как я предполагал, а, механически спрятав десятку в карман, схватил со стола коробку с пенициллином. До смерти мне не забыть, как дрожали его руки, как шептали что-то губы… Что он высматривал, что вынюхивал там? Может, печати какие-нибудь, может, штампики аптекарские? Не знаю. Но знаю только одно — остановившись вдруг, Антоний Петрович долго смотрел на дверь, за которой скрылся врач, потом неожиданно подпрыгнул и, вскинув руки вверх, вскричал:
— Спасен! Спасен!
В следующий миг Антоний Петрович выскочил из комнаты и через секунду явился в другой — там, где сидели гости, совершенно иным явился, застегнутым на все пуговицы, с выпяченной грудью, с важным видом, на физиономии его опять возникло выражение превосходства над себе подобными. Постояв пару мгновений у дверей и не видя никаких знаков внимания к своей персоне, он, как певец перед трудной арией, набрал полные легкие воздуха и произнес громко, словно через мегафон:
— Выход найден! Мы спасены!..
Оживленные дебаты
При этих словах, будто в стоп-кадре, все замерло вокруг. Любопытнов, как сделал шаг, так и зависла его мускулистая нога в воздухе, и, похожий на скульптуру «Вечного странника», он еще долго стоял в столь нелепой позе. Ашот Араратович Казбек наконец-то перестал пробовать на спелость свою бедную голову и, разжав руки, держал их над головой, словно просящий пощады человек. Элегантный Бухтин, уже присев, может быть, для прыжка в окно, так и остался пребывать на полусогнутых ходульках своих с отведенными назад тонкими руками. Тяжеловесный Быгаев, крякнув, распрямил толстые, как шпалы, ножищи и, проскользив спиной по печи, поднялся и окаменел снова, будто атлант, подпирающий глыбу. Все замерло в комнате, даже дым от папирос, перестав совершать затейливые воздушные реверансы, застыл над головами деловых людей в необъяснимом физическом феномене.
— Прошу садиться, друзья… — словно бы вновь запустил киноленту Антоний Петрович. — Подкрепимся, — он указал на кофе, — и обсудим мое предложение.
В комнате опять все задвигалось.
Когда деловые люди расселись, Антоний Петрович встал во главе стола и, дождавшись, пока гости покончат с кофе, постучал ложечкой по сахарнице, требуя внимания. Но он напрасно делал это, потому что коллеги его и без того были — сплошные уши.
— Мы спасены, товарищи… — Антоний Петрович сделал небольшую паузу, и в возникшей тишине можно было различить, как шуршат ресницы недоумевающих глаз. — Выход найден…
— Какой же? — не вытерпел трепещущий Бухтин.
Но Антоний Петрович будто не слышал его.
— Человек, который может к завтрашнему… — При этих словах Антоний Петрович взглянул на часы и тут же поправился: — Простите, уже к сегодняшнему утру доставить сумму по адресу, имеется…
Тут в комнате поднялся невообразимый гвалт.
— Кто? Как? Каким образом? — закричали мафиози наперебой. — Кругом вода… Дороги размыты… Он что, с крыльями, что ли?
Но Антоний Петрович, вновь постучав ложечкой по сахарнице, тут же пресек разглагольствования. Когда тишина опять воцарилась, промолвил совершенно спокойно:
— Да, представьте себе, с крыльями…
От этих слов я едва не свалился с рогатины, мне даже крылом махнуть пришлось, чтобы удержаться. От взмаха сего волна воздуха надула занавеску, как парус. Я испугался, как бы не обнаружили меня. Но никто и внимания не обратил на порыв ветра. Все глядели на Антония Петровича, внимательно глядели, настороженно даже, как смотрят на человека, который вдруг ни с того ни с сего начинает жевать рукав. Все ждали, когда он объяснится. Но Антоний Петрович не объяснялся и даже, более того, чувствуя, видно, тревожный эффект, произведенный его словами, прищурил зло единственный глаз и повторил настойчивее:
