Марина Дяченко - Пандем
«Это характер, — говорил Пандем. — У него очень своеобразное мироощущение. Он не равнодушен к тебе — он просто не понимает, что ты не слышишь его мыслей… Он не умеет еще выражать свои эмоции так, чтобы ты их понял. Он научится. Он очень добрый мальчик».
* * *Арина Каманина ехала на работу на велосипеде. Был очень солнечный, под голубым небом день.
Арина ехала сквозь бесконечный парк, устроенный таким образом, чтобы за каждым поворотом дорожки открывался новый вид. В любое время года здесь что-то цвело; в любое время суток здесь были свет и тени, сочетаемые всякий раз по-разному.
— Сейчас налево? Фонтан запустили?
«Нет еще. Поезжай направо».
На больших деревьях то тут, то там виднелись детские домики-скворечни с флюгерами, витражными окошками и веревочными лестницами до земли. Арина до сих пор содрогалась (понимала, что глупо, но дергалась на уровне рефлекса), когда малыш лет трех, карабкаясь, как обезьянка, забирался на двадцатиметровую высоту и болтался, перебирая руками, что-то напевая под нос. Никакого надзора, никакого окрика — они играли в школе, играли дома, они были пиратами, космонавтами, зверями и птицами, у них было свое сообщество, дробящееся на сотни больших и маленьких клубов, и некоторые взрослые с удовольствием втягивались в эту игру — если у них получалось, конечно. У Арины получалось — правда, ее воспитанники были детьми особенными, куда более талантливыми, чем сама Арина была в их возрасте.
На легком, как соломенная шляпа, и удобном, как тапочки, велосипеде «Бродяга-100» Арина ехала, будто на «Ласточке» из своего детства: поднимаясь на горку, она отрывалась от седла и переступала с педали на педаль; спускаясь вниз, замирала, слушала прикосновение ветра к щекам и едва слышный шорох монолитных шин. На дорожке были нарисованы кособокие домики, шарообразные слоны, человечки с длинными волосами и формулы, которые Арина на ходу не успевала прочесть.
Она ехала и беседовала с Пандемом — это была никогда не прекращающаяся, неторопливая, как равнинная река, привычная беседа.
Она спросила, все ли ученики придут сегодня на занятия; оказалось, что Ирка-большая уехала с родителями в Японию, просила прощения за пропуск занятия, передавала привет. Арина подумала, что и сама бы не прочь куда-нибудь съездить, но до выставки осталось всего три недели… Пандем сказал, что на выставку придет сто девяносто шесть человек; Арина знала, что среди них не будет ни одного случайного, а только заинтересованные знатоки и ценители. Она поежилась и подумала, что сегодня надо окончательно отобрать работы. В это время впереди показалась развилка, и она привычно спросила Пандема, куда свернуть, и он тут же посоветовал — направо…
— Жарко. Дождь ночью?..
«Обязательно».
Она ехала мимо жилых домов с настежь распахнутыми окнами, с дверями без замков; подростки, для которых дома-скворечни были уже не столь интересны, читали, сидя в шезлонгах или валяясь на траве. На полянке, обнесенной железной сеткой, старички гоняли мяч. Арину обогнала бабушка лет восьмидесяти на горном велосипеде «Гриф».
На фасаде Дома творчества пестрела объемная киноафиша: «Сегодня на экранах „Полководец“, полнометражный исторический фильм с эффектом присутствия. Внимание! Содержит откровенные сцены агрессии. Дети до восемнадцати лет на сеанс не допускаются». Арина усмехнулась; афиша с мускулистым парнем напомнила ей рекламный щит десяти — или двенадцатилетней давности. Подумать только, во всем городе не осталось ни одного рекламного щита… Если, конечно, не считать театральных и прочих афиш…
Она оставила велосипед у входа, в груде других велосипедов, больших и маленьких. В коридорах Дома творчества пахло пóтом и лаком, воском, глиной, дымком расплавленной канифоли, красками и немного — пылью. У входа в секцию скульптуры стояли два керамических солдатика в человеческий — десятилетнего человека — рост.
Они поднялись ей навстречу — от пяти лет и до пятнадцати, в спортивных костюмах, джинсах, гимнастических трико, в новомодных светящихся комбинезонах, которые не намокают, не горят и не пачкаются и при этом на ощупь неотличимы от тонкой замши. Перемазанные глиной, груженные пластилином, живые, быстрые, слегка упрямые и совершенно беспечные.
— Арина Анатольевна! А Гриша крысу принес, хочет лепить с натуры! Можно?
* * *Валерия Каманина справилась со списком визитеров — Пелучетте Густаво, одиннадцать тридцать.
— Добрый день, я Валерия… Садитесь, пожалуйста!
Визитер повиновался, и его лицо оказалось почти на одном уровне с Леркиным. Густаво Пелучетте был поджар, смугл и слегка смущен — его руки выдавали волнение, в то время как глаза — зелено-карие — казались совершенно спокойными.
«Может быть, он волнуется, когда встречается с новыми людьми, — подумала Лерка. — А может быть, стесняется своего акцента…»
И перешла на итальянский:
— Простите за некоторую бестактность, но я всех новых студентов об этом спрашиваю… Почему вы решили заниматься языками? Вас не устраивает Пандем как переводчик?
Густаво улыбнулся, будто ее вопрос был забавной провокацией:
— Меня интересуют мои собственные возможности… Наверное, все новые студенты вам так отвечают?
— Не все, — Лерка отвела глаза. — А какой у вас тест-коэффициент?
— Семь-эй.
— Хорошо! — удивилась Лерка. — Ну просто на редкость!
— Может быть, потому, что у меня абсолютный слух, — виновато сказал Густаво. — Я музыкант… может быть, поэтому.
Лерка подумала, что возьмет его к себе в класс. Уже через пару занятий с компьютером начинающему требуется активная речевая практика… Правда, у Лерки таких практикантов уже четырнадцать человек, многовато, но, может быть, кем-нибудь из своих можно будет пожертвовать? Луиза, например, уже три месяца болтает с одной только Леркой, ей надо почаще менять собеседников, пусть привыкает к индивидуальным особенностям речи…
Она раздумывала обо всем этом, составляя для Густаво план занятий; это было нелегко, потому что все дни и вечера у него были заняты, он работал в оркестре, и у него были сольные концерты, и он должен много репетировать. Нет, семьи у него нет; он женился зеленым мальчишкой и развелся спустя полгода после свадьбы, с тех пор прошло уже двадцать лет…
— Да, конечно, — сказала Лерка, чувствуя, как радостное возбуждение покидает ее. — Конечно, мы сможем изменять расписание, подстраиваясь под ваш график… Да, Густаво, и постарайтесь высыпаться, для занятий по оптимальной формуле это очень важно. Идемте, я провожу вас в класс…
Она усадила его перед компьютером, объяснила задание и ушла к себе. До следующего визитера оставалось еще пятнадцать минут, Лерка села на диванчик в углу и прижала к щекам крепко сжатые кулаки.
«Я же просила не сватать меня! Я же просила!»
«Бог с тобой, Лера, я никогда тебя не сватал. Он сам пришел. Это чистая случайность».
— Я запишу его в класс к Веронике, — сказала она вслух.
«Он тебе нужен, Лера. А главное — ты ему очень нужна. Серьезно».
— Я знаю, рано или поздно ты меня уговоришь, — сказала она обреченно. — Но лучше поздно, Пан. Лучше — поздно.
Глава 10
Вывески отошли в прошлое. Здания контор, офисов, управлений отошли в прошлое; одна большая лаборатория со множеством подразделений и филиалов — вот на что это было похоже. Никаких проблем ни с оборудованием, ни с реактивами, ни с информацией. Никаких авторских прав — первооткрыватель получал славу, но не возможность присвоить достижение. Шумные кафе для сотрудников, тихие курилки; полузнакомые студенты, появлявшиеся из ниоткуда, устраивавшие в свободном углу вполне дурацкие эксперименты и снова исчезавшие — на месяц, на год, чтобы потом вернуться и соорудить на «подросшем» за это время оборудовании что-либо приличное. Это сколько же диссеров получилось бы, иногда думал Ким.
Кое-кто годами не прикасался к реактивам и не садился за компьютер. Дорожка к истине — правильная последовательность задаваемых вопросов, говорил Кимов коллега, ленивый, самодовольный, бесконечно, как выяснилось, талантливый. Дни напролет он восседал в кресле-качалке, прерываясь только затем, чтобы поесть да пробежаться босиком по парку; молча, слышимый одним только Пандемом, выстраивал цепочки вопросов, получал на них ответ «да» или «нет», выстраивал новые цепочки — и время от времени объявлял результаты, почти всегда подтверждавшиеся с блеском и поднимавшие в научном мире волну резонанса высотой с трехэтажный дом.
…Ким сошел с парковой дорожки, выбрал полянку с причудливым сочетанием света и тени, лег на спину, так, что метелочки трав закачались перед глазами, обрамляя бело-голубое небо. Закрыл глаза, но небо видеть не перестал: теперь форма облаков менялась, превращаясь в очертания континентов. Глобус, нарисованный прямо на Кимовой сетчатке, медленно провернулся — один полный оборот, сутки.
