Марина Дяченко - Долина совести
Влад вздохнул. Переправил «ответил» на «признался», а потом вернул все, как было. В голове тугим комом стояла будто бы вата; вероятно, поездка и все связанные с ней события не пошли на пользу его способности сочинять.
Или он все-таки заболел? Эта мягкая слабость… Желание улечься на кровать и так лежать до вечера, не поднимая головы…
Расплата. Вслед за радостным возбуждением всегда приходит депрессия. Проходили. Переживем.
«…сказала Дея. – Пятки и душа – это ведь не совсем одно и то же…»
В комнате, кажется, нечем было дышать. Влад распахнул форточку – сразу же сделалось холодно; Влад оделся, накинул капюшон, вышел на крыльцо. Если не идет работа – самое время размести снег во дворе.
Солнца не было. Низкое небо, казалось, вот-вот налипнет на уши. Орудуя фанерной лопатой, Влад вспоминал, как Анна пыталась вычислить автора этих самых писем. Как она дежурила на лестнице, желая увидеть «почтальона». Как посматривала на однокурсников, как задавала ничего не значащие на первый взгляд вопросы – и жадно наблюдала за реакцией. Как просила конспекты то у одного, то у другого – чтобы увидеть почерк; однажды она подстерегла Влада на лестнице, и, стоя совсем близко, попросила конспект и у него, причем мотивация ее любопытства выглядела совсем уж нелепо.
Он мог бы показать свою тетрадь. Почерк у него был характерный, вряд ли Анна ухитрилась бы ошибиться.
Он мог просто обнять ее. И сказать: да, угадала. Это я.
Он мог хотя бы таинственно улыбнуться.
Для того, чтобы Анна всегда принадлежала ему, чтобы она была его женой, чтобы никогда не терять ее – достаточно было протянуть руку. Сделать малюсенький шаг.
* * *Весь день его знобило. Всю ночь он ворочался с бока на бок, слушал, как постукивает снег в окно; в четыре утра встал и включил компьютер.
«…За вами кто-то идет, – сказала коряга с живыми человеческими глазами. – Лучше вам не знать, кто это. Идите вперед, и ни в коем случае не останавливайтесь. Веди их, тролль, я постараюсь задержать того, кто идет за вами, но дерево быстро горит… надолго меня не хватит!»
Влад посмотрел на собственные ладони. Посидел, покачиваясь взад-вперед; рывком выдвинул ящик стола.
Вот они все. Договора, визитки, вот фотографии с конгресса – Влад раздает автографы, Влад среди издателей, Влад на фоне огромного плаката с зеленым Гран-Грэмом. Вот свежая газета с огромной статьей – и опять же с фотографией. Вот они, документальные свидетельства успеха.
Почему же он ощущает себя жалким неудачником?! Почему так остро? Почему хочется сдохнуть, в лучшем случае – немедленно заснуть?
Может быть, из-за Анны. Из-за того, что он, романтичный дурак, не протянул тогда руку и не взял то, что принадлежит ему по праву.
…Развернулся и пошел по лестнице вниз. И не явился в тот день на занятия, бродил по городу, вспоминал Димку, маму…
Не мог себе представить Анну, тянущуюся за ним, как длинный шарф в опущенной руке. Шарфик тянется по полу… Не мог вообразить Анну, со слезами умоляющую о встрече. Влад, я знаю, что ты здесь… Открой! Ну открой! Пожа-алуйста! А-а-а!
Что-то из детства. Из отрочества. Девочка Иза; она выжила, у нее как-то сложилась жизнь… интересно, как?
…И вот он, сам себе господин, преуспевающий писатель, чуть не воет от тоски… Почему? Анну вспомнил? У Анны двое сыновей, одному уже двенадцать, другому – десять…
«Дружище! Со мной что-то творится неладное. На всякий случай – учти, если я приеду к тебе, если попытаюсь с тобой встретиться – не поддавайся! Ты знаешь, к чему это может… Я могу сказать, что одна-две встречи ничего не изменят. Но на трезвую голову – лучше нам не встречаться вовсе, мы ведь и так прожили рядом столько лет… правда, я существовал у тебя за спиной, и мы никогда не разговаривали… но лучше не рисковать…»
Влад разорвал бумажку. Сложил кусочки и снова разорвал. И еще. Стряхнул обрывки в мусорное ведро. Снова сел за компьютер.
«– Я понесу тебя, – сказал Грэм. – Ты ведь помнишь – нам нельзя останавливаться. За нами идут. Нам нельзя даже оглядываться назад…»
За окном просигналила машина. Влад вздрогнул.
Его дом стоял на отшибе; только изредка, заблудившись, здесь появлялись чужие. Если машина – значит, водитель наверняка свернул не там, где надо, и теперь беспокоит порядочных людей, чтобы спросить дорогу. И все это вместо того, чтобы внимательно читать дорожные указатели.
Влад сам поразился своему раздражению. Это была настоящая злость, прямо-таки ненависть к недотепе-автомобилисту; сигнал повторился. Влад встал, зачем-то снял с крюка ружье. Наверное, чтобы напугать горе-водителя своим видом.
– Что надо?
Он вышел на крыльцо, ногой распахнув дверь. Настоящий бирюк, небритый, насупленный, еще и с ружьем.
У ворот стояло такси. Этого еще не…
Дверца раскрылась. Из машины показался сперва сапожок на остром, как пика, и таком же длинном каблуке, потом рыжая шуба, потом женщина целиком.
– Какого черта, – сказал Влад.
И прямо в домашних тапочках двинулся по заснеженной дорожке – к воротам.
– Извините, – сказала Анжела, улыбаясь. – Я прошу прощения.
И виновато развела руками; жест получился таким грациозно-трогательным, что Влад осознал неожиданно для себя – он рад. По-настоящему обрадован.
Хлопнул себя по карманам, вспомнил, что ключи от ворот остались в доме; не сразу сообразил, что ворота открывать не требуется, что такси к нему в гости не напрашивается, а женщина в рыжей шубе вполне протиснется и в калитку.
– Я тут оказалась неподалеку, – объясняла Анжела, пока он вынимал из багажника ее чемодан. – Я… меня обокрали, честно говоря, вытащили почти все деньги… Извините, но у меня здесь нет других знакомых…
Она говорила и говорила, лепила какую-то чушь, Влад прекрасно понимал, что она либо врет, либо путает, либо недоговаривает, но почему-то ее неискренность не смущала его. Ощущение было такое, будто он снял наконец тесные туфли, или сбросил со спины мешок с цементом, короче говоря, то самое чувство, про которое говорят – гора свалилась с плеч. Неужели я скучал по ней, удивленно подумал Влад. Я ведь даже не вспомнил о ней ни разу за эти дни… два? Три? Сколько дней прошло? Пробуждение, смятая постель… Я ведь думал об Анне?!
Он разжег камин. Анжела протягивала руки к огню, хотя ее пальцы и так были теплыми. Влад убедился в этом, мимоходом пожав ее ладонь…
И вот, нарезая ветчину на кухне, разыскивая хлеб и заваривая чай, Влад вспомнил об этом прикосновении – и понял, что внутренний счетчик, всегда учитывавший такие вот пожатия, сбился с толку и молчит.
Влад вернулся в комнату; на Анжелином лице играли отблески огня. Широкие каштановые брови казались медными, глаза – золотыми.
– А как вы… как ты узнала мой адрес?
– В квартирном бюро, – отозвалась она удивленно.
– Одолжить тебе деньги?
Она молчала.
– Ну, я это к тому, что если тебя ограбили, ты ведь хотела одолжить у меня деньги? Так ведь?
Она молчала; теперь ее молчание было тяжелым и плотным, как бетон.
– Не обижайся, – сказал Влад. – Я одолжу тебе денег и вызову такси на вокзал. Прямо сейчас.
* * *Она сидела перед чашкой остывающего чая, жевала бутерброд с сыром, смотрела мимо; Влад чувствовал себя так, будто только что избил ребенка. Злился на себя – и ничего не мог поделать с раздувшимся, как дрожжевое тесто, чувством вины.
Могла ли Анжела явиться не по своей воле? По воле уз, привязавших ее к Владу? Могла ли она…
Влад едва не подавился ветчиной. Да, в его жизни бывали женщины; кто-то из них сразу понимал, что этой связи, как бабочке, не дожить до следующего вечера, а кое-кто, возможно, питал иллюзии… Но Влад никогда не допускал повторной встречи в женщиной, однажды разделившей с ним постель. Утром – расставание навсегда, это было легко и привычно, иногда это было трудно, иногда приходилось лгать…
И почти всегда удавалось найти слова, способные удержать женщину от попыток новой встречи.
Но Анжела ушла сама, первая! Молчаливо признав правила игры, по которым мимолетная связь не имеет права на продолжение. На что она рассчитывала, выведывая его адрес?
Плохо. Если она узнала его адрес – возможно, и кто-нибудь другой узнает, поклонники, например… И тогда придется ломать с таким трудом налаженную жизнь, переезжать…
Нет, подумал Влад угрюмо. Если уж придется продавать дом – куплю взамен трейлер со всеми удобствами. И окончательно перейду на жизнь на колесах. Ничего не стану бояться, никого не буду дичиться, вежливый, общительный, компанейский… И нигде не останавливаться дольше, чем на три дня.
Он снова покосился на Анжелу. Каштановые пряди поникли, закрывая ее обиженное лицо, почти окунаясь в чай.
Вряд ли узы успели бы завязаться за столь короткое время. Даже учитывая ту сумасшедшую ночь… Даже учитывая, что он ее подвозил, даже учитывая все их случайные встречи, разговоры, прикосновения…
