Генри Олди - Король Камней
Тени опустились в кресло.
– Поединок, – со странным удовлетворением бросил Симон.
– Да.
– В Круге Запрета?
– Да.
– Скажи, Древний… Почему мы так любим смотреть на унижение себе подобных? Нас это возвышает? Радует? Напоминает о том, что в брюхе сильнейшего из чародеев воняют те же потроха, что и в брюхе лавочника?
– Откажись, – Максимилиан пожал плечами, и мрак всколыхнулся. – Признай первенство Амброза. И поединка не будет. Мальчик мой, я взываю к твоему благоразумию! Ты не имеешь права опускаться так низко. Симон из Равии, Симон Пламенный – как грязный матрос в порту, как зверь, лишенный разума…
– Тебя послали воззвать к моей гордости?
– Я сам вызвался. Талел пошел к Амброзу, а я к тебе. Надеясь, что в память о былой дружбе, о тех годах, когда я уже был Древним, а ты еще не стал Пламенным…
– Замолчи!
«Великий Митра! – беззвучно ахнул Циклоп. – А наш старец-то еще живчик!» На его глазах Симон преобразился, и магии здесь не было ни на грош. Так сын бунтует против отца, ученик – против учителя; ощутив свою силу, увидев слабость вчерашнего кумира. Циклопу было ясно: он присутствует при конфликте, возникшем давным-давно, когда не был зачат и дед мальчика по имени Краш. Он опустил взгляд и вздрогнул: его собственная тень, подняв мятеж, подползла к креслу вплотную. Головы и туловища до середины груди у «черного Циклопа» не было – их поглотила смутная круговерть, клубящаяся вокруг Древнего. Связь тени и человека все истончалась; вот она порвалась, Циклоп остался без тени, словно сделавшись прозрачным, и ничего не почувствовал.
– Я буду драться! – крикнул Симон. – Слышишь?
Тени качнулись:
– Я бы на твоем месте…
– Вот именно! Ты бы на моем месте остался на пьедестале. Шагу бы вниз не сделал! Уступил, отошел бы в сторону; сохранил лицо. Я еще помню это лицо… Брезгливая мина, снисхождение к глупцам. Максимилиан Древний не унизится до поединка в Круге Запрета!
Щеки Симона побагровели. Между бровями залегла гневная складка, губы дрожали от ярости.
– О да, позже ты наверстал бы упущенное с лихвой; нашел бы для мести и время, и силы. Я помню твой отказ! Ветер превратил в песок скалы, бывшие свидетелями, а я еще помню! Ты и меня учил этому. Магия, говорил ты, единственная ценность в нашем мире. Маги – единственный разум на земной тверди. Отказаться от Высокого Искусства – на час! на миг единый! – предать идею. Однажды я спросил тебя: что есть идея, ради которой надо предать всех и вся? И сам ответил: упырь, высасывающий твою кровь. Впервые я видел Древнего вне себя. Ты бесился, как гвардеец после зуботычины…
– В первый и последний раз, – согласились тени. – Мне стыдно вспоминать об этом.
– Когда поединок?
– Ты стар, мальчик мой. Ты дряхл. Не мне говорить об этом. Но и не мне выходить в Круг Запрета! Амброз моложе и сильнее. Ты слышал, что он берет уроки тау-тё? В его башне постоянно живет кто-то из дикарей Ла-Ангри. Н'Ганга рассказывал…
– Я не собираю сплетни! Когда поединок?
– В полночь.
– Если ты сказал все, Древний, – Симон отвернулся, оперся ладонью о стол, – я больше не смею тебя задерживать. Уходи, я хочу отдохнуть перед схваткой.
Кокон теней взлетел над креслом. В движениях гостя появилась резкость, не свойственная ему ранее. Оставив комнату, тени повисли за окном, на прежнем месте.
– Что есть в наследстве Красотки, – спросил Максимилиан, – чего ты не хочешь уступить Амброзу? Если Симон Пламенный готов унизиться в Круге Запрета, это должна быть величайшая в мире драгоценность. Что это, мальчик мой?
– Честь, – ответил Симон. Между его пальцев сочился дым. Столешница горела, в дереве корчился уродливый, пятипалый отпечаток, похожий на кленовый лист. – Дружба. Любовь. Долг. Память. Да что угодно! Вокруг нас тьма забавных пустяков, каждый из которых стоит унижения. Смеешься? Да, ты прав. Я выжил из ума. Зато я живу, а не храню величие.
– Я не смеюсь, – ответили тени. – Я бы заплакал, но забыл, как это делается.
– Напомнить?
– Не трать силы зря. В полночь я вспомню сам.
Струйка пота сползла по спине Циклопа. Весь дрожа, он следил, как Древний в плаще из краденых теней скрывается в ранних, зимних сумерках. Земля вокруг башни дышала весной, зато небо плевать хотело на ухищрения колдунов. Небо знало, какое время года на дворе. «Что есть в наследстве Красотки…» Двадцать лет назад, в Шаннуране, измученный пытками Симон учуял Око Митры из темницы, сквозь толщу камня – и безошибочно привел Вульма в сокровищницу. Что помешало Древнему, во всей его силе и мощи, учуять камень во лбу Циклопа? Ну не равнодушие же к человеку, лишенному магии?! И не кожаная повязка, жалкая лента…
– Успокойся, – со злостью глядя на испорченный стол, бросил старец. – Мои братья, бес их дери, глухи к твоему «третьему глазу». Они сгорают от любопытства, вот и все. И закрой рот. Я не читаю твои мысли. У тебя на лице все написано…
– Глухи? Почему?!
– Если б я знал! Когда Око Митры вросло в твой лоб, я тоже перестал слышать его эманации. Ты – есть, его – нет. А ты, дружок, вряд ли вызовешь интерес Максимилиана…
– Поединок, – напомнил Вульм.
В течение визита Древнего бывший искатель приключений сидел тише мыши, прикидываясь мебелью, и лишь сейчас подал голос:
– Он сказал: поединок. В Круге Запрета. Что это значит?
– Это я сказал, – буркнул Симон. – Я сказал первым.
Вульм вздохнул:
– Ребячество. Клянусь Беловой задницей! Ребячество – последнее, в чем я рассчитывал тебя упрекнуть, Симон. Надеюсь, с Амброзом ты поведешь себя, как взрослый, опытный маг. Сожги его в пепел…
– Вряд ли, – рассмеялся Симон. – Пепел? В другой раз.
Вид старца испугал Циклопа. Симон походил на безумца, радующегося стекляшке, которую он принимал за бриллиант.
– Хорошо, – кивнул Вульм. – Преврати его в яблоню. Летом мы наварим варенья из Амброзовых яиц…
– Яблоня? – смех превратился в хохот. – И не надейся!
Приблизившись к стене, Симон изо всех сил ударил в нее кулаком. Посмотрел на разбитые костяшки, слизнул кровь. Впору было поверить, что старец жалеет о Шебубовой напасти – каменной, неподъемной руке.
– Врешь! – ахнул Вульм. – Не может быть!
Симон оскалился:
– Замолчи, бродяга! Тебе ли решать, что возможно на этом свете, а что – нет? Разве ты не слышал, как Максимилиан говорил об унижении?! В Круге Запрета нет магии. Я и Амброз будем драться, как пьяные лавочники. Руки, ноги, кулаки. Голые по пояс, мы расквасим друг другу носы, вцепимся зубами в дряблую шею. Потеха! Зрители животики надорвут…
– Оружие?
– Нет, – маг взял с блюда баранье ребрышко с остатками мяса. Взмахнул им в воздухе: – Как бараны! Мы сойдемся, как два барана из-за овцы! Сцепимся рогами: кто кого? Чары, сталь, палка, ребристый камень – исключено. Тумаки, пинки, зуботычины – вот оружие великих, прославленных магов в Круге Запрета. Ну что же ты, бродяга? Скажи еще раз: «Ты врешь, старый дурак!»
Вульм встал. Под глазом авантюриста дергалась синяя жилка. Он был потрясен, и не скрывал этого.
– Ваши примут замену? – тихо спросил Вульм.
– Нет. Ты не выйдешь драться вместо меня. Амброз, сукин сын, все продумал заранее. Симон Пламенный – опасный соперник. Но Симон Остихарос в Кругу Запрета – дряхлый старик. Ржавый клинок, изношенный ремень. Амброз уверен, что я откажусь. Мне будет приятно его разочаровать.
– Он убьет тебя, – сказал Циклоп. – Откажись, умоляю.
– Убьет? Глупости. В конце концов, я могу сдаться…
– Ты?!
Симон не ответил.
– Если ты проиграешь, Амброз заберет Циклопа, – Вульм лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. – Мы должны… Симон, возьми его в ученики! Сейчас! Немедленно!
– Кого? – изумился маг.
– Циклопа! Амброз не может взять Око Митры, не взяв Циклопа. Если к тому времени Циклоп будет считаться твоим учеником, ты предъявишь на него права. Возникнет новый спор, и решать его вы станете уже вне Круга Запрета…
Старец долго молчал.
– Спасибо, – наконец произнес он. – Спасибо, бродяга. Если ты чувствуешь какую-то вину передо мной – забудь. Вины нет, есть уважение и благодарность. Твой способ и впрямь мог бы сработать, не будь я Симон Остихарос! К сожалению, ничего не выйдет. Двадцать лет назад я поклялся, что больше никогда не возьму ученика. Все маги знают о моей клятве. Не клянитесь опрометчиво, друзья мои! Придет срок, и вы пожалеете…
Он подошел к окну. Вдали, над спящим Тер-Тесетом, качалась луна. Пятна на диске складывались в лицо, искаженное гримасой боли. Где-то выли собаки. Еле слышно постукивали ставни, и Циклоп с опозданием вспомнил, что на окнах башни нет ставен. Это в полном безветрии стучали дощечки барьера крови.
– До полуночи есть время, – сказал Симон, не оборачиваясь. – Циклоп, помнишь, в гостинице ты сказал нам, что две исповеди в один день – это слишком? Ты был прав: да, слишком. И все-таки я попробую. Когда я вернулся в Равию из Шаннурана…
