Далия Трускиновская - Дурни Вавилонские

— Что за разумные, кто они? — спросил я.

— Это люди, которые трудятся на третьем ярусе. Они знают все числа, все расчеты строителей, и если кому-то нужно узнать, сколько кирпичей ушло на сооружение тридцатого яруса, — идут к ним. У них есть счетное устройство и хранилище табличек.

— А не господин ли Агенор у них главный?

Я очень кстати вспомнил это непривычное имя.

— Да, господин Агенор Луги. Очень сердитый господин.

— И по этой лестнице можно к нему попасть?

— Видишь дверь? Она обычно заперта. Если ее открыть, можно попасть к разумным. Тот, к кому мы идем, иногда спускается к ним, но сперва их предупреждает. У него где-то натянута веревка с колокольчиками. Он звонит, и ему открывают дверь.

— И что, у всех, кто к нему ходит, колокольчики?

Лиш рассмеялась:

— Я думаю, у женщин есть! Они к нему постоянно ходят и приезжают. Я сама одну раз шесть видела внизу, у входа. Молодая, красивая. По-моему, из города. Она была в покрывале жрицы.

— И волосы, как красная овечья шерсть?

— Да.

Мы поднялись на шестой ярус, я запыхался — я не привык ходить по лестницам, тем более быстро. Потом мы шли узким темным коридором на ощупь и оказались в другом коридоре, куда выходили двери. Та, что была нам нужна, была очень узкой.

За ней была комната с ложем. С настоящим ложем, широким, на шести львиных ногах и с большим изголовьем. А на ложе отдыхал старик с бровями, как два навеса над колодцем. Для таких седых бровей требовалось лицо величиной с крышку от ведра, а у него оно было маленькое и морщинистое.

— Господин Осейф, я привела человека, — сказала Лиш. — Он сильный и выносливый, но грамоты не знает.

— Точно не знает? — спросил старик.

— Точно. Он умеет только гонять тачки с глиной.

— Это хорошо. Вот тебе «кувшин», Лиш.

— Спасибо, господин Осейф.

— Как тебя зовут?

— Меня? — переспросил я.

— Так он еще и бестолков? Наконец-то нашелся тот, кто мне нужен! — обрадовался старик.

Я назвал имя, и он объяснил, что мне придется делать. Я даже сразу не понял, лучше это или хуже беготни с тачками.

Осейф был тем самым мудрецом, который нарисовал Другую Башню. Потом ее стали строить иные люди, а он проверял их работу и находил ошибки. Для этого ему нужно было всё время бегать по верхним ярусам и ругаться. Но он был уже стар и имел достаточно денег, чтобы нанять носильщиков. Он купил сидячие носилки, которые должны были таскать по норе два человека. С одной стороны, это тяжелее, чем гонять тачку, да и непривычно. А с другой стороны, тачку гоняешь всё время, только иногда присаживаешься отдохнуть, а на службе у Осейфа отдыха было много. Если он находил ошибку, то долго ругался со строителями, рисовал мелом на стене и тыкал пальцем в свои рисунки, а носильщики могли даже сидеть на полу. И платить он обещал три «кувшина» в день.

— Это немного, — сказала Лиш, когда мы вышли из комнаты. — Прежний носильщик получал четыре, но его переманили к госпоже супруге второго надзирателя за плотниками. Поэтому Осейф рассердился и велел моему дяде, который на него работает, искать ему простака. А дядя знал, что я… что ты… что мы… Но ты будешь лакомиться жаренными в масле пирожками — он их обычно берет вдвое больше, чем способен съесть сам! И спать ты будешь не на полу в той лачуге, а в своем уголке за шкафом с табличками. К тому же ты принарядишься — носильщики господина Осейфа должны иметь богатый вид.

Действительно, на следующий день он послал со мной второго носильщика, Абдада, на седьмой ярус, в лавки, и мы купили новые сандалии и тунику в зеленую полоску, как у Абдада, и стоило это целых семь «ног»! Зато мы были одеты одинаково.

Абдад научил меня, как правильно накладывать на плечи ремни от носилок, и я приступил к своему новому ремеслу. Сперва, конечно, было трудно бегать с таким грузом по норе, особенно вверх, мы ведь гоняли тачки неторопливо, чтобы не опрокинуть. Месяц спустя я привык, ноги мои окрепли, а дыхание стало, как у дикого осла. Но это было уже потом.

У хозяина были еще слуги: женщина, которая готовила ему еду и стирала, Арбук, дядя Лиш, который заведовал складом табличек, Бубук — тот самый мальчишка, что читал договор, и еще посыльный Бурче. Посыльного привезли откуда-то с юга, и он-то был настоящий темнокожий дурень, знавший только дорогу от жилья господина к печам и обратно. А эти двое родились в роду младших жрецов, поэтому грамоте их научили, но в храм почему-то не взяли. Арбук был высокий скучный мужчина, который помнил, где какая табличка лежит, а Бубук имел способность очень быстро оттискивать знаки на табличках. Господин Осейф громко говорил, а Бубук записывал и сразу отдавал Бурче, и тот бегом тащил поднос с табличками к печам. Второго такого быстроногого человека я еще не видал.

Я, конечно, встречался со своими — по вечерам я спускался к ним и видел, что они всё печальнее и печальнее. Им не нравилось в Другой Башне — ведь они всё время помнили, что должны здесь проработать десять лет. А они ведь надеялись, что сперва станут гонять тачки, а потом найдут другое занятие, чтобы получать в день три или даже четыре «ноги». К тому же четыре «кувшина» в Другой Башне совсем не равны четырем «кувшинам» в Нашей Башне, потому что там за миску жирной мясной похлебки мы платили «кувшин», а тут — два «кувшина». Но, если не тратить деньги зря, можно хорошо одеться. С другой стороны, их и тратить негде — город с его харчевнями и храмами далеко, туда идти почти два часа. Недалеко от входа в нору есть местечко, где простые парни могут выпить пива, а внизу У пруда разносчики продают сладости — вот и всё.

Мне очень повезло — десять дней спустя после того, как меня приняли в носильщики, когда мы несли господина Осейфа вниз, какого-то другого важного господина несли вверх, носилки сцепились, господам пришлось из них выйти, и при этом мой потерял корзину с табличками. Потом он о ней вспомнил и не мог понять, куда она подевалась, а я догадался, побежал и принес. За это он дал мне целую «ногу», и я, добавив «кувшин», устроил пир для своих. Я велел принести огромную миску с лучшей мясной похлебкой, в которой плавали куски свинины, как мой большой палец. И велел принести кружки с лучшим темным пивом. Это был замечательный вечер, но кончился он странно.

— Странная жизнь, — сказал Абад. — Вроде неплохо кормят, и выходные сандалии у меня с бронзовыми накладками. А скучно. И голова пустая.

— То есть как это пустая? — удивился Тахмад. — Тебе думать не о чем?

— Мне-то есть о чем, я Субат-Телль вспоминаю. А что мои дети будут вспоминать? Знаешь, Тахмад, в Субат-Телле мы были умнее.

— Ты рехнулся, — уверенно ответил Тахмад.

— Нет, я правду говорю. Мы знали, как отличить хорошие сморчки от ядовитых, мы умели ловить ящериц и птиц, мы правильно поливали огороды, а тут всё тачка да тачка… и у детей наших будет только тачка, а сморчков и ящериц не будет…

— Нашел о чем тосковать! Разве миска мясной похлебки не лучше жареной ящерицы? — спросил Тахмад. — И разве финики не лучше сморчков?

— Лучше, да только умения жаль… Там мы что-то умели, а тут мы ничего не умеем.

Мы только плечами пожали — странные какие-то рассуждения. Однако нам стало грустно — тем более что похлебка и пиво кончились.

— Послушай, братец Вагад, — вдруг сказал Гамид, — как твой хозяин рисует башню? Ведь сделать это на табличках невозможно. Неужели на стене?

Я обрадовался — наконец-то он проявил свое обычное любопытство! Гамид у нас самый бойкий, как двухмесячный щенок, всюду нос сует. А после того, как мы вязались в историю с корзинами, после того, как исчезла Таш, он стал хмурый, как основательно побитый осел.

— Да, мелками на стене спальни, — объяснил я. — У него там нарисована башня, вся и по частям, он постоянно что-то переделывает, только простому парню ничего на этих картинках не понять. И он туда никого не пускает. А потом что-то выдавливает на табличках, и Бурче носит их обжигать, и хозяин ездит с ними по новым ярусам, и ругается, как старуха, которую укусил осел.

— Значит, он тут главный?

— Нет, ему кто-то деньги платит. Значит, тот — главный.

Мы съели всю похлебку и собрались расходиться. Я должен был вернуться на шестой ярус, они — в дом, где ночевали. Но, когда мы обнялись на прощание, Гамид незаметно пожал мне руку и шепнул:

— Останемся…

Тахмад пошел к дому первым, за ним Левад, Абад и Гугуд. Мы с Гамидом шли последними, отставая всё больше и больше. Наконец расстояние стало чуть ли не Двадцать шагов. И тогда Гамид сказал:

— Я хочу убить Таш.

— Я тоже, — ответил я.

Мы еще немного помолчали. Причину Гамида я знал, но он моей не знал и думал, что я готов на это лишь ради Дружбы с ним.

— Она обманула нас всех, — сказал я. — Из-за нее вы поставили печати на договоре. Мы поработали на нее, а она даже не заплатила и не позаботилась о том, что с нами будет дальше. За такой обман наказывают.