Джеймс Баллард - Фабрика грез Unlimited
Я сказал девочке спасибо и пошел к станции. Однако, как только я увидел стальные стрелы рельсов, убегавшие на восток, за россыпь щебеночных озер, на меня накатила глубочайшая апатия, полное безразличие ко всему внешнему миру. Я хотел остаться здесь, в Шеппертоне, до предела исследовать способности, доставшиеся мне после аварии. Я начал уже подозревать, что моя власть не простирается за пределы этого городка.
Машинист выкрикнул что-то еще, недоуменно покачал головой и исчез в кабине; пустой поезд тронулся и начал набирать скорость. Пассажиры-отступники продолжали гулять по платформе, смеясь и беззаботно болтая. Деловые люди кидали портфели на откос, снимали пиджаки и расслабляли галстуки. Секретарши доставали сигареты и прикуривали у своих начальников. Дисциплинированные служащие, которые должны были давно уже сидеть за столами рекламных бюро и газетных издательств, блаженно растягивались на прогретой солнцем траве.
За ними, в нескольких футах от россыпи портфелей, из земли пробивалась густая поросль тускловатых, с игольчатыми листьями кустов. Когда я отходил от станции, кто-то успел уже узнать коноплю – растение, дарующее сны наяву.
Облагодетельствовав их этим подарком, я продолжил обход Шеппертона. Город менялся на глазах. Рядом с киностудией чуть не во всех садиках кипела работа. Отцы и сыновья с головой ушли в изготовление хитроумных воздушных змеев, словно собираясь принять участие в каком-то воздушном карнавале. Безупречные в прошлом газоны и клумбы превратились в тропические джунгли. Пальмы, банановые деревья и блестящие, словно лакированные фикусы сражались за место под оглушительным светом. Лилии и фантастические грибы высовывались из травы, как водоросли на дне осушенного моря. Воздух звенел криком птиц, по большей части мне не знакомых. Хрипло трубили рассевшиеся на крыше супермаркета паламедеи, дробно стучали клювами белые аисты, изучавшие город с просцениума автозаправочной станции. Три императорских пингвина гордо обходили плавательный бассейн, за ними с визгом и воплями ковылял едва научившийся ходить ребенок.
Никто не работал. Люди оставляли двери домов нараспашку и гуляли по свободным от машин улицам, по пояс голые мужчины в широких шортах, женщины в самой своей яркой летней одежде. Супружеские пары серьезно и дружелюбно обменивались партнерами, мужья уводили за руку соседских жен и дочек. На углу собралась кучка не то чтобы старых, но уже и не молодых старых дев, они лукаво заигрывали с проходящими мимо мужчинами.
Глядя на это оживленное, как у птиц лесных, токование, я думал о грядущем радостном разврате. Я испытывал влечение не только к молодым женщинам, походя задевавшим меня телами в уличной толпе, но и к следовавшим за мною детям, даже к пятилетке с полными конфет ладошками. Смущенный этим жутковатым педофильным устремлением, я почти не осознавал, что веду за руку хорошенькую, с темными, серьезными глазами, девочку, которая все еще пыталась отдать мне свой запас бесплатных сластей; надо думать, ее встревожил мой изможденный вид.
Неразборчиво бормоча какую-то несуразицу, я думал, куда же ее отвести. Мне вспоминалась уединенная поляна и мягкое ложе из натасканных в мою могилу цветов. Даже если эти трое и увидят нас там – а у меня было извращенное желание, чтобы увидели, для их же собственной пользы, – никто им не поверит.
Направляя шедшую впереди девочку сквозь толпу, полный отвращения к себе, однако увлекаемый ее твердой ручкой, я увидел идущего наперерез нам отца Уингейта. Он помахивал из стороны в сторону своей соломенной шляпой, как руководитель полетов на палубе авианосца, отмечающий плохую посадку. Он – я видел это – прекрасно понимал, что творится в моей голове. Но в то же самое время я чувствовал, что он не в силах полностью меня осуждать, что он смутно улавливает скрытую логику моего противоестественного поведения.
– Пошли сюда…
Пытаясь ускользнуть от отца Уингейта, я затащил девочку в распахнутую дверь парикмахерской. Все кресла были заняты, мастерицы усердно колдовали над фантастическими прическами. Блистательное смешение перьев и завитых локонов, крылья зачесанных со лба волос – мне казалось, что я попал в вольер с экзотическими птицами.
Рядом с парикмахерской местный бутик ломился от наплыва покупательниц – казалось, каждая шеппертонская женщина решила обновить свой гардероб. Вешалки со свисающими платьями были выставлены прямо на тротуар, а в витрине хозяйка натягивала на бедра пластмассового манекена нечто совершенно великолепное, сплошь из кружев и оборок, в очевидной уверенности, что именно такое одеяние придется по сердцу каждой из ее клиенток. И действительно, перед витриной образовалась небольшая свалка: женщины беззлобно отпихивали друг друга, чтобы получше рассмотреть этот портновский шедевр. В моих ушах мешались восторженные ахи и мечтательные вздохи, смущенное хихиканье и деланно ироническое пощелкивание языком; домашние хозяйки и машинистки, официантки и солидные деловые дамы – все они сдергивали платья с вешалок и демонстрировали их друг другу. Они толкались вокруг меня, прижимали платья к своим плечам, что-то мне весело кричали. Я словно попал в праздничный город, населенный моими невестами.
Судорожно сжимая полураздавленную ладошку своей спутницы, я вспоминал белоснежное оперение птиц, душивших меня в нерассуждающем неистовстве похоти. Голоса женщин стали резче и визгливее, они наваливались на меня, содрогающиеся в течке насельницы безумного зоопарка. Прямо над моей головой хрипло взорал огромный, зеленью и синью переливающийся попугай, его когти методично раздирали кроваво-полосатый навес над витриной. Маленький мальчик с древними глазами карлика-наркомана раскрутил перед моим лицом трещотку.
Водоворот женских тел отбросил меня к витрине; я вскинул девочку на руки, в моем рту билось ее влажное, испуганное дыхание. Я наткнулся на складной стол, обрушив на землю сверкающий ворох бижутерии и свадебной мишуры. Женщины рвались ко мне, к ним присоединялись все новые и новые, выходившие из других магазинов, – разгоряченные пилигримы в день высокочтимого праведника, полные решимости хоть краем глаза взглянуть на его святые мощи.
Пытаясь собраться с мыслями, я взглянул на перегородивший улицу баньян. На ветвях раскачивались десятки детей – крошечные фигурки, подсвеченные сверкающей листвой, как на некоем ожившем витраже. Между детьми порхали иволги и волнистые попугайчики – сгустки света и цвета в грохочущем воздухе.
Жаркие женские тела впивались в мою кожу, их запахи воспламеняли синяки на моей груди. Меня охватило тревожное сексуальное блаженство, опьянение какой-то странной алчбой. Вокруг развевались душные подвенечные платья, свисавшие с расхватанных женщинами вешалок.
Сквозь мгновенный просвет в толпе я увидел Мириам Сент-Клауд. Она выходила из красной машины, зачарованно глядя на полуразграбленные вороха подвенечных платьев, а я неуклюже продирался к ней через толпу: бык и женщины-матадоры с белыми подвенечными мулетами. Мириам застыла в нерешительности – последняя из моих невест, опоздавшая на свадьбу. Понимает ли она, что я исцелил ее пациентов для того, чтобы иметь возможность сочетаться с ними браком? Я уже знал, что скоро совокуплюсь и с Мириам Сент-Клауд и со всеми, кто здесь есть, с мужчинами и женщинами, с детьми и грудными младенцами. Я не буду больше есть, никогда, но их тела насытят меня своим потом и запахом.
Перепуганная девочка вырвалась от меня, протолкалась через толпу и убежала к своим сверстникам, носившимся среди стиральных машин и телевизоров. Мир звенел и кружился; я поднял кулаки, защищаясь от мамаши, вскинувшей прямо к моему лицу дико верещавшего ребенка. Я запутался в шлейфе подвенечного платья и упал к ее ногам. Опустошенный неумолчным шумом, я лежал на асфальте в блаженном исступлении, понимая, что неизбежно погибну под каблуками своих невест.
Крепкие руки схватили меня за талию, подняли и усадили на складной стол. Не ослабляя хватки, отец Уингейт прислонил меня к витринному стеклу. Он отшвырнул ногой рассыпанную по асфальту бижутерию, а затем властно растолкал женщин. Я чувствовал резкий, лошадиный запах его подмышек. Он смотрел на меня с нежной злостью – отец, собирающийся двинуть сыну в зубы. Он один догадывался о моей неотвратимой судьбе, о предрешенном будущем, на пороге которого я стою.
– Блейк… – Его голос звучал, словно с небес.
Я качнулся и обвис на нем.
– Позовите доктора Мириам. Мне нужно…
– Нет. Не сейчас.
Он прижал мою голову к своей груди, заставляя меня дышать его потом, решительно убежденный, что я приближаюсь к новому видению и негоже мне уклоняться.
– Блейк, – прошептал он хрипло, – прими свой мир.
Отец Уингейт возложил руки на мои саднящие ребра, вдавил свои пальцы в отпечаток тех, других ладоней, которые вернули меня к жизни.
