Геннадий Семенихин - Лунный вариант
— Значит, опять заводской дефект, — угрюмо сказал Дремов. — На заводской дефект легче всего любое чепе списать. Ищи свищи, кто клепал, кто собирал, кто на пломбе штамп ОТК ставил.
Нелидов поднятой рукой остановил шумок:
— С заводом обязательно будем разбираться, товарищи. Будьте уверены, если это чья-то халатность, виновник ответит. А сейчас разрешите мне о самом главном сказать. Позвольте от вас и от себя поблагодарить Георгия Васильевича Каменева. Не будем произносить пышных слов о мужестве, героизме и так далее. Само собой ясно. Но за то, что он спас Женю, спасибо ему от всей души.
Нелидов вышел из-за стола и троекратно расцеловал капитана.
— Женя, а ты чего теряешься? — подзадорил Субботин.
— Я? — вскочила Женя. — Я сейчас, ребята!
Она, густо покраснев, поцеловала Георгия в лоб. Несколько секунд, не видя ничего и никого, они восторженно смотрели в глаза друг другу и были похожи на слепых, которым вернули зрение, но так неожиданно, что они сразу видели больше того, чем хотели.
— Жорка… хороший мой, — беззвучно, одними губами, прошептала Светлова.
Нелидов вернулся к столу и, не сев, попросил тишины:
— Всего час назад я доложил генералу Мочалову о случившемся. Получил приказание представить Каменева к правительственной награде.
— Здорово! — воскликнул широколицый Ножиков и бросился тискать капитана. — Ой, да какой же ты твердый! — восклицал он ликующе. — Будто из камня высечен! Горелов! Алешка! Какой же ты, к чертям, художник, если не заинтересуешься таким типажем. Я бы на твоем месте обязательно его написал. И не одного, а с Женей.
— Постараюсь, — неопределенно улыбнулся Алексей, — но если не получится, ради бога, не привлекай меня к партийной ответственности.
— Пусть только попробует не получиться! — угрожающе поднял палец Ножиков.
Алеша посмотрел на сияющую Светлову. Тонкий профиль ее лица, добрая мягкая улыбка, коротко подстриженные волосы с задорным хохолком над уже порозовевшим от солнца лбом — все это делало ее очень привлекательной. Но Горелов вернулся к прежней мысли; «Спору нет, красивая Женька. А вот полюбить ее сильно, по-настоящему я бы не смог». И ему вдруг вспомнилась другая женщина, синеглазая, с гордой короной пышных светлых волос, немножко старомодной, но так ей идущей. Он видел ее ночью в холле гостиницы, при беззастенчиво-ярком электрическом свете. «Как она любопытно рассуждала, — подумал он, — и была такая естественная, печальная от чего-то своего. Непонятная, странная женщина». Ему стало радостно, что есть три человека, участники одного маленького, их перезнакомившего ночного происшествия. Впрочем, третий, Убийвовк, не в счет… Алексей сейчас понял, как ему хочется снова увидеть ее!
10
Рогов расположился за тем самым генеральским столом, за которым полчаса назад Нелидов проводил «большой сбор». Генерала, начальника авиагарнизона, по-прежнему не было. Оставив пустовать большой кабинет, он сидел сейчас за штурвалом четырехтурбинного ракетоносца и вел огромную машину на Крайний Север нашел страны. Зарываясь в холодные облака, пели могучую песню двигатели. На небольшом, затерянном в бескрайних северных льдах островке должен был генерал поразить со своим экипажем первую учебную цель, потом пролететь до Хабаровска, оттуда взять курс на Москву и уже глубокой ночью посадить машину в Степновске. За многие часы бомбардировщику предстояло покрыть расстояние, на которое космонавту хватило бы всего какого-нибудь получасового орбитального полета. Но что поделаешь, двадцатый век принес и более разительные контрасты, если сравнить скорость того же самого четырехтурбинного ракетоносца со скоростью верблюжьего каравана, пересекающего вместе с изыскателями Кара-Кумы, или оленьих упряжек, до сих пор бороздящих снежные дали Севера. А уж кому-кому, а летчику-космонавту грешно улыбаться от таких сравнений, потому что была авиация его родной матерью, выпестовавшей и взрастившей его для дивных подвигов.
Генерал, покинувший на долгое время свой кабинет с коврами и мягкими креслами, находился на высоте восьми тысяч метров, а за его столом восседал теперь Леня Рогов. Был он в светлых брюках и модной полосатой рубашке, такой неуместной в военном штабе. Он плечом прижимал к полной щеке трубку телефона ВЧ и, листал блокнот, кричал:
— Москва!.. Москва!.. Это «Приоритет». Прошу редакцию… Редакция, да? Олег Вениаминович? Это я, Леонид Рогов. Да-да, здравствуйте. Сегодня утром у нас произошло потрясающее событие. Завтра авиапочтой вышлю большой очерк, а сейчас передам короткую информацию. О чем идет речь? Парашютист Каменев… капитан Георгий Каменев. Да-да, тот самый, совершивший рекордный высотный прыжок. Так вот, сегодня он совершил еще более героический поступок. Спас жизнь парашютистке, у которой погас купол. Они спустились на одном его парашюте… Живы, здоровы. Очерк я назвал «Семьдесят пять секунд из жизни капитана Каменева». А информацию давайте под таким броским заголовком пустим: «Двое под одним куполом». Диктую: «У парашютистов был очередной тренировочный день. В знойном голубом небе расцветали белые шелковые купола. В эти часы…» Записали?..
Рогов уже заканчивал передачу. На линии появились помехи, слышимость ухудшилась. Повышая голос, Леня в третий раз повторял заключительную фразу:
— «Так выдающийся советский рекордсмен-парашютист совершил в родном небе новый подвиг». Теперь поняли?.. Отлично. На этом поставим точку. До свидания.
Увлеченный телефонным разговором, Леня не услышал, как в кабинет вошел капитан Каменев. Он приблизился к генеральскому столу как раз в ту минуту, когда Рогов заканчивал передачу экстренной информации.
— Извините, — сказал Каменев необычно робко и поглядел вопросительно на журналиста, — полковника Нелидова здесь не было?
— Не было, — подтвердил Рогов.
— Жалко. Запропал… — Каменев было собрался уходить, но что-то его удерживало.
— Извините, — повторил он, — это сейчас вы обо мне заметку передавали?
— О вас, Георгий Васильевич, — кивнул Рогов и невольно залюбовался худощавым смуглым лицом офицера и смущенным блеском его черных глаз. «А он очень красив, когда такой, — грустно заключил про себя Леня, — немудрено, если Женя его полюбит».
— И эта заметка будет напечатана?
— Будет, Георгий Васильевич. Еще не было случая, чтобы Рогова бросали в редакционную корзину. А вам не хочется?
— Да нет, отчего же, развел руками Каменев. — Я люблю, когда обо мне в центральных газетах заметки печатают. Это не так часто бывает. Я всегда вырезаю и храню. И признаться в этом, как видите, не стыжусь.
От его упругой мускулистой фигуры веяло таким мальчишеским простодушием, что Рогов не удержался от доброй улыбки:
— Спасибо за откровенность. Мне очень приятно от вас это слышать. Иные рисуются, что не любят встречаться с журналистами, не любят, когда о них пишут, а на самом деле радешеньки, если упомянут хотя бы фамилию. Это же…
— Только, знаете, Леонид Дмитриевич, — тихо прервал его Каменев, — не слишком ли много в вашей заметке таких вот слов: героизм, мужество, подвиг?
Леня спрятал блокнот, возражающе поднял загорелые пухлые руки:
— Но позвольте, Георгий. Во-первых, в информации эти слова употреблены по разу. А во-вторых, ухватиться за стропы угасающего купола чужого парашюта, зная, что можно запутаться в них и погибнуть вместе с тем, кого ты решил спасти, рисковать жизнью и, не колеблясь на мгновение, пойти на этот риск… Каким же другим словом можно все это назвать? Не скромничайте, не скромничайте.
Каменев свел брови, но, скорее, не упрямо, а огорченно:
— Видите ли, я далек от того, чтобы, как вы тут выразились, скромничать. Но слова — мужество, подвиг, героизм — это же просто неправда.
— Почему? — остолбенел Рогов.
— Я хочу сделать анализ побудительной причины этого поступка. А он-то как раз и говорит об обратном, о том, что тут никакого героизма не было,
Рогов развел руками:
— Извините, Георгий, но я…
— Да тут и понимать нечего, — решительно выпалил капитан и опустил глаза, — ведь я же спасал Женю!
— Почему ваш поступок менее героичен, если вы спасали Женю?
— Потому что я спасал самого себя, свою судьбу, если на то пошло, — сжав кулаки и поднося их к груди, запальчиво продолжал Каменев. — Скажите, Леонид Дмитриевич, а вы бы не бросились спасать Женю, если бы она погибала на ваших глазах?
Улыбка сбежала с побледневшего лица журналиста.
— Разумеется, бросился, если бы даже это было бесполезно, — грустно согласился он.
— Теперь вы понимаете, что побудительная основа моего поступка была несколько иной?
— Понимаю, — глухо вымолвил Леня и так низко и бессильно опустил голову, что Каменеву стала видна его лысина, оберегаемая старательным зачесом. Это уже была дуэль, и Каменев сделал по всем правилам выстрел. Рогов еще раз глубоко вздохнул, подавляя неожиданно подступившее гнетущее чувство.
