Юрий Соколов - Степень превосходства
Как сказать об этом Эвелин? Сказать придется, ведь она все равно узнает. Левицкий глубоко вздохнул. Он-то все же надеялся, что новых увольнений не будет. Не может же Управление по Охране Природы бесконечно сокращать штат СОЗ на Тихой, планета им и так уже практически неподконтрольна… Оказалось, что может. Ну и дьявол с ними.
Когда приходилось принимать решение, Герман делал это быстро. Работу он найдет. Обязан найти. У них есть еще месяц, а за месяц можно много успеть. Можно, например, самому организовать сафари для Эрика. Не на Аквилее, разумеется, но…
* * *«Беркут» стоял на крохотном, свободном от деревьев пятачке у подножия одинокой скалы, возвышающейся над окружающими ее джунглями. Места здесь хватило только для того, чтобы посадить катер и разбить походный лагерь. Левицкий предпочел бы более открытое место, но Эрику, когда они вместе просматривали карты Восточного Массива, приглянулся именно этот уголок, и Герман не стал спорить — в конце концов, он затеял весь проект с охотой в своем собственном секторе именно ради сына. Много лет он охранял заповедник от любых незаконных посягательств, и вот теперь сам готовился предпринять в высшей степени незаконные действия. Временами его начинали мучить угрызения совести, но лишь до тех пор, пока он не вспоминал потную лысину Василиадиса и его лживые соболезнования. Мало того, что после десяти лет безупречной службы его выбросили как мусор — Левицкий хорошо понимал, что теперь, когда весь штат смотрителей будет состоять из двенадцати человек, планета так и так окажется открыта для любого, кто захочет здесь высадиться. Никакая техника слежения не поможет — должен же кто-то анализировать данные и принимать решения… Оставшихся не хватит даже для полноценного пассивного наблюдения, а о каких-то активных действиях не приходилось говорить и до сокращения четных секторов. И тогда смотрители, в лучшем случае, могли разве что совершать свои ежедневные облеты, создающие видимость контроля, да вести «расследования по факту» уже совершенных нарушений.
Как в случае с Нвокеди… Еще один индивид, который, подобно Василиадису, заставил Левицкого пересмотреть свои взгляды на жизнь. Герману было безразлично, почему тот совершил то, что совершил — в интересах науки или еще чего-нибудь. На его взгляд, оправданий такой жестокости не было.
Сам Левицкий ничего похожего делать не собирался. Высадиться в разрешенном для отдыха районе не возбранялось никому: достаточно испросить разрешение в СОЗ, а сотрудникам заповедника или научного центра «Тихая» — у своего непосредственного начальства. Герман, естественно, не собирался обращаться с просьбами к Заморышу. За разрешением на отлов животных нужно уже было обратиться напрямую в Управление по Охране Природы (в некоторых случаях разрешался и отстрел особей, относящихся к популяциям с избыточной численностью), но Левицкий решил не делать и этого. Чтобы пробить такое разрешение через бюрократические заслоны УОП, требовалось время, а времени они ему сами не оставили; относительно же разрешенных к отстрелу видов Герман все знал и без них. Все еще колеблясь, он связался с Клаусом, хотел попросить присмотреть за его территорией на время отсутствия и… И выложил ему все начистоту. Клаус хитро прищурился.
— Как это ты решился? — искренне удивился он. — Делай, что считаешь нужным, и не думай ни о чем. Знаешь, сколько народу успело поохотиться на Тихой без лицензии с тех пор, как Абдулла Шах ушел в отставку? Начальники УОП. Миллионеры, которым лень ждать разрешения. Шишки из правительства. Сами смотрители…
Герман с недоверием уставился на Кнохена.
— Ну что ты на меня так смотришь? — возмутился тот. — Ничто человеческое нам не чуждо. Удивительно, как ты сам-то столько времени терпел, ты ведь серьезный любитель… Мы с Олегом Лобановым не раз хотели тебя пригласить, да не решались — ты ведь у нас такой принципиальный, аж тошно. — Теперь Левицкий уже просто выпучил глаза, не в силах произнести ни слова. — Молчи, молчи уж лучше, — поморщился Клаус. — Собрался сделать это наконец, если не ради себя, то ради сына, так делай. А то я все жду, что у тебя вокруг головы засияет нимб святости…
Левицкий с минуту оторопело пялился на погасший экран, потом расхохотался. Вот черти! И кто — Олег с Клаусом! Отсмеявшись, мимоходом поразмыслил над тем, как быстро может измениться человек. Кнохен прав — год назад у него такие новости о друзьях смеха бы не вызвали. Теперь же он просто подумал — интересно, а кто еще?..
Эвелин отнеслась к затее неодобрительно, но она прекрасно понимала чувства мужа, и в каком он состоянии. Поэтому отговаривать не стала. Спросила только:
— Ты уверен, что правильно поступаешь? Относительно Эрика, я имею в виду. До сих пор ты старался привить ему совсем другие взгляды.
— Надо спросить самого Эрика, — сказал Герман. — Он давно хотел участвовать в сафари, и я обещал ему. Теперь, если не использовать этот шанс, у меня еще долго не будет случая исполнить обещание. Уверен, он все поймет правильно, а если решит отказаться, то не станет осуждать меня.
Эрик, со свойственной всем детям непосредственностью, пришел в восторг и не подумал отказываться.
— Но только если ты уверен, что тебе ничего за это не будет, па, — озабоченно сказал он, вдруг спохватившись и внимательно посмотрев на отца. — У тебя и без того в последнее время полно неприятностей.
— И, к сожалению, это наши общие неприятности, — сказал Левицкий. — Но никто не узнает. Знать будем только мы и Клаус Кнохен. Да и что мне могут сделать? Они уже все сделали. Даже если все откроется — ну, в крайнем случае, уберут из личной карточки отметку о преимущественном праве трудоустройства на прежнее место. Ну и что? Кризис закончится еще не завтра; когда будут восстанавливать рабочие места в СОЗ — неизвестно. И знаешь… — Левицкий на минуту задумался. — Если я и захочу быть в будущем смотрителем заповедника, то, наверно, не этого. Здесь все не так стало после ухода Шаха. При нем бы я ни при каких обстоятельствах не пошел на такое. А о законности охоты не беспокойся. Я обещаю тебе, что при первой же возможности сделаю в кассу добровольных пожертвований УОП анонимный взнос, равный стоимости официальной разовой лицензии. Нарушение все равно останется нарушением, но так хоть совесть будет чиста…
Эвелин осталась на станции. Подготовкой «Сектора-18» к консервации, как старший техник, занималась непосредственно она. А Герман с Эриком вот уже второй день наслаждались жизнью на природе — в первый день только разбили лагерь и больше не делали ничего, просто отдыхали. На рассвете второго дня они устроили засидку у реки, соорудив помост в ветвях большого дерева, и через четыре часа им удалось подстрелить небольшого кабана, пришедшего на водопой. Стрелял Эрик, они вместе разделали тушу, и вечером, в дыме охотничьего костра и приятном запахе жареного мяса растворились последние сожаления Левицкого по поводу предпринятой незаконной вылазки на планету. Эрик был счастлив. Кабан, естественно, не тянул на тот трофей, которым можно было бы гордиться. Но настоящая охота еще впереди, а кабан — проба сил и мясо на шашлык.
На двенадцатилетие Герман подарил сыну профессиональную дальнобойную винтовку «Гриф». Два года Эрик пользовался ею только в тире; наконец пришло время применить полученные навыки на практике. Силу тяжести и плотность атмосферы Тихой без труда смоделировал бы киб-мастер на стенде тира станции, но мальчик непременно хотел освоить премудрость пристрелки оружия самостоятельно. Герман считал подобные навыки весьма полезными, поскольку не всегда есть возможность свалить все дела на интеллектронику и роботов. В сотне метров от лагеря, на узкой, но вытянутой почти на триста метров в длину прогалине, Эрик установил трехногий упор с зажимом для винтовки и развесил на деревьях мишени. Герман оставался в лагере. С прогалины слышались выстрелы — сначала громкие и отчетливые, потом еле различимые ухом хлопки, когда сын одел на дуло «Грифа» глушитель.
Левицкий только что переговорил по связи с Эвелин и Клаусом, завершил сеанс и собирался выйти из катера, как услышал по рации сначала крик, а следом за ним глухой рев. Вздрогнув, он выскочил наружу, подхватил свою винтовку и помчался к прогалине — теперь он слышал крики и звериный рык вполне отчетливо, но все смолкло прежде, чем он выскочил на открытое место. Там, склоняясь над обезглавленным телом мальчика, стоял огромный матерый хищник, каких Левицкий никогда не видел на Тихой. Похожий на гигантского волка, с уродливой вытянутой головой и мощными лапами, напоминающими человеческие руки, только с толстыми кривыми когтями, он был не менее ста тридцати сантиметров в высоту в холке и около трех с половиной метров в длину. Сгорбленный, готовый к прыжку… На беду Герман выскочил из леса слишком близко от него, но, несомненно, успел бы выстрелить — однако застыл как вкопанный, потому что почти у его ног лежала голова Эрика. Левицкий пошатнулся и закричал, кровь бросилась в лицо, перед глазами поплыли багровые пятна. Он вскинул винтовку, но секундой раньше зверь прыгнул и вцепился ему в горло, захватив и нижнюю часть лица. Борьба продолжалась не больше минуты. Герман выронил винтовку, но ему удалось достать пистолет; хищник трепал его, словно пустой мешок, таская по земле, а Левицкий стрелял наугад, ничего не видя, кроме кровавой пелены перед глазами, и ничего не чувствуя, кроме раздирающей горло боли, потом потерял сознание. Зверь встряхнул его тело еще несколько раз, и вдруг, разжав челюсти, выпрямился и застыл над ним в странной, напряженной позе. Постояв так некоторое время, он перешагнул через тело Германа и, потеряв к своим жертвам всякий интерес, двинулся в джунгли.
