Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)
Несомненно, что какой-то харизматический ореол у Кармазанова также есть. «Черная аура», как назовет его в своей книге Б. В. Аверин. Нельзя, разумеется, утверждать, что от него напрямую исходит зло, – это слишком прямолинейно и не передает суть данного человека. Но вместе с тем, и стремление к высшим моральным ценностям ему не присуще. Кармазанов, скорее всего, появился на свет не в том времени. В Средние века он, вероятно, стал бы неким новым Савонаролой, проповедником, воинствующим мессией, странствующим фанатичным пророком и повел бы своих приверженцев на штурм твердынь, которые следовало бы сокрушить, кончив бы, тем не менее, все равно костром или плахой. В конце же двадцатого века он выглядит попросту неуместным. Однако магнетическое влияние от него бесспорно проистекает: двинувшийся из комнаты Зайчик, как пригвожденный, застывает на полушаге; Гоша, уже принявший от него кассету, бледнеет и прислоняется к косяку, и даже сдержанный дядя Паша, скашивает глаза на Жанну. Он, пожалуй, лучше всех понимает, насколько серьезна опасность. И только Жанна пренебрегает почти смертельной радиацией глаз. Она отвечает, даже не понижая голоса: Я не могу обманывать, иначе мне перестанут верить… – поворачивается после этого и выходит из кабинета. Слышны ее отяжелевшие уверенные шаги, чье-то быстрое перемещение, видимо, чтобы освободить дорогу, невнятный вопрос, невнятный ответ кого-то местных, а потом с поросячьим взвизгиванием отворяется и затворяется дверь наружу.
Собственно, на этом все и заканчивается. Остаток ночи Жанна проводит в гостинице, не показываясь из номера. Неизвестно, спит она там или наоборот размышляет о чем-нибудь, но решение, принятое ею той ночью, окончательно и бесповоротно. В семь утра, в морозных черных сумерках она уже на вокзале – берет в кассе билет на поезд, следующий в столицу. Место есть только в общем вагоне, но это ей все равно. И, наверное, именно на вокзале слышит она сводку последних известий: при пока невыясненных обстоятельствах погиб кандидат в мэры города от блока народно-патриотических сил, милиция предполагает трагическую случайность, признаков преступления нет, вероятно, неосторожное обращение с огнестрельным оружием. Молча смотрит она на ребристую, в паутине коробочку репродуктора. Она владеет собой, и на лице ее не отражается никаких эмоций. Однако, когда прибывает поезд, выпыхивающий струи пара, и находится место меж двух сонных теток с узлами и чемоданами, она машинально трет друг о друга мерзнущие ладони. Руки у нее чистые, даже без скромного маникюра, свежевымытые, припахивающие еще гостиничным земляничным мылом; вероятно, оттереть кожу лучше уже нельзя, но ей все равно кажется, что на пальцах у нее – следы крови.
6
Жизнь жестока. Но жизнь жестока непредумышленно. С очевидной нелепостью, не видя различий между добром и злом, награждает она за то, что награды вовсе не требует, и наказывает тогда, когда кажется, что ничто не предвещает ненастье. Кара ее внезапна и потому выглядит несправедливой, а подарки она рассыпает так, что милость ее кажется мимолетным капризом. Она будто все время пробует человека на прочность и того, кто не выдержал, вдруг без стеснения выносит вперед, а того, кто мужественно напрягал последние силы, окатывает волной и затягивает в пучину водоворота. Безнадежно искать здесь какую-нибудь, пусть парадоксальную логику. Логики в жизни нет. Логика – только в судьбе. Но тогда эта логика движется наперекор самой жизни. И поэтому то, что сплелось в зимнем морозном городе – среди сугробов и остекленевших садов, уже никогда не будет расплетено. Прошлое всегда присутствует в настоящем, и легким тленом пропитана любая жизненная перспектива.
Нельзя сказать, что Жанна так уж хорошо чувствует это. Сами ее такие способности еще зачаточны и далеки от будущего совершенства. Они еще дремлют, обнаруживая себя только в критических ситуациях. Это не сознательное ясновидение, которое Жанна приобретет, кажется, лишь к концу жизни. Однако нечто тревожное уже брезжит, вероятно, в ее душе. Не случайно она пытается стереть невидимую кровь с пальцев. Память о выкаркивающем страшные слова репродукторе будет жечь ее еще очень долго. Совсем другим человеком возвращается она на свое рабочее место, – бухгалтерия хозяйственного подразделения выглядит теперь как-то убого. Крашеные синим стены, отсеки, где за пластмассовыми перегородками помещаются сослуживцы. После чистоты января трудно дышать застойным воздухом канцелярии. Ей все время кажется, что в нем недостает кислорода. И тем не менее, она пока сидит за своим прежним столом и по-прежнему оформляет однообразные документы. Она бегает по этажам и разносит бумаги в начальственные кабинеты, она так же, как раньше, сторонится всяких служебных компаний, а с коллегами по работе она держится, как застенчивая провинциалка, но все это – уже только образ, в котором удобно прятаться от множества глаз. Потому что никто уже не принимает ее за безобидную провинциалку. Напротив, она ежедневно чувствует на себе самое пристальное внимание.
Это, разумеется, вполне естественно. Здесь уже знают, что именно Жанна перевернула весь ход событий, что над ней и только над ней прошелестели крылья победы, что она сотворила чудо – там, где чудес быть в принципе не могло. Уже известны подробности, как все это происходило, известны отзывы местных функционеров о впечатлении, которое Жанна производила на избирателей, известны рассказы братьев Степано, показывавших ожоги, оставленные на груди серебряными крестами. Известны также официальные результаты голосования: быстрая и уверенная победа правительственного кандидата. Кто бы мог предположить это еще месяц назад? Но, конечно, особое впечатление производит на сослуживцев самоубийство основного соперника. Это уже настоящая политическая сенсация. Столь эффектные и своевременные самоубийства происходят не каждый день. Самый последний функционер чувствует здесь некую подоплеку. Пресса безумствует, газеты выходят с шапками, где обязательно присутствует слово «тайна». Заявления оппозиции с намеками на шантаж лишь подливают масла в огонь. Жанна – точно на авансцене, куда пробиваются годами упорной работы. О ней страстно шепчутся, стоит ей на миг отвернуться, на нее приходят взглянуть из смежных отделов. Она теперь – настоящая местная достопримечательность. Вероятно, ничто не производит большего впечатления, чем легкое дыхание смерти. Инфернальность вызывает уважение еще с древнейших времен. Причастность к силам небытия рождает и соответствующую атмосферу. Так что если без ложной скромности, это – несомненный успех. Жанна выдержала испытание. Звезда ее ярко просияла над горизонтом. Она не только продемонстрировала исключительную способность работать, но и то, что может идти, не сворачивая, к намеченной цели. Получать результат, не слишком обременяя себя выбором средств. С точки зрения любого политика – это безусловное преимущество.
Примерно так и рассматривают случившееся в высоких государственных сферах. Членам команды, добившейся такого успеха, выражена неофициальная благодарность, они получают весьма ощутимые премии (якобы за социологические изыскания); Жанна может наконец снять квартиру (неподалеку от метро «Комсомольская»), а через какое-то время их принимает сам президент и в обтекаемых, но достаточно внятных формах тоже выражает признательность.
Вряд ли данную встречу можно назвать исторической. Президент, исходя из своего положения, должен принимать ежемесячно сотни разных людей. Процедура весьма утомительная, сродни церковному ритуалу. Трудно представить себе, чтоб он выделил данный рутинный прием из десятков других. Тем более, что и для Жанны эта встреча не является поворотным пунктом предназначения: в отличие от своей предшественницы, ей не приходится никого узнавать в пышной толпе. Все происходит чинно, по раз навсегда утвержденному ритуалу. Президент выслушивает рассказ о том, как проходила избирательная кампания, задает пару вопросов, свидетельствующих, что материалы он по крайней мере перелистал, сочувствует трудностям, с которыми им пришлось столкнуться «во исполнения своего гражданского долга», выражает искреннее соболезнование по поводу инцидента, «ответственности за который, конечно, никто не несет». Мне докладывали, что там какие-то личные неприятности, роняет он вскользь. Это официальная версия, срочно проштемпелеванная прокуратурой. Зрачки у него выцветают и как бы утрачивают энергию жизни. Кожа на лице – серая, будто вымоченная в солевом растворе. В заключение он желает им всем успехов «в борьбе за демократическое будущее России». Встреча продолжается немногим более десяти минут. Но бывает, что и за десять минут прорастает то, что потом отбрасывает густую тень в будущее. Когда президент крестьянской своей пятерней касается Жанны, между ними как будто проскакивает высоковольтный разряд. Президент вздрагивает и широко распахивает глаза. Разительная перемена происходит во всем его облике. Он уже не величественен и не снисходителен к подданным, как богоподобный монарх; теперь это – воин, почувствовавший вдруг краем сердца запах беды. Еще никто из советников не понимает, откуда проистекает опасность, еще все спокойно и дворцовая тишина не нарушена кованым гулом шагов, еще верна гвардия, и сановники еще льстиво-подобострастны, но тревога уже всколыхнула мертвенный воздух. Мышцы его напрягаются, и громоздкое тело налито звериной энергией. Он, как хищник, готовый немедленно вонзить в жертву клыки. Продолжается это мгновение: бесшумная молния, удар грома за горизонтом. Но скорее всего, мгновение это как раз и оказывается решающим. Неизвестно, что именно ощутил президент в тот момент, но уже никогда больше – ни в дни наивысших успехов и известности Жанны, ни в тяжелые дни ее катастрофического одиночества – никогда, никогда, никогда! – он не встретится с ней лично, не посмотрит в глаза, не скажет ей ни единого слова; только через цепочку посредников будет осуществляться дальнейшее их общение, только со стороны, отгородившись аурой власти, будет он наблюдать за ней. И сделать это заставит его не высокомерие бывшего партработника, не презрение к тем, кто на служебной лестнице стоит ниже него, а по-видимому, интуитивное опасение утратить личную независимость. Власть – это самая темная из всех сжигающих человека страстей, и достигший вершины власти, как бы ни было это абсурдно, не признает уже никого.
