Душа для четверых - Ирина Родионова
В этом Кристина находила правду и суть. Мешок так давил на плечо, будто воспоминания на самом деле что-то весили. Юра сам распахнул перед ней дверь, наверное, устал ждать, пока Кристина соберется с силами. Она глянула на него исподлобья, но мешок передала – звякнул в полотняных внутренностях пустой аквариум, оставшийся музеем-памятью от единственной за всю жизнь рыбки.
– Долго ты. – Юра никогда не выговаривал, не орал, только чуть улыбался, и улыбка его напоминала Машину. – Думал, бросила сына на меня и сбежала за границу.
– Если бы деньги были, я бы так и сделала.
Настроение не располагало к шутливому тону. Кристина привалилась плечом к косяку, дернула молнию на куртке. Взглянула на себя в зеркало над комодом и не узнала – волосы торчали из-за ушей, темно-бордовая краска смылась, обнажила проплешины, но нигде – ни в блеске усталых глаз, ни в плотно сжатых губах, ни даже в волосах этих чертовых – самой Кристины не было. Что она только ни делала: и брилась наголо вслед за Даной, и красилась в кислотно-зеленый, и ноздри пробивала пирсингом, но отражение оставалось незнакомым.
Кристина устала искать собственное лицо.
Юра отнес мешок к ней в комнату и вернулся со Шмелем на руках – тот сонно тер глаза кулачками и зевал мелким круглым ртом. Кристина скупо кивнула ему. Юра проверил щеколды на двери, залепил глазок кусочком пластилина и спросил чуть напряженно:
– Никого в подъезде?
– Никого. Можешь спать спокойно.
Он просветлел. А вот Шмелю что-то не понравилось – то ли свет яркий, то ли Юрины объятия, то ли угрюмое материнское лицо, – и он мигом заверещал. Тоненько, по-девчачьи. Кристине захотелось заткнуть уши руками. Или даже сунуть носок ему в рот.
– Как съездила?
Перекричать Шмеля не получилось, и Юра ловко перебросил его с руки на руку, пощекотал живот. Шмель выгнулся дугой и зарыдал в полную силу.
– Унеси ты его. – Кристина разделась и, не оглядываясь, ушла на кухню. – Поесть-то приготовил?
– Конечно. – Юра пошел следом за ней, словно с мегафоном в руках. Кристина чувствовала их взгляды лопатками. – Я макарон наварил, а еще оладушки остались, на кефире.
– Идеальный муженек будешь кому-то.
Кристина отгородилась от них дверцей холодильника, съела холодный маслянистый комок. От криков у нее начинала трещать голова.
– Видишь, не твой даже, а счастья и тебе перепало. – Юра все же всучил ей ребенка, улыбнулся во все зубы и принялся, как фокусник, разогревать еду, дирижировать тарелками и вытряхивать крошки сахара из банки. На кухне он всегда размягчался, становился миролюбивым, и если бы еще Шмель так не орал… Она скосила глаза на лицо сына, чужого для Юры, родного для нее, но надоевшего, ненавистного. Кристина не чувствовала по отношению к нему ничего, кроме раздражения, и это было единственным во всей ее жизни, что вызывало стыд приливами жара к щекам, кололо в горле рыбьей костью и толчками будило по ночам. Багровое щекастое лицо, щелочки глаз в налившихся веках, слезы и сопли, реденькие брови – Кристина видела в нем свои черты, видела и черты его настоящего отца, но как-то неопределенно, неясно. И нос вроде бы ничей, и глаза чужие, а проскальзывает что-то в нем иногда, то ли опущенные уголки губ, то ли нахмуренность, то ли…
Шмель заорал ей в лицо, и она через силу прижала маленькую темную голову к груди. Подкинула сына на коленях, пытаясь качнуть, промычала что-то вроде извечного «а-а-а». Шмель задергался в руках.
– Ты его покормил? – вставила Кристина, когда Шмель чуть хватанул воздуха широким ртом.
– Покормил, марлю новую положил, укачал. Капризничает, по мамке соскучился. Пообщаетесь хоть.
– Я устала. – Кристина поднялась.
В ее комнате никогда не бывало темно – дрожал чуть голубоватый, холодный свет уличного фонаря, раскачивался от кроватки к дивану. Вроде живут высоко, но свет этот сводил Кристину с ума. Она задергивала шторы и пряталась под подушку, но чудилось, что свет беззастенчиво и нагло высвечивает ее, скрюченную, на матрасе, выставляет всем напоказ. Шторы, тюль и планка на окно не помогали, свет будто бы пробивался сквозь стену и мешал ей спать.
Кристина закинула Шмеля в кроватку, торопливо и пусто погладила его по голове, даже чмокнула в воздух над макушкой. Шмель, хоть и маленький, не был дураком – материнскую вымученную ласку не замечал, хватался за пластиковые перила, тянулся. Кристина в очередной раз с ужасом подумала, что будет, когда Шмель научится выбираться из кроватки, побежит следом, заканючит, а она и тогда ничего не сможет ему дать.
Даже уличного света хватало, чтобы разглядеть багрово-мокрый блин вместо Шмелиного лица.
Кристина сбежала. Крепко закрыла за собой дверь, чтобы крики остались в комнате. Хорошо еще, что третья их соседка, с которой Юра и Кристина снимали квартиру, на время переехала к подруге, – они снова поцапались с Кристиной почти до крови и поклялись, что жить вместе не будут. Яна, с которой Юра пытался выстроить какие-то немощные отношения – то расставался, то встречался исключительно ради постели, – выдала им напоследок, что слишком добра и не будет выгонять безмозглую Кристину с приплодом на мороз, а потому уйдет сама.
Но все знали, что она остынет и вернется. И снова будет вычерпывать чайной ложечкой Кристине мозг, почему это у нее такой шумный ребенок и когда все эти вопли прекратятся.
Юра заканчивал накрывать на стол:
– Успокоила бы хоть, покачала. Может, животик болит.
– Детей нельзя приучать к рукам, – буркнула Кристина, отщипывая хлебный мякиш. – Балованный вырастет.
– Это ему точно не грозит.
Ударило упреком, и Кристина заела его тремя макаронными рожками с кислым кетчупом. Юра смутился, кинулся наливать ей чай. В комнате поутихло. Шмель, может, и всхлипывал себе под нос, но почти успокоился, а это значит, что он скоро уснет. Все Кристина делала правильно. Он накормлен, он поиграл с Юрой, у него все в порядке.
Не такая уж она и плохая мать.
Да?
Юра присел напротив, вяло подковырнул горелое тесто пальцем. Плечи и скулы у него были напряженные, и Кристина знала, что он хочет поговорить. Знала, что он испортит ей остатки аппетита, а поэтому давилась макаронами, и заталкивала внутрь хлебные подсохшие корки, и заливала водой, и грызла сушки…
– Как день прошел? У кого квартиру разбирали? – решился Юра, отодвигая пустую кружку.
– Да там разбирать-то нечего, – с набитым ртом ответила Кристина и прямо заглянула ему в лицо. – Дедок, ни жизни, ни смысла. Умер и сам не заметил.
