К востоку от полночи - Александр Иванович Сорокин
— Иди, поспи часок. Ложе шефа в подвале свободно. Тебе уж не буду вводить оживитель. Пуганая ворона, сам знаешь..
Юрий сонно похлопал веками.
— 57 —
— Ладно. Только если что — ты сразу меня буди.
— Слушаюсь, мой генерал! Как же без тебя, дорогой товарищ Эйнштейн. Никто ведь ни в зуб ногой в вашей алхимии.
Оленев спустился в подвал, открыл дверь и очутился в темноте. Выключатель должен был быть где—то справа, но рука скользила по стенке, не находя его. По запястью внезапно потекла струйка воды. Оленев достал зажигалку и высек огонь. Это была не лаборатория.
Вернее, лаборатория, но не та. Большая комната со сводчатым потолком, уходившим высоко в темноту. Тоненький лучик света неведомого источника света едва позволял различить потухший камин, огромный стол перед ним, заставленный ретортами, колбами, тиглями, заваленный древними книгами. Над столом висела высушенная ящерица с пришитыми крыльями летучей мыши, а на стене — чучело крокодила. Разноцветные дымы, прошиваемые лучиком света, стлались слоями над всем этим.
— Ты здесь? — спросил Юрий темноту.
Темнота пошамкала и ответила старческим кашлем.
— Зажёг бы свет. Я не филин и не кошка, в темноте не вижу.
— Видящий при свете услышит и в темноте. Перебьёшься.
Но всё же в камине затлела искра, и тут же взорвалась ярким пламенем костра из толстых, древних книг. Синеватые языки огня перелистывали жёлтые страницы и зачитывали их до чёрных дыр.
Оленев осмотрелся. Это была лаборатория средневекового алхимика, но какая—то не настоящая, а словно построенная декоратором из фанеры и картона для съёмок фильма.
Ванюшка объявился за столом в образе чумаковского деда, но не в костюме, а в просторной мантии, разрисованной алхимическими знаками, и в высоком колпаке.
— Для покоренья зверя злого скажу всего четыре слова, — процитировал Юра и сел на массивный трёхногий табурет. Табурет оказался фальшивым, сделанным из картона, и Оленев грохнулся на пол.
— Ну, и что же это за слова?
— Пошёл к чёрту.
— Логическая ошибка! У собак черте нет. И чертям собаки ни к чему. В аду и без собак тошно, не рай ведь.
— Ад, рай… Игра слов. А понятия — они в душе человека. Они..
–.. и в деяниях его. Познал?
— Кое—что. Зачем книги жжёшь? Топи рублями, намного дешевле.
— А! Макулатура. Даже в утиль не годится. Понаписали за тыщи лет. Разве прочтёшь, запомнишь весь этот хлам?
— Я же сумел это сделать.
— И что: ты стал более счастливым?
— 58 —
— Цель жизни не только в поисках счастья. Разве твоя потеря в этом заключается?
— Но я не человек, я просто камень с высшим философским образованием. Нас было двое. Я потерял брата—близнеца в момент рождения. Одиночество доконало меня, — Ванюшка разразился потоком фальшивых слёз, подошёл к камину, зачерпнул горсть пепла прямо из огня и посыпал им свой парик, — Но я точно знаю, — всхлипывал он, — Мой братик здесь, рядышком, он вот—вот объявится, обретёт форму!
— И ты по—прежнему утверждаешь, что именно я близок к твоей потере?
— Так, Юрик, так! Клянусь здоровьем брата! Но ты нарушаешь Договор!
Юра опустил голову, вздохнул и честно признался:
— Да. Я влюбился. И был вынужден показать свои знания. Ради любви.
— А ещё и Териак дал людям!
— Его нашёл не я, а ты. К тому же, ты выполнил обещание наполовину: он не исцеляет от всех болезней.
— Во—первых, я его не находил, не создавал, а лишь реставрировал рецепт. Во—вторых, именно ты применил его на практике. Как ты думаешь, кто больший преступник: учёный, открывший ядерный распад, или генерал, нажавший кнопку ядерного оружия? Ответь, ты же такой умненький!
Вместо ответа Оленев схватил большую реторту, обмазанную глиной, и запустил в Ванюшку. Реторта проскочила сквозь квазитело старика, проломила стену и исчезла в чёрной дыре.
— Вот видишь, — сказал Ванюшка, раскатываясь в двухмерный блин, — Обычный человеческий аргумент: когда не хватает терпения и рассудка, начинают запускать друг в друга разные предметы.
— Ты тоже бросал в меня дурацкие скипетр и державу!
— Туземная логика! Ты дождался момента и отомстил мне. Нормальная человеческая логика. Всё нормально, Георгий! Всё нормально.
— Значит, я становлюсь нормальным? Могу жить и любить как все?
— В какой—то степени. Но с минусом пока. Пока не найдётся мой брат.
— Ну что мне — родить, что ли, твоего брата?!
— Как знать, как знать. Может, и родишь. До свидания, папашка! — произнёс Ванюшка голосом Леры и, превратившись в клубы дыма, уполз внутрь камина.
Камин оказался нарисованным, как в известной сказке. И огонь, что пылал в нём, не грел, и пепел был нарисован тоже. Книги тоже оказались не книгами, а раскрашенными коробками из—под женских сапог. Юра не стал повторять ошибку Буратино, поберёг нос. Он просто разорвал тусклую картинку, сделал шаг в темноту и… очутился в своей квартире.
Стол посреди комнаты был завален образцами камней. Осколки гранитов и мраморов, разноцветные кристаллы, друзы горного хрусталя, малахитовые
— 59 —
слитки — всё это сверкало, переливалось бликами, слепило глаза.
За спиной послышался камнепад, Оленев отпрянул и увидел, как его сорокалетняя дочь высыпает прямо на пол очередную кучу камней и кристаллов.
— Так ты уже не художница?
— Дёрнула меня нелёгкая пойти в эту геологию! — проигнорировала дочь вопрос, — В реках тонула, в тундре замерзала, в тайге горела. Пять открытых месторождений! Профессор! Почётный член королевского географического общества, Великобритания. В мои—то годы! А толку? Дети выросли у родителей мужа, годами их не видела. Скоро внуки пойдут, и я стану бабой. Только каменной. К дьяволу всё это! — она пнула кучу камней, — Пойду снова в четвёртый класс. Теперь—то уж точно знаю, кем быть, когда вырасту!
— Так ли? Скажи честно — разве ты не была счастлива хоть один раз, хоть в одной из жизней?
— Цель жизни не в счастье, а в поисках его месторождения, папулечка. Помнишь стихи Эдгара По? «Ночью и днём, Млечным путём, сквозь кущи райского сада, держи свой путь, но стоек будь, коль ищешь ты Эльдорадо»! И Валерия отсалютовала пионерским салютом, — А вот стоит найти клад, взять его в руки, как он превращается для тебя в груду мусора! И значит, надо снова искать. Не истина важна, а путь к ней. Так—то, мой славный, мой вечно молодой папочка!
— Я стал в этом сомневаться. Кстати, другой поэт, более современный, сказал по этому поводу иначе. И он процитировал, произнёс как свой внутренний монолог:
Мосты сгорели, углубились броды,
И тесно: видим только черепа.
И перекрыты выходы и входы,
И путь один — туда, куда толпа.
И, торопя коней, привыкших к цугу,
Наглядно доказав,
