Павел Молитвин - Лики контакта
… Упершаяся в гиферное поле туча разродилась сотней молний, и стержни ненасытных уловителей выпили их до последней капли. Заводы семиолей не брезговали даровой энергией небес, будь то солнечное тепло и свет, ветер, молнии, дождь или снег. Ради того, чтобы поддерживать жизнедеятельность мегаполиса, занимавшего четверть материка, постоянно строились новые геотермические и аквахимические станции, и фронт работ муравьеподобных сотрудников Седьмого Энергоцентра расширялся с каждым днем. Шестигранные, похожие на гигантские ледяные кристаллы, башни обслуживания Энергоцентра росли на глазах, и висячие сады поднимались вместе с ними, уступая нижние ярусы города производственным помещениям. Кабины нуль-переходников не справлялись с потоками горожан, и транспортная схема на моей рабочей стене мерцала предупреждающими лиловыми огоньками. Трое моих со-думников спроецировали на ней проектное предложение по созданию нового узла Т-связи и замерли с нацеленными в зенит усами, ожидая, когда я закончу ввод расчетов по его энергообеспечению. Новая туча подплыла к гиферному полю, й я завершил загрузку в анализатор последнего блока расчетов. Н-Оом протелепатировал, что информация собрана в полном объеме, и он посылает ходатайство о представлении проекта на рассмотрение Экспертной комиссии. Мои со-думники зашевелились, обмениваясь мнениями по поводу гиферного поля, которое не только позволило нам получить новый источник энергии, но и украсило панораму города чудесным зрелищем. Разумеется, можно было разряжать тучи более экономичным путем, но я вынужден был согласиться, что проявлять скаредность в этом случае было бы непозволительным расточительством. Расчеты расчетами, а красота, которую…
…Перед глазами поплыли клочья серого тумана, и трудно узнаваемый голос сказал:
— Нет, это все не то! Не то!
И начались видения вовсе отрывочные и бессвязные, из чреды которых мне запомнились три. Запомнились потому, что я понял, или мне показалось, что понял, их суть.
В первом случае я увидел гигантский цех, в котором монтировался странный самолет с неким подобием плавников и перевернутым хвостовым оперением. Где-то я уже видел рисунки субмарин, у которых то ли киль, то ли руль были расположены подобным образом, а рубка располагалась под днищем корабля, подобно гондоле дирижабля. К тому же на аппарате, принятом мною за самолет, были люки на крыше и симметричные вздутия по обеим сторонам от тупорылого, акульего носа. Вероятно, места расположения торпедных аппаратов…
Второй раз я увидел просторный бело-золотой зал с круглым столом, за которым сидели какие-то крайне серьезные дяди. Перед каждым из них было установлено по два маленьких флажка: один — страны, представителем которой он являлся, второй — с изображением земного шара на черном фоне. Серьезные дяди вели умную беседу, то и дело обращаясь за справками к своим референтам, а среди надписей, вившихся по карнизу, опоясывавшему круглый зал, я разобрал две, сделанные на русском и на английском языках: «Совет безопасности Земли» и «Security Society of the Earth»…
В третий раз я оказался среди страшного захолустья. Я шел среди океана палаток, бараков, наспех сколоченных сараев, землянок и полуземлянок, крытых ржавой жестью. Среди этих диковинных хибар — из памяти всплыло латиноамериканское, кажется, слово «панчул», — словно цветные конфетные обертки в куче сора, выделялись превращенные в жилища автобусы, крытые грузовики и даже несколько вагонов метро. За мной увязалась стайка грязных, оборванных детей, кричавших на разные голоса: «Дядь, дай монетку! Мистер, дай цент! Пожале-ей сирото-ок, до-обрый господи-ин! Копеечку дай, копеечку!» Сопливая девчонка с куцыми, похожими на крысиные хвостики косичками вцепилась в мою брючину и тонким, ломким голосом канючила: «Кушать дай… Поесть дай… Хлебушка дай…» Оборванцы постарше, кучковавшиеся на некоем подобии перекрестка, смерили меня оценивающими недобрыми взглядами и двинулись следом, словно стая шакалов, учуявшая раненое животное.
Морщась от вони, пропитавшей, казалось, даже небо над этим городом бомжей, я ускорил шаг, завидев вздымавшиеся над прохудившимися армейскими палатками лопасти вертолета. Свора подростков, сообразив, что добыча уходит, заспешила и начала окружать меня. Проклиная профессора Берестова, втравившего меня в эту поездку, я вынул из кармана кошелек и, вытряся из него мелочь, сунул соплячке. Она, как и следовало ожидать, отцепилась от моей брючины, я рванулся к спасительному вертолету, сзади послышались вопли и пронзительные крики — мелюзга сцепилась за брошенные мной копейки. «Эй, дядя! Постой, не спеши!» — угрожающе окликнул меня кто-то из подростков. Я оглянулся.
Расшвыряв преградившую им путь малышню, прыщавые, серолицые юнцы, пол которых из-за грязных патл и одинаково драной и засаленной одежды определить было невозможно, настигли меня. Самый шустрый, со скошенной дегенеративной челюстью и фиолетовыми обводами вокруг глаз, уже протянул руку, чтобы меня схватить, но был остановлен властным окриком.
«Назад!» — скомандовал появившийся из-за последней, преграждавшей мне путь к вертолету палатки мужчина в форме МЧС. Тот самый Алексей Корытин, который, будучи назначен нам с Диной в провожатые, предупреждал, что ничего путного из посещения лагеря беженцев не выйдет.
При виде здоровенного парня в оранжевой каске, сжимавшего в руках короткий десантный автомат, подростки остановились, и я благополучно добрался до вертолета, в котором уже сидела побледневшая и притихшая Дина.
«Много наснимали? Взяли интервью, которое можно показать по телику и прославиться на всю страну? — спросил вертолетчик, не поворачивая головы, и, не дождавшись ответа, крикнул: — Залазь, Леха, взлетаем!»
«Ну что? — в свою очередь спросил Леха, втискиваясь на соседнее с вертолётчиком сиденье. — Хватит вам материала, или еще полетаем? В Веселый Поселок, на Среднюю Рогатку, в Дачное? Ребятам с такими ксивами ни в чем отказа не будет».
«Для руководства студии материала хватит, — сказал я, — летим в аэропорт. Больше здесь делать нечего».
«Удивительно нелюбопытный вы, журналисты, народ! — кисло усмехнулся Леха. — Сколько я вашего брата перевидал, и всем одной посадки хватает! Добро бы кто полдня по лагерю погулял, так ведь нет! Сорок минут, от силы, час и — довольно. Стоило ради этого сюда из Первопрестольной лететь? А главное, репортажей я ваших все равно по телику не видел. За что же тогда вам денежки платят? Прогонные, суточные, командировочные, или какие у вас там?»
3а молчание, хотел сказать я. За то что знаем, когда можно клюв разевать, а когда лучше помалкивать. Как рыба об лед. Но не сказал, потому что в этот момент взревел двигатель, завыли над головой винты, забились, как раненые птицы, палатки, поставленные близ вертолетной площадки. Мы нацепили шлемы, эмчеэсовский геликоптер пошел вверх, и Дина, обретя дар речи, спросила:
«Как же так, ребята? Ведь они тут хуже собак живут!..»
«Вот интересно! — прозвучал в наушниках голос Лехи. — Это вы у нас спрашиваете? Мы-то, что можем, делаем! Воду подвозим, палатки вон поставили. Солдаты ям выгребных накопали. Полевые кухни день и ночь работают. Но ведь пять миллионов беженцев! Ну пусть четыре с половиной! А ваш брат знай талдычит, что меры принимаются, и все вроде как тип-топ. Первые трудности позади, дальше будет легче».
«Но они ж там, как мухи мрут! Это настоящий рассадник болезней! Если эпидемия разразится, тут будет море трупов! Тиф, оспа, чума, холера — все что угодно может начаться! Два литра воды на день — это ж курам на смех! Да и эти-то два…»
«Заткни фонтан!» — велел вертолетчик и, мгновение помолчав, в красочных, но не литературных выражениях сообщил, что он думает лично о нас, нашем начальстве, МЧС, правительстве и стране, которая бросает своих граждан дохнуть от голода, холода и дизентерии в двадцать первом веке от рождества Христова.
Я хотел возразить, что виноваты во всем акваноиды, но решил не искушать судьбу и промолчал. Акваноиды, конечно, виноваты, однако, как верно заметил профессор Берестов, они — всего лишь лакмусовая бумажка, позволившая нам взглянуть на себя без розовых очков и понять, чего мы стоим. Понимают, впрочем, немногие, поскольку значительно удобнее свалить все беды на проклятых пришельцев, чем признать, что души наши обовшивели и более всего мы преуспели в умении закрывать глаза на собственные недостатки. И общество построили соответствующее нашим потребностям; низы ни за что не отвечают — да и не могут отвечать, ибо какой спрос с рабов, хотя бы и величающих себя гражданами? — а верхи заняты тем, что жрут всех и вся, не особенно заботясь о том, как половчее прикрыть эту великую жрачку правдоподобной ложью.
А ведь были у наших предков какие-то идеалы. Свобода, равенство, братство. Что-то они строили, не щадя жизней. Криво, коряво, кроваво, но строили. Так почему же все опять к обществу «кто кого съест» вернулось? И даже нашествие фишфрогов из-за жрачки этой кажется нереальным, пока не увидишь этот выморочный город вне города…
