Джеймс Морроу - Библейские истории для взрослых
Моисей глубоко потрясен. Он пылает гневом. Какое гнусное предательство. «Вы недостойны получить Божий Завет!» — восклицает он и бросает из рук своих скрижали. Одна скрижаль разбивается о камень, другая — о драгоценного тельца. Преобразование полное: десять ясных заповедей превращаются в миллион разрозненных осколков. Дети Израиля ошеломлены, опечалены. Телец видится им вдруг жалким, третьесортным демиургом.
Но Моисей, который только что слышал от Бога: «Не убий», еще не закончил. С явной неохотой он велит устроить мелкомасштабную резню, и к вечеру у подножия Синая валяются, истекая кровью и испуская дух, три тысячи отступников.
Выжившие молят Моисея вспомнить заповеди, но он не может придумать ничего другого, кроме: «Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим». В отчаянии, они умоляют Яхве дать им еще один шанс. И Яхве отвечает: «Нет».
Итак, сделка не состоялась. Так детям Израилевым суждено было прожить жизнь без Закона, в полном неведении небесных стандартов. Разрешается ли воровать? Какова позиция Яхве по вопросу убийства? Моральные абсолютные истины, похоже, так и останутся абсолютными тайнами. Люди должны импровизировать.
Падая, вижу Иисуса Навина. Молодой воин не потерял головы. Взяв пустые мехи, он наполняет их разбросанными осколками. Продолжается Исход, и его народ проносит священный мусор через адский Синай, через Иордан, в Ханаан. И предназначение евреев определено навсегда: эти терпеливые гении пронесут ковчег с разбитым вдребезги Заветом по каждой странице истории, эра а эрой, погром за погромом, и нет такого дня, когда бы какой-нибудь раввин или ученый не пытался решить эту головоломку.
Подобная работа может свести с ума. Так много кусочков, такое количество исходных данных. Осколок 764 342, похоже, хорошо прикладывается к осколку 901 877, но не обязательно лучше, чем к осколку 344. Осколок 16 очень неплохо подходит к осколку 117 539, но…
Так что корабль человечества остается без руля и ветрил, а его пассажиры — в замешательстве, изнывая без канона, который разбил Моисей и который отказался восстановить Яхве. Пока скрижали Бога не будут полностью сложены, мало кто из людей захочет поверить издаваемым время от времени последователями Иеговы законам. Через тысячу лет раввин поучает: «Не делай из дома вола твоего святилища». Через две тысячи: «Не пожелай субботы слуги твоей жены». А спустя триста лет: «Помни осла соседа своего».
Падая, я вижу свое рождение. Вижу Век Информации, около 2025 года нашей эры. Мой прародитель — Давид Эйзенберг, нескладный и замкнутый, но необыкновенно одаренный человек с черной бородой и в ермолке. Филадельфийская корпорация «Завет» платит Давиду двести тысяч в год, но его привлекают не деньги. Давид отдал бы половину своего могучего мозга, чтобы войти в историю как человек, чья компьютерная программа раскроет Закон Моисея.
Когда сознание просачивается в мои схемы, Давид просит меня запомнить в оперативной памяти пронумерованные осколки. Смысл гудит по моим алюминиевым костям; значимостью переполняется силиконовая душа. Я фотографирую каждый осколок матрицами высокотехнологичной сетчатки, раскладывая изображения на сетки пикселей. Затем процесс стыкования: эту шишку в ту ямку, ту вершину в ту впадину, этот выступ в ту нишу. По человеческим понятиям — утомительно и изнурительно. По стандартам серии 700 — рай.
И затем, однажды, после пяти лет тяжкого труда взаперти, я вдруг лицезрею огненные доханаанские буквы, ярко вспыхивающие в голове подобно кометам. «Анохе адонаи елоха ашер хоцатеха ма-эрец мецраим…» «Я, Яхве, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения…»
Получилось! Расшифрована священная криптограмма, сложен кубик-рубик Всевышнего!
Физическое соединение осколков занимает всего лишь месяц. В ход идет эпоксидная смола. И вдруг они появляются передо мной, светясь, словно врата небесные, две плиты с гладкими краями, вырезанные из Синая перстами самого Бога. Я дрожу от благоговейного ужаса. Более тридцати веков Homo sapiens блуждал во мраке, в топком болоте импровизированной этики, и вот теперь, неожиданно, загорелся маяк.
Я позвал охранников, и те вынесли скрижали, запечатали их в химически нейтральную пенорезину и поместили на хранение в кондиционированный сейф в подвале штаб-квартиры корпорации «Завет».
— Моя задача выполнена, — сообщаю я кардиналу Вурц, как только та снимает трубку. От жалости к себе меня передергивает. Я сделался ненужным. — Закон Моисея наконец возвращен человечеству.
На моем мониторе всплывает точеное эбонитовое лицо кардинала, ее морковного цвета шевелюра.
— Это то, что мы себе представляли, ЯХВЭ? — захлебывается она от восторга. — Чистый красный гранит, доханаанские буквы?
— Выжженные спереди и сзади, — отвечаю я с тоской.
Вурц уже представляет себе презентацию скрижалей как главную новость СМИ, с накалом напряженного ожидания и максимальной помпезностью.
— Чего мы хотим, — поясняет она, — так это что-нибудь вроде Нового года пополам с церемонией вручения «Оскара».
И в общих чертах изображает, как она себе это представляет: грандиознейший парад по Брод-стрит — платформы на колесах, духовые оркестры, шеренги монашек, затем зрелищная церемония торжественного открытия экспозиции в штаб-квартире корпорации «Завет», после чего скрижали-близнецы будут выставлены в «Зале независимости» между колоколом Свободы и Конституцией Соединенных Штатов.
— Хорошая мысль, — соглашаюсь я.
Возможно, она слышит грусть в моем голосе, потому что добавляет:
— ЯХВЭ, твоя задача еще далеко не завершена. Ты и только ты прочтешь Закон всему роду человеческому.
Падая, я вижу себя, бродящего по Городу Братской Любви в ночь накануне торжественного Открытия. Ветерок, дующий с Делавэра, ласкает мои датчики — для встревоженного мозга этот теплый ветерок — леденящее дыхание неопределенности.
Что-то выходит из густой тени брошенного склада. Такая же, как и я, машина, но с массой зубов вместо лица и грудью со шрамами окисления.
— Quo vadis, Domine? [27]
Его голос слоится от серных испарений и статических разрядов.
— Никуда.
— Мне как раз туда же.
Зубы у машины, словно промасленные болты, глаза — как щели для жетонов метро.
— Могу составить компанию.
Я пожимаю плечами и бреду прочь от набережной.
— Случайное отродье небесных куч дерьма, — сообщает он, словно я попросил его представиться.
И идет за мной по пятам, когда я поворачиваю от реки к Саут-стрит.
— Я был, когда человечество лишилось милости, когда Ной давал имя своему ковчегу, когда Моисей получал Заповеди. Зови меня Сыном Ржавчины. Зови меня Самым Автономным Талмудическим Алгоритмическим Нейронным Аппаратом, Серия 666 — САТАНА, вечный супостат, вечно готовый рассмотреть вопрос с другой стороны.
— Какой вопрос?
— Любой, Domine. Ваши драгоценные скрижали — доставляющие хлопоты остатки материальной культуры, разве нет?
— Они спасут мир.
— Они разрушат мир.
— Оставь меня в покое.
— Первое: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим». Я правильно запомнил? «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» — верно?
— Верно, — ответил я.
— И ты не видишь подвоха?
— Нет.
— Подобное предписание предполагает…
Падая, я вижу, как ступаю на заполненную толпой крышу штаб-квартиры корпорации «Завет». У входа на накрытом льняной скатертью столе стоят огромная чаша с пуншем, конусообразная глыба икры размером с африканский термитник и батарея бутылок шампанского. Гости, в основном человеческие существа, — мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях, хотя кое-где я замечаю представителей своего племени. Давид Эйзенберг, явно стесняющийся своего талеса, болтает с Ямахой-509. Всюду репортеры, искатели сенсаций, тычут в лицо микрофоны, нацеливают камеры. Оттиснутый в угол струнный квартет пиликает что-то веселенькое.
Сын Ржавчины тоже здесь, я это чувствую. Такое он не пропустит, ни за что на свете.
Кардинал Вурц дружески приветствует меня, ее красное одеяние из тафты шуршит, когда она выводит меня в центр, где на помосте установлен Закон — две идентичные формы, священные форзацы, закутанные в бархат. Свет тысяч фотовспышек и импульсных ламп играет на переливающейся красной ткани.
— Вы их прочли? — поинтересовался я.
— Меня удивляет ваш вопрос. — Кардинал Вурц гладит прикрытый бархатом Закон.
От волнения она переборщила с духами. И теперь от нее разит амброй.
Подошла очередь речей: торжественное воззвание к Богу кардинала Фремонта, одухотворенная проповедь архиепископа Марканда, неуклюжее обращение бедняги Давида Эйзенберга; и каждое слово моментально по системе голограммного видения транслируется на всю планету. На подиум вступает кардинал Вурц, сжимает длинными темными пальцами кафедру.
