Калеб Карр - Убийцы прошлого
Я вставил диск в компьютерный терминал, встроенный в грубый письменный стол возле эркера, загрузил те самые кадры и пересмотрел их снова.
— Что-то любопытное?
От голоса стремительно вошедшей в незапертую дверь Ларисы я чуть вздрогнул и издал тихий, довольный стон, когда она бросилась мне на колени. Быстро поцеловав меня, она вперила свои темные глаза в монитор.
— Что это за чертовщина? Набиваешь руку на пересмотре истории?
— Хочешь сказать, что тебе это незнакомо? — удивленно спросил я.
Лариса покачала головой.
— Нет, и что бы это ни было, законченным оно не выглядит.
— Макс нашел это на диске, который дала нам жена Прайса, — ответил я, поставив запись снова. — Я совсем забыл о нем, а когда увидел снова, то подумал, что это еще одна работа Прайса для твоего брата.
— Если и так, то я ничего об этом не слышала. — Лариса вскочила с моих колен и подошла к светящейся панели возле моей кровати. — Может быть, Леон в курсе. — Она нажала несколько кнопок. — Леон, поднимись в комнату Гидеона, хорошо? Он тут обнаружил что-то странное.
Через несколько минут в мою комнату ворвался Леон Тарбелл, изо рта его свисала сигарета.
— Ну, Гидеон, что у вас там за тайны? — спросил он. — Я был сильно занят, когда вы… — Он внезапно прервался, увидев кадры на экране. — Что это такое, черт побери? — После того как я снова объяснил, откуда взялся диск, сосредоточенный взгляд Тарбелла еще пристальней впился в серую фигуру на мониторе. — Я знаю, кто это, — сказал он завороженно и вместе с тем испуганно. — Да, я уверен — видите? Когда он поворачивается в профиль. Я знаю, что видел этот силуэт раньше.
— То же самое ощутил и я, когда впервые посмотрел это, — кивнул я. — Но не смог соотнести с…
— Подождите! — Выражение внезапного узнавания появилось на сатанинском лице Тарбелла, и он устремился к компьютеру. — Думаю, у меня получится… — Он начал что-то набирать на клавиатуре и замолк. А потом на экране стала быстро появляться и исчезать новая последовательность изображений.
— Что это, Леон? — спросила Лариса. — Прайс делал для Малкольма еще какую-то работу, кроме задания с Форрестер?
Тарбелл пожал плечами.
— Лариса, милая, если уж Малкольм ничего не сказал тебе, то и никому из нас не скажет. Но что касается этого загадочного типа… — Он указал на экран, где вновь появился застывший кадр пленки из концлагеря. Тарбелл с торжествующим видом нажал еще несколько кнопок на клавиатуре. — То… вот он!
Внезапно таинственный силуэт идеально заполнила фотография — фотография человека, чье имя было всем нам хорошо известно.
— Сталин, — потрясенно молвил я.
— Да, это Сталин, — согласилась Лариса, выглядевшая не менее растерянной, чем я. — Но зачем Прайс поместил его в нацистский лагерь смерти?
Тарбелл лишь еще раз пожал плечами, а я спросил:
— А вы думаете, что это важно? Я имею в виду, может, стоит спросить Малкольма…
— Нет, Гидеон, — твердо сказала Лариса. — Только не сейчас. Я только что от него, он всю ночь работал и доработался до нового приступа.
Мое внимание переключилось на состояние здоровья Малкольма.
— А все же чем он там занимается, в этой лаборатории? — поинтересовался я вслух.
Смутившись, Лариса пожала плечами.
— Он ничего не рассказывает, но трудится над этим уже несколько месяцев. Что бы это ни было, я бы предпочла, чтобы он бросил этим заниматься: ведь он отчаянно нуждается в отдыхе. А что до этого… — Она перегнулась через меня и выключила экран терминала, затем извлекла диск и бросила его Тарбеллу. — Я бы сказала, что это просто еще один фильм, над которым работал Прайс. Забудьте его, доктор Вулф. — Она повернула мое лицо к себе и поцеловала меня. — Я требую всего вашего внимания прямо сейчас.
Тарбелл прокашлялся.
— Надо же, — сказал он, запихивая диск в карман и покидая комнату так же торопливо, как и вошел. — Я же говорил, Гидеон, — ты везунчик…
Может, и так. Но везение, как известно, приходит и уходит; и знай я тогда, как близко время, когда удача отвернется от меня, и как много изменит в моей судьбе найденный диск, я бы ни за что не позволил отвлечь себя. Даже Ларисе. Потому что полная версия изображений, что мы рассматривали, очень скоро запустит механизм преступления. Преступления настолько невероятного и непостижимого, что весь наш бессмысленно суетный мир оно повергнет в шок и замешательство. А еще оно станет причиной моего изгнания в африканские джунгли, где я сейчас дожидаюсь прибытия моих прежних товарищей и переживаю такое смятение, ужас и полный крах всех надежд, равного которому не испытывал всю свою жизнь.
Глава 23
Мы все еще ждали, когда Малкольм наконец выйдет из своей лаборатории и объявит о начале работы над новой обманной затеей, и временами хранить терпение становилось довольно трудно, но я признаю: нам с Ларисой, как не раз подчеркивал Леон Тарбелл, переносить ожидание было проще, чем остальным. В действительности Тарбелла жутко потрясла простая мысль, что кто-то в группе может вступить в сексуальные отношения, к которым он не будет причастен, что, во-первых, он чуть не погиб от удара током предполагаемого "костюма для виртуального секса" (на самом деле представлявшего собой тонкие и длинные резиновые штаны со встроенными электродами), а во-вторых, спустя несколько дней взял из замаскированного под коровник здания маленький вертолет и отправился в Эдинбург. Когда он готовился к взлету, я заметил, что Глазго все ж поближе, но на его подвижном и живом лице отразилось лишь глубочайшее презрение.
— Пьяные рабочие, наркоманы-героинщики! — взревел он. — Нет, Гидеон, услугами проституток Эдинбурга пользуются озабоченные адвокаты и политики-извращенцы — сексуальней этих девочек свет не видывал, в самый раз для меня!
Двигатели загрохотали, он взлетел и был таков.
Так начался тот примечательный вечер, один из немногих вечеров, который я проводил в одиночестве, так как Лариса решила остаться со своим все еще больным братом и проследить, чтобы этой ночью он отдыхал, а не работал в своей лаборатории. Вновь я поймал себя на раздумьях о том, что за дело поглощает его время и силы, — и тут мне пришло на ум, что раз уж Ларисе, по ее словам, ничего не известно, то скрытный и неразговорчивый полковник Слейтон, возможно, знает что-нибудь. Выяснив, что Слейтон устроился в комнате, одновременно бывшей переговорным пунктом и диспетчерской, я решил посмотреть, может ли обладающий профессиональными навыками психолог побудить его рассказать что-нибудь о деятельности Малкольма.
Диспетчерская располагалась в фальшивой таверне напротив такой же фальшивой церкви, скрывающей озоновый проектор Малкольма. Под таверной было большое подземное помещение в несколько сотен ярдов; в нем располагалось оборудование для перехвата мировых электронных коммуникаций как служебного, так и частного характера. Правительства США и их англоговорящие союзники несколько десятилетий использовали похожую систему под названием «Эшелон». Но для работы «Эшелона» требовалось несколько таких сооружений, оборудование каждого из которых занимало целые акры: Малкольм снова обогнал весь мир и вышел на следующий уровень технологического развития.
Я несколько раз постучал в дверь, снаружи отделанную под дерево, и не получил ответа. Но полковник, несомненно, был там и работал, так как из-за двери я услышал неясные вибрирующие шумы. Поэтому я тихо вошел — и сразу же оказался перед странной картиной, как бывало уже несколько раз после моего прибытия на корабль.
Верхний свет был потушен, и темноту комнаты без окон освещали десятка два мониторов. Большинство из них были невелики, но некоторые занимали добрую часть стены. Мелькающие на них очертания поначалу казались бессмыслицей, но стоило моим глазам привыкнуть к неяркому стробоскопическому свету, как я увидел в них быстро сменяющие друг друга отрывки текстов, зашифрованные и раскодированные; иногда проскакивали чертежи и диаграммы. На всех экранах изображения были разными. А подслушанная мной снаружи какофония — внутри она была просто оглушительной — была смешением хора десятков звуковых сигналов, разборчивых и зашифрованных.
Посреди всего этого у пульта управления сидел Слейтон. Он всматривался в два самых больших монитора, хотя информация на них мелькала слишком быстро, чтобы усвоить ее. Я хотел спросить, чем именно он занят, но не смог привлечь его внимание даже довольно громкими и театральными покашливаниями. Тогда я сделал один или два шага и, оказавшись ближе… застыл на месте.
Очутившись рядом с ним, я увидел, что по длинному шраму на его щеке бегут слезы. Выражение его лица, однако, оставалось таким же бесстрастным, как обычно; лишь еле заметная дрожь крепко сжатых челюстей выдавала его чувства. У человека, подобного Слейтону, даже столь неявные признаки означают бурю эмоций. От этого зрелища я пришел в полное замешательство и тихо попятился к двери. Но не успел я сделать и пары шагов, как полковник прикоснулся к одной из светящихся клавиш на панели. Звук в комнате сразу стал гораздо тише, что лишь усилило мое смущение. Затем, не поворачиваясь, Слейтон негромко произнес:
