Виктор Пелевин - Ананасная вода для прекрасной дамы
— Владик, — спросил я, не веря своему счастью, — ты это серьезно?
Шмыга поглядел на часы.
— У тебя пять минут, чтобы переодеться. Потом выходи через проходную и двигай через лес прямо к платформе. Переночуешь на лавке, а утром сядешь на первую электричку до Москвы.
— А ты?
— Я уеду по другому маршруту, — улыбнулся он. — За меня не переживай. Удачи в новой жизни, Семен. И помни, что подписка действует вечно.
— Я… Да клянусь здоровьем мамы…
Он перебил меня нетерпеливым жестом, словно запрещая тревожить память покойницы всуе.
— Поспеши. Исламские террористы нас ждать не будут.
Спрятав пистолет под свою спортивную курточку, он вышел в коридор. Когда я переоделся и выскочил следом, его там уже не было. В темноте за окном затрещал отъезжающий мотоцикл. Только тогда я окончательно поверил, что Шмыга не шутит.
Через три минуты я был уже возле проходной — крохотного домика у запертых железных ворот в заборе. За простреленным стеклом КПП сидел мертвый часовой в таком же дешевом спортивном костюме, какой был на Шмыге. Кивнув ему зачем-то, я протиснулся между стенкой и металлическим турникетом, толкнул дверь и оказался на свободе. Она встретила меня свежим ночным ветром и таинственным треском насекомых.
Я пошел к темной стене деревьев — туда, где от дороги отходила ведущая к железнодорожной платформе тропинка. В моей голове мелькнула шкодливая мысль, что темная молитва из стиха Сологуба — «спаси, помилуй, я тону» — оказалась самой действенной, и дьявол таки бросил меня в свою полуистлевшую ладью, добавив к серому парусу вполне голливудский чемоданчик с долларами. Я глубоко вдохнул ночной ветер и засмеялся.
И тут же заметил припаркованные у кромки леса машины. В них не горело ни одного огонька, поэтому издалека они были совершенно невидимы.
А затем раздался тихий, но очень убедительный голос:
— Иди сюда…
Когда, не чувствуя ног, я подошел, зажегся голубоватый фонарь. Я увидел три одинаковых джипа и нескольких бородачей, одетых так, словно они собрались в ночной клуб. У ближайшего на плече висел толстый тубус, в котором по характерному утолщению под прицельной планкой я узнал реактивный огнемет «Глагол М-1» — совсем недавно такие показывали по телевизору. Потом я увидел еще несколько таких же тубусов, лежащих в траве у джипа.
Сильные уверенные руки освободили меня от чемоданчика. Его положили на капот машины, открыли и тщательно осмотрели содержимое. Потом бородач с огнеметом на плече поднес мобильный к уху и произнес:
— Воздух подтверждаю. Что? Хорошо, сейчас…
Он кивнул одному из своих спутников. Тот поднял ствол автомата и дал короткую очередь в небо.
— С курьером все, — сказал бородач. — Теперь начинаем.
Сложив телефон, он потрепал меня по щеке и прошептал:
— Не бойся, мальчик. Мы нашли тебе других папу и маму. Но твоему командиру знать про это ни к чему.
Повернувшись к своим людям, он указал на машину. Те же грубые и сильные руки связали мне кисти за спиной, заклеили рот квадратом скотча и замотали глаза темной тряпкой, воняющей бензином.
Перед тем, как запихнуть меня в багажник, мне шлепнули в шею мокрым холодом из пневматического шприца, и я сразу оцепенел, как муха, в которую паук впрыснул свое жидкое «я».
Я слышал происходящее рядом — близкую пальбу и взрывы, потом шум мотора, голоса — но временные интервалы потеряли всякий смысл, и я не мог сказать, как долго длятся эти события и даже в какой последовательности происходят.
Меня несколько раз перегружали из одной машины в другую. Временами я слышал кавказскую и русскую речь. Потом я долго лежал на полу в транспортном самолете, и вокруг говорили уже по-английски.
Когда с моих глаз наконец сняли тряпку, а со рта отлепили скотч, на все дальнейшие вопросы мне пришлось отвечать уже на этом языке.
15Мне осталось сказать совсем немного.
Я до сих пор не знаю, действительно ли Шмыга хотел, чтобы меня убили кавказские бандиты, которым он так элегантно передал гонорар за зачистку объекта, — или он знал, что меня, в лучших традициях «Большой игры», выкупит у них МИ-6. Думаю, второе вероятнее, потому что Шмыге нет смысла ссориться с западными спецслужбами. Ведь сколько бы денег ни принесла ему комната Гагтунгра после приватизации, прятать их все равно где-то надо.
Заодно он мог использовать меня в качестве рекламного буклета, сообщающего потенциальным партнерам, что размещать заказы теперь надо через него. И даже серьезным предательством это не назовешь — после того, как Буш домотал второй срок, ценности для ведомства Шмыги во мне никакой.
Зато, как выяснилось, кое-кому я еще интересен.
Скажу честно, я не знаю точно, на кого я сейчас работаю. Со мной постоянно находятся два американца — отличные ребята, с которыми мы вместе ходим на пляж. Кому они подчиняются, я не спрашиваю — но думаю, что это ЦРУ.
Территориально мы сидим в Израиловке, на маленькой базе у берега Мертвого моря, что очень удобно — мы можем наливать свежую воду в мою депривационную ванну хоть каждый день. Но, как я подозреваю, мы находимся здесь по другой причине. Американцы наверняка думают, что из святой земли божье слово будет звучать аутентичнее — есть у них этот голливудский пунктик насчет этнографической достоверности. Подробностей я не знаю и знать не хочу. Но я догадываюсь, для чего меня берегут.
Нет, вовсе не для того, чтобы вторгаться в тихий шепот Гагтунгра, льющийся из красного гранитного трона где-то в кремлевских лабиринтах. Не сомневаюсь, что канал связи у Шмыги под строгим контролем. Американцам Гранитную комнату уже не вернуть, хотя Шмыга вполне может уступить им часть эфирного времени на тех же условиях, на которых работает с другими заказчиками. Вот только договориться акулы смогут и без меня. Я нужен совсем для другого.
Дело в том, что на Буше религиозные правые в Америке не кончились. Кто-нибудь из них запросто может прийти к власти. И если шпионы ФСБ не успели вмонтировать ему в зуб радиопередатчик советских времен, большой беды в этом нет. Сейчас технология достигла таких высот, что требуемое устройство можно подсадить при медосмотре прямо в слуховой нерв, или вообще передать при чихании, чтобы оно само собрало себя из наночастиц в любой зоне организма. Короче, с техникой никаких проблем. Проблема встает в точности такая же, как с современной музыкой — что с помощью всей этой техники слушать.
А я уже убедительно доказал на мировом уровне, что могу работать Иеговой Саваофом Адонаи в любой американской голове. Поэтому если вы хочете настоящего профессионала, я и есть ваш надежный и хорошо зарекомендовавший себя бронепоезд на запасном пути.
Правда, сперва мои новые наниматели думали, что без Добросвета мы не сможем восстановить мой богочеловеческий статус. С этим, действительно, поначалу были проблемы. Но потом их фармакологи вышли на нормальную смесь (я только знаю, что кроме ЛСД-25 туда входит МДМА и какие-то военные психотропы на южноамериканской алкалоидной базе), и Господь меня простил.
Да, Он простил меня за все, ибо ведает, что я сорвался в бездну и согрешил не по своей воле. Но все же то нелестное и неприглядное, что я понял про себя во время последнего сеанса с Добросветом, наложило на наши отношения определенный отпечаток. Поэтому, даже обретая единство с Неизъяснимым, я избегаю приближаться к Сердцу Сердец на слишком уж интимную proximity — не знаю, как это сказать по-русски, потому что такого понятия в русскоязычной культуре просто нет.
Наверно, из-за новой фармакологии (или потому, что мне теперь начитывают немного другие тексты), мы столкнулись с эффектами, которых не давал квасок Добросвета. Самый интересный такой: во время тренировочных сессий я стал превращаться в горящий куст. Разумеется, не на физическом плане — просто так я ощущаю себя среди мокрой черной пустоты. Бывает что после такой трансформы я начинаю видеть прошлое — с некой особой точки, находящейся вне времени и пространства.
Когда такое случается, тренировка продолжается без всяких срывов. Куст так куст, что делать. Спокойно и солидно горю у перекрестка веков. Мимо меня проходят армии теней — всякие Александры, Дарии и Тамерланы. Я не вступаю в контакт — просто горю, и все. Тени прошлого, может, и не понимают, что они тени прошлого — но что лучше не соваться, догадываются и идут себе мимо.
Изредка меня видят люди, которые наелись какой-нибудь дряни. Особенно много таких зависло в шестидесятых годах двадцатого века, но есть и в других слоях. Эти иногда подходят поговорить. Тут уж я реагирую по обстоятельствам. Бывает, и шугану. А если воспитанный человек, так и я веду себя воспитанно. Недавно вот симпатичный юноша попросил огурца на хорошем иврите. Так я дал — разве ж мне жалко. В общем, неожиданностями меня не смутить и к любому заданию я готов.
