Анна Никольская - Апокалипсис Антона Перчика
Поленница была сухая, как давнишний хлеб, — дядя Семен плотно укутал ее толем. Это было нам кстати — немного бензина (канистра обнаружилась в погребе), и дровяник вспыхнет как спичка. Так что с разведением костра решили не заморачиваться. Минут за пять до назначенного времени подпалим сарай, к часу разгорится. Главное сейчас — поменьше привлекать к себе внимания. Зараженные появятся с наступлением темноты. Если повезет — подадутся к управе. Нет — сразу к нам. Но зараженных я не особо боялся — тут вокруг участка высокий забор, им не перелезть. Как я понял из сонькиных рассказов, они спортсмены еще те. Медведи после зимней спячки. Кого я боялся, так это некроморфов. Но будем надеяться, в село они не пойдут. Во всяком случае, здесь их еще не видели, если дорогу не считать. Да нет, все будет нормально. Я был в этом почти уверен.
День шестнадцатый
Четверг, 19 мая
Мы пили чай. С тушенкой и сухарями. В жизни не ел ничего вкуснее! Раньше-то я такое в пищу не употреблял: в хлебе — дрожжи, в консервы вообще непонятно что кладут. Говорят, от консервантов даже трупы не разлагаются. Я про это телевизионное расследование смотрел — до сих пор мурашки по коже. Я после нью-йоркских приключений (когда я чуть в реабилитационный наркологический центр не загремел, хорошо, отец увез меня домой) здоровый образ жизни вел: качалка три раза в неделю, солярий для тонуса кожи, пищевые добавки, витаминные коктейли, ни грамма жира и алкоголя. Считаю, я в этом плане молодец. Вернее, раньше так на полном серьезе считал. Теперь-то понимаю, никакой это не здоровый образ жизни — так, суррогат. Вот дядя Семен был здоровым, хоть и не бегал. Свежий воздух, река, простая еда, физическая работа — по-моему, так надо жить. Нет, это понятно, что все так жить не могут, в городе например. Где ты в городе будешь дрова колоть? Или огурцы с грядки возьмешь? Разве что у бабушки на базаре. Но то бабушка вырастила, а не ты. Вот она до ста лет вполне себе доживет, а ты, хоть каждый день питайся базарными огурцами, всяко-разно раньше загнешься. От инфаркта например. А что, самая частая причина внезапной смерти у мужчин. Это то немногое, что я помнил с первого курса.
— Я когда отсюда выберусь, первым делом пойду в «Бургер Кинг», — говорит Вовка. — Закажу тройной воппер, луковые кольца и картошки побольше! Наемся от пуза!
— Ну-ну, — говорю. — Забыл, что твой «Бургер» с лица земли стерли пару недель назад? Туда ему и дорога.
— Точно. Я все забываю.
— А я первым делом помоюсь, приведу себя в порядок, подстригусь.
Я разглядываю ногти — они у меня как у шахтера. Покажи мне раньше, ни за что б не поверил, что руки мои. Я ведь из салонов не вылезал, делал регулярно педикюр с маникюром. Ну да, некоторые косо на меня поглядывали: мол, ты парень или кто — красоту наводить? Но мне всегда было плевать, что обо мне думают другие. Тезка мой, Антон Павлович, правду говорил: мол, в человеке все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Мудрый был Чехов.
— А я буду маму искать, — Сонька говорит.
Говорит, и мне как-то стремно делается. Мы тут про жратву с гигиеной рассуждаем, а она: «маму искать».
— Она в Москве, я знаю. Ее здесь нет. Я бы почувствовала, если бы она была рядом. Все, довязала!
— Классный получился шарфец, — говорю.
Я смотрю на часы. Они у Вовы над головой, в простенке. «00:42».
— Ну что, пора?
— Уже? — Он вскакивает и начинает суетиться, а Соня вдруг становится серьезной. Сейчас она очень похожа на взрослую.
* * *Я вышел во двор и сначала не поверил своим глазам. Решил, в потемках привиделось. Но мне не привиделось. Деревянная изгородь, по всему периметру участка, кишела зараженными. И как мы не услышали? Но я тут же понял как. Они же молчали. Висят на заборе в тишине, ни звука. Хорошо, он высокий, забор — им в жизни не перелезть. Они почти и не шевелились — чуть-чуть только покачивались, как повешенные на ветру, и на дом глазели безглазыми мордами. На меня. Стояли и пялились — черные провалы вместо лиц. Что там в этих провалах, я не рассмотрел, отвернулся — противно. Они что — знают? Про вертолет? Нет, бред вообще. Как они могут знать?
Вовка встал рядом.
— Это что? Господи… Господи, смотри, вместо лиц у них, ты видишь?
— Тихо, — сказал я. — Суетись поменьше. И хорошо, что без лиц — может, они вообще нас не видят, что скорее всего. Чуют, слышат — это да. Так что заткнись.
Он и заткнулся. Мы крадучись подобрались к дровянику, хорошенько облили его из канистры. Обошли со всех сторон, и я чиркнул спичкой.
Поленница сразу занялась — дрова защелкали, задымились. Горело отличненько. Мы даже обнялись с Вовкой на радостях.
Минут через пять горел уже весь дровяник. Во дворе стало светло, почти как днем. И жарко, я ватник снял. Постоял, разглядывая небо, плотное и густое от звезд. Их тут немерено, я вам скажу. Я собственное небо не узнал. Как будто в городе и здесь — два разных.
Вовка о чем-то задумался, смотрел на огонь. Я тоже подключился. Не знаю, как там вода, а огонь точно людей завораживает. Кажется, это с первобытными инстинктами как-то связано. Я вдруг заметил, что пламя — прямо у меня на глазах — становится разноцветным. Чем дольше я на него смотрю, тем отчетливей видны границы трех цветов. Снаружи — желтое, потом, ближе к середине, красно-оранжевый цвет, а в самом центре — абсолютная, кромешная темнота. Все черное. Я вглядывался в нее, сфокусировал глаза на одной этой черной точке, и тогда произошло вот что.
Я перенесся туда — прямо в сердцевину пламени. Я сидел в ней, в этой маленькой темноте, как в собственной комнате, и было мне спокойно и уютно.
— Кажется, вертолет, — сказал Вовка. — Вертолет летит!
Точно. Вдалеке мерно и ритмично гудели лопасти. Летят.
Мы переглянулись с ним и снова крепко обнялись.
Они летят, скоро будут. Все эти дни нас искали, и теперь они здесь. Прилетели. Это не чудо — просто такая жизнь. Дядя Семен бы так сейчас сказал, я подумал.
— Надо Соньку звать. — Я покосился на забор.
Они всё висели там — как елочные игрушки на ветках, перелезть даже не пытались. Знают, что все равно не получится. Это вам не колючка — ровненький забор, без сучка и задоринки, не уцепишься когтями. Головы у них были теперь под одним углом повернуты, у всех одинаково. Как у солдат в строю. Они лыбились на огонь, на свет. Они, может, и не видели его вовсе, но чуяли тепло и запах. Они вдруг стали тянуть к нему руки, прямо между штакетин свои клешни просовывали. Изувеченные суставы, оголенные кости, искореженные пальцы… Короче, я не стал дальше смотреть.
А потом, когда я уже повернул к крыльцу, чтобы позвать Соню, они начали смеяться. Вместе все, грянули хором, как будто им дирижер дал отмашку. У меня волосы на руках встали дыбом, реально, я сразу уши заткнул. Потом зажмурился. Я опять вспомнил того клоуна — из цирка. Он точно так же хихикал — визгливо и зло.
Нет, не было в зараженных злобы — только бессилие. Равнодушные они, ими же управляют инстинкты. Не понимают они, что делают, совсем не врубаются. А может, они сами боятся? Они же были людьми еще недавно, рядовыми деревенскими жителями. Или такими, как я и как Вовка. Кто погостить приехал, кто вообще мимо проезжал. И тут их жизнь, такая простая и более-менее понятная, кончилась, и началась новая. И как жить теперь этой жизнью, и зачем она?
Бред. Думать о том, кем эти монстры раньше были, — полный бред. Хотя любой бы задумался на моем месте, но не надо это, ни к чему. Это ж все равно, что книгу читать с последней страницы. А что там раньше было? Кем была вон та, например, тетка в шубе? Может, врачом? Или каким-нибудь агрономом? Почему она вообще в шубе? Да и не тетка это вовсе…
Вместе с жалостью ко мне пришло вдруг спокойствие. Мне правда жалко их было, всех этих людей, бывших уже, конечно. Невыносимо их слышать, противно смотреть. Зато страх исчез. Я вдруг понял, что они не опасны. Опасен вирус, но у меня, у нас ведь иммунитет.
— Соня! Шевели ногами! Вертолет!
Она все не выходила. Я ждал. Наверное, собирает манатки, нашла тоже время. Я еще немного подождал — я уже видел его. Он путь себе прожектором освещал, пилот заметил нас, стопудово заметил. Вовка скакал по участку и размахивал кулачищами — и все молчком. Кричать он опасался, что логично. Я снова позвал Соню, что она там копается? Подошел к крыльцу, но в это время ставня внутри приоткрылась, и в окне, в сполохах огня я увидел ее.
Лицо у Соньки было белое и какое-то парализованное. Его как будто судорогой свело, никак не отпускало. Она смотрела на меня. Я понял: там что-то не то. И ей с этим не справиться одной, ей там даже не пошевелиться. Она и пялится-то на меня, потому что больше ничего сделать не может. Боится. До одури чего-то боится.
Я взлетел по ступенькам вверх и замер на секунду у двери.
