Танцуют все - Андрей Михайлович Столяров
Проулок заканчивается расширением. Два небольшим угловатых здания заслоняют собой висящие чуть в отдалении фонари, из-за этого открывшееся пространство кажется с чёрной водой. Адель озерцом осторожно нащупывает ногой асфальт. Ловушки вроде бы нет. Прерывистые штрихи маршрута упираются в стену противоположного дома.
— Ты где? — снова спрашивает Адель.
От дома отделяется неуверенная фигура.
— Я здесь, — говорит Валентина.
Проблеск фонаря падает на неё. Валентина тоже в камзоле. Но обшитом не галунами и бахромой, а овальными медными бляхами, исчерченными значками рун.
Из стандартного набора для новичков.
Выпендривается.
Ни от чего эти руны не защищают.
— А где маглор?
— Тоже здесь.
Валентина улыбается, мягко сморщив лицо. Так могла бы выражать радость надувная резиновая кукла.
Адель прошибает дрожь от этой улыбки.
Она чувствует: здесь что-то не то. Никогда прежде Валентина так жутковато не улыбалась.
Однако прежде чем Адель успевает что-либо сообразить, шею её обхватывают сзади твёрдые холодные пальцы. Они сжимают горло с такой силой, что чуть ли не раздавливают гортань. Адель бьётся, как птица, отчаянно, роняет арбалет, выгибается, но тот, кто сзади, гораздо сильнее её.
Из жёсткого обхвата не вырваться.
Маглор!
Она задыхается.
Воздуха нет.
Она пытается закричать.
Из горла её выдавливается лишь слабый хрип.
На правах рекламы.
Не знаете, чем заняться? Плохое настроение? Не везёт? Всё валится из рук? Ничто не радует? Сыграйте во «Вторжение»: вход бесплатный! Всего полчаса, и ваша хандра развеется. «Вторжение» — это не просто игра. «Вторжение» — это и развлечение, и доход!
В то время я, разумеется, ни о чём таком не догадывался. Смутно помню, что в середине лета Адель явилась домой какая-то вялая, есть ничего не стала, промямлила, что у неё мозги слипаются из-за жары, ушла к себе в комнату и в этот день больше не появлялась.
Меня, надо сказать, это не слишком обеспокоило. Ну, почувствовала себя неважно, бывает. Жара тогда действительно стояла убийственная: небо выгорело до цвета жести, листья на деревьях обвисли тряпочками, устав цепляться за жизнь. Спала и загустела вода в каналах, поднимался оттуда запах гниющей тины. Глобальное потепление, чёрт бы его побрал! Не только Адель, многие в те дни ощущали вялость и дурноту.
Волновался я тогда совсем по другому поводу. В прошлом году Адель не прошла по конкурсу в Первый медицинский университет. Первый мед, как его до сих пор по традиции называют. Для нас это была полная неожиданность: результаты Единого государственного экзамена у Адели были более чем приличными, весь июль она со своими баллами уверенно держалась в списке абитуриентов. Но когда четвёртого августа были опубликованы официальные данные о зачисленных на бюджетное отделение, её там почему-то не оказалось. Как я понял из бурного всплеска эмоций в сетях, в этом году резко сократили число мест на технические специальности в вузах (годом ранее там был недобор): многие, имеющие в своём профиле математику, сразу хлынули на клиническую психологию (как раз туда подавала Адель) и вытеснили более половины ранее зарегистрированных.
Вот такая обычная российская катавасия.
Собственно, ничего страшного не произошло. Ещё было время направить документы в пару вузов с медицинскими факультетами, где оставались места, или переориентироваться в том же Первом меде на лечебное отделение, со своим рейтингом Адель туда бы прошла, но она вдруг упёрлась: либо на клиническую психологию, либо — никуда. Переубедить её я не смог. В результате это «никуда» и материализовалась.
Для Адели это было колоссальное потрясение. Постепенно я начал догадываться, что поразила её даже не внезапная катастрофа, не крушение планов, вынашивавшихся целый год, а равнодушная механистичность всего этого действа. Никто не глянул в её сторону. Никого не интересовало, чего хочет сама Адель. Для бюрократического круговорота системы образования она была не человеком, не личностью, стремящейся к чему-то и уже прочитавшей множество специальных книг, а блёклой цифрой в графах отчётности, бумажной фишкой, которую небрежным движением смели за ненадобностью со стола.
Поступить на платное отделение, как я предложил, она категорически отказалась.
— Спасибо! Чтоб на меня смотрели как на круглую дуру?
В общем, Адель погасла. Жизнь её из кипения замыслов и надежд превратилась в болотный застой. Она словно зависла в летаргическом безразличии. Заблокировала телефоны подруг, не отвечала на сообщения. Неслышно ступая, как призрак бродила целыми днями по комнатам, подолгу не задерживаясь нигде. Книги свои свалила в угол у шкафа, и они покрывались там пылью, которую она запретила стирать. Было во всём этом что-то потустороннее. Как из загробного мира, звонил из Дюссельдорфа Арсений: что там у вас происходит? Звонила оттуда же Ева, требовала ответа: почему я не уследил за ребёнком? Что я мог им сказать? Следить за ребёнком, по-моему, должны были родители. А если родители умотали бог знает куда, ребёнка бросили, сочтя, что он им, по крайней мере на первых порах, будет обузой, то нечего удивляться. Конечно, ничего подобного я Еве не говорил: чувствовал и свою вину, хотя, честное слово, не понимал, в чём она заключается. Разве что в том, что Арсик из застенчивого милого мальчика, легко краснеющего, смущающегося, больше всего на свете любящего леденцы, превратился в Арсения, кандидата наук, классного специалиста, жестковатого, твёрдо знающего, чего хочет: работать в престижной фирме, на Западе, получать зарплату в евро, а не в рублях, жить, как подобает белому человеку, — так он высказался перед отъездом в Германию.
Я знал, что это были мысли Евы, а не Арсения. Арсений их просто озвучивал в более чётких словесных формулировках. Кроме того, они уже давно стали его собственными мыслями и словами, убеждениями, которые было невозможно поколебать.
Наверное, я был к нему не совсем справедлив. Ведь это неплохо, когда у человека есть в жизни конкретная цель. К тому же в сентябре Арсений сказал, что они с Евой приглашают Адель пожить немного у них: присмотреться, освоиться. Может быть, останется навсегда, подкачает язык, поступит в Дюссельдорфский университет, тем более что базой его является медицинская академия. У них всё налаживается. Ему продлили контракт ещё на три года, с получением гражданства, с официальной натурализацией теперь сложностей нет.
Адель на это лишь вяло кивнула:
— Ну, можно
